Сказать, что я теперь поразился, будет знатным преуменьшением.
На мой взгляд, это уже какая-то психологическая патология. Он, выходит, любую свою деятельность ассоциирует с величием России, свято верит, что он всё делает лишь на благо Российской империи. То есть, убить меня — это во благо?
— Ваше беспокойство связано с тем, что могут вовсе закрыть Оренбургскую экспедицию? — спросил я. — Вам лишь нужна эта экспедиция, или же всё же вы хотели бы решить все те задачи, что вы поставили? Думаете, что получится быстро разбить башкир? Что вот с этим охочим людом вам сие удастся?
Я указал в сторону небольшого оконца, закрытого слюдой.
— Так вы посылали сообщение в Петербург? — не унимался Кириллов.
— Да! Но там я не указывал о том, что вы знали о покушении на меня. А коли знали, значит, и участвовали в нём. И это и есть моё «слово и дело». Откреститесь от Татищева, договоритесь с башкирскими старшинами. Не допускайте курултая! — решительно говорил я.
Кириллов нервно стучал пальцами на краю массивного стола.
— Двадцать тысяч! — через некоторое время произнес Иван Кириллович.
Ну, наконец-то, мне предлагают взятку! Да ещё какую! Двадцать тысяч рублей — это, если я не ошибаюсь, стоимость постройки целого фрегата. Или же покупка очень хорошего и большого дома в Петербурге.
— Раз вы так высоко цените моё молчание, значит, понимаете, что я прав, и что могу вам очень сильно навредить, даже если вы меня запрёте здесь, в своих казематах! — усмехнулся я.
— Так что же? Деньги берёте за молчание и за то, что будете делать, как я повелю? — нетерпеливо сказал Кириллов.
— Нет. Тем паче, что ведаю, что деньги сии — не ваши, а Татищева Василия Никитича.
Хотелось ли мне взять эти деньги? Ещё как! Я не был в прошлой жизни человеком, обожествляющим золотого тельца. Хотя от денег никогда не отказывался, если это только были чистые деньги.
— Вы не оставляете мне выбора, кроме как поступать бесчестно! — с явной долей сожаления говорил Кириллов.
А я почувствовал, что сейчас он может принять какое-то такое решение, которое навредит не только ему, но и мне. Мало ли, прикажет подпереть дверь, да и подожжет тот терем, в котором находятся мои солдаты. Это в будущем ещё можно понять, что стало причиной пожара: проводка ли, неправильное ли обращение с огнём. В этом же времени даже разбираться никто не будет. Уж больно частое это явление — пожар.
Так что, отвечая далеко не только за себя, я посчитал нужным смягчить наш разговор.
— Господин Кириллов, если бы я посчитал вас человеком бесчестным, если бы я не проникся всеми теми проектами, что вы продвигаете, то поверьте, я бы не стал идти в Уфу к вам. Я бы поспешил в Петербург, и у меня было предостаточно доказательств того, что вы ведёте преступную деятельность. Но я — здесь. И вы правы, у меня есть своё понимание, как как нужно служить Российской империи и Ея Величеству императрице Анне Иоанновне.
— Что следует после ваших слов? — явно заинтересовавшись, спросил Кириллов.
Я повторюсь: откреститесь от Татищева. Даже если вы участвовали в каких-либо преступлениях с ним заодно. Далее. Срочно составьте в Петербург реляции о том, как истинно состоят дела в башкирских землях. Я вам не лгал, когда говорил, что отправил своих людей с донесением. Если вы напишете схожее донесение, где факты совпадут — а две правды не совпасть не могут — то всё сложится вполне благополучно.
Уже минут через десять нам принесли вина, мяса, на удивление, это была свинина, и овсяную кашу. К кулинарному разнообразию, как я посмотрю, Кириллов не стремился. Впрочем, некоторое кулинарное извращение на столе присутствовало — свинина.
Такая родная, своя…
Без особых подробностей я рассказал о том, как вижу проблему с башкирами. Кириллов не разделял моего мнения, но теперь, по крайней мере, прислушался. При принятии какого-нибудь более жёсткого и откровенно неправильного решения его остановят именно мои доводы, которые обязательно, хоть, может, и неожиданно всплывут в голове у Ивана Кирилловича.
— Мне придётся некоторое время пробыть в Уфе. Если мы с вами договоримся, то я не буду вмешиваться ни во что из того, что будет происходить в этом городе, кроме того, что вы не станете усложнять обстоятельства дел с башкирцами! — сказал я уже более чем через два часа наших переговоров.
Я понял, что главное препятствие для того, чтобы Кириллов вёл себя несколько иначе и умерил свою агрессию — это Татищев. Глава Оренбургской экспедиции в этом не хочет себе признаться, но он обладает достаточно сильным характером, а всё равно боится Василия Никитича Татищева.
Мне стало очень интересно встретиться с этим человеком, который наводит ужас даже на сильных духом людей. Впрочем, стоит ли дёргать тигра за усы?
— Что это за история с обвинениями меня в воровстве? — уже когда наш разговор стал конструктивным, может быть, даже где-то замаячило определение «приятельский», спросил я.
— Учтите, господин Норов, что ваш брат — нужный человек для экспедиции. Посему дайте мне слово, что никоим образом не навредите ему! — потребовал Иван Кириллович Кириллов.
Во время переговоров нужно хотя бы в чём-то уступать, в чём-то соглашаться, чтобы в основном иметь возможность протолкнуть свою позицию. Я дал своё слово, что братца трогать не буду. Мне, если честно, не хотелось его убивать или организовывать арест. У меня было острое желание заголить ему спину и просто выпороть, чтобы образумить. И почему мы часто прощаем нерадивым родственникам такие вот оплошности, по сути, даже преступления? Нет, нужно мне с Сашкой Новым быть построже.
Это он украл деньги. И Кириллов об этом сейчас прекрасно знает, но Александр Матвеевич первым решил обвинить меня, тонко прочувствовав ситуацию и то, что Кириллов может пойти на такой вот подлог.
— Что до денег, которые вы мне предлагали. Отчего бы вам не купить мнения некоторых башкирских старшин? — посоветовал я, хотя на язык так и просилось истребовать себе хотя бы несколько тысяч рубликов.
Но нельзя. Взятка — это наркотик. Один раз взял, не получил за это никакого наказания, и после уже ждёшь, когда же дадут ещё и ещё. В своей прошлой жизни я лишь дважды брал взятку, незначительную, и понял наверняка — это не моё. Это дело — низкое.
Это разрушает человека.
Через часа четыре я вернулся в условную казарму. Здесь уже не было никакого караула, хотя и солдаты, и офицеры всё ещё пребывали внутри, не спеша выходить из своего заточения.
— Прапорщик Саватеев, готовьте роту на выход завтра поутру. Погуляем по округе! И пора бы возобновить тренировки! — приказал я и направился прочь.
Мне был выделен отдельно небольшой домик, где я и буду проживать. Ну и места там хватит для отряда Данилова и плутонга Кашина. Они будут моей охраной в ближайшее время.
На самом деле, я уже и ушёл бы из Уфы. Да и должен был это сделать. Всё-таки заветные слова я произнес, поэтому в ближайшее время должен буду ответить за них.
Но я ждал… Мне нужна была бумага о покупке земель. Более того, я уже увидел в Уфе некоторые возможности для пополнения того контингента людей, которые могли бы добывать мне золото. И всё это нужно будет организовать до весны, чтобы тогда все и сладить.
— Ваше высокое благородие, пришёл человек и спрашивает вас. Сказывает, что он — Лапа, — сообщил мне дежурный солдат, когда я уже укладывался спать.
От автора:
Текст буста:
✅10-й том «Чумы»!
✅Он попал в 1942 год и превратился в настоящий кошмар для фашистов. Его оружие — тёмная магия, зло во имя добра. На первые 4 тома большие скидки!
✅ https://author.today/work/358686
Глава 14
Любовь слепа, и нас лишает глаз.
У. Шекспир
Уфа
3 сентября 1734 года
И почему меня это не удивляет? Я был почти уверен, что Кондратий Лапа теперь окажется где-то рядом с Уфой. Это очень даже правильно. Никто сейчас в Уфе не проверяет документы, которых у абсолютного большинства и вовсе нет. Сейчас сюда приходят столь разные люди, что не принято и спрашивать подробно об их прошлом, и о том, чем они вообще занимаются. Все нужны для поднятия этих земель, для противостояния с гордыми башкирами, каждый охочий человек на счету.
Главный и чуть ли не единственный критерий, по которому принимаются охочие люди, — православие. Впрочем, и здесь есть особенность. Учитывая, как много в этих краях старообрядцев, власти, в некотором роде, закрывают глаза на то, двумя или тремя перстами крестится человек. Вот в Тобольске… там да — могут и на принудительные работы старообрядцев отправить, а то и вовсе убить. Но тут, в Уфе, всё несколько иначе.
Главное — это наличие боевого опыта, оружия, желания выступить против бунтовщиков. То есть все уже знают о том, что бунт будет, и стекаются в Уфу для того, чтобы поучаствовать в таком развлечении.
Для кого-то, конечно, это еще и заработок. Ведь всем неглупым людям доподлинно известно, что лучше всего рыбка ловится в мутной воде. Вот таких псов спустить с поводков — и запылают башкирские стойбища, селища и деревеньки. В ответ, ясно как день, тут же запылают славянские поселения, или же тех, кто останется лояльным русским властям. И все…
Войну не так-то и трудно начать. Закончить ее намного сложнее.
— Садись, Кондратий! — сказал я, когда Лапа вошёл в мою комнату.
Мужик поклонился, перекрестился двумя перстами на красный угол, а у меня в комнате стояла походная икона. Икона, правда, эта была каноничной, освященной в православном храме. Но Лапу это мало заботило.
Кстати, как я погляжу, может, только один на двадцать староверов знает, что разъединяет христиан православных. А большинство лишь и будут знать, что креститься нужно двумя перстами, а тремя — это от лукавого.
Обязательно, если только будет позволять мне мое социальное положение, я обращу внимание на эту тему. Это же сколько людей вне общества, не приносят пользу России! И сколько убежали, в ту же Речь Посполитую. Ветка, Хальч, что под Гомелем — там самые большие старообрядческие общины. И числом… как бы не двести тысяч только в тех местах. Это, выходит, до миллиона податного населения по религиозным причинам выключены из экономики!