Он уже, казалось, и забыл, зачем приходил ко мне. Мой чай уже стал своего рода легендой в Уфе. Причём, в этом городе периодически всё-таки китайский чай появляется. За дорого, но летом его купить вполне можно. Правда я покупаю и сейчас и не сказать, что цена заоблачная. Для такого напитка, за который я выложил бы и вдвое больше серебра, такая стоимость вполне даже.
Я же спрессованные листы чая ещё и немного обжариваю и подсушиваю. Оттого получается очень ароматный чёрный чай. А ещё, как в прошлой жизни, так и в этой, не хочу отказываться от привычки пить очень крепкий чай. Настолько крепкий, что ещё немного — и получился бы чифирь.
Любил я ещё и чтобы чай был сладким. Вот только сахара здесь нет и в помине. Что немного странно, так как в Индии, как известно, сахарный тростник в это время культивируется. А индийские товары, пусть и очень ограниченно и через Среднюю Азию, сюда доходят. Наверное, европейские колонисты уже начали скупать весь индийский тростник.
Как там мои крестьяне, которым я дал задание выявить самую сладкую свёклу? Неужели из этого что-нибудь получится, и я когда-нибудь смогу произвести сахар? Но ведь в иной реальности получилось. А тут ещё самую сладкую свёклу должны будут оставить на семена, потом ещё раз выберем самую сладкую свёклу… Может, и из этой селекции что-то получится, и в итоге у нас будет сахар.
— Господин секунд-майор, вы угощайтесь мёдом. Он у башкирцев редкий, но вкуснее мёда пробовать не доводилось! — подвигаю глиняную миску, наполовину заполненную золотистой тягучей жидкостью.
Вот интересно, насколько можно изменить экономическую систему башкир, если они начнут массово производить мёд? Насколько помню из будущего, башкирский мёд в XXI веке был своего рода брендом.
Я обязательно подарю технологию ульев и медогонки башкирам. Нет, я не настолько расточителен, и считаю, что каждое или почти каждое прогрессорство, которое я могу использовать в этом мире, должно работать и на мою пользу, и на пользу Российской империи.
Но, во-первых, мёда в этом времени много не бывает. Я уже не говорю про пчелиные продукты, прежде всего, воск. Его постоянно мало. Так что со сбытом продукта никаких проблем не будет.
Во-вторых, обретение технологии производства мёда, пчеловодства, имеет и очень важную политическую, социальную, составляющую, которая на первый взгляд не видна, но, как по мне, способна перевернуть сознание если не всего башкирского общества, то немалой его части.
Ведь пчеловодство — это стационарное занятие. С ульями в хозяйстве много не покочуешь. Следовательно, всё больше и больше будет возникать стойбищ степняков, которые станут превращаться в селища, возможно и в городища.
Одна из основных причин, почему русские никак не могут найти общий язык с башкирами — это разность цивилизаций. Земледельцу крайне сложно понять кочевника, как и наоборот. И уже потом на всё это накладывается религиозный вопрос. Если степняк становится оседлым, он теряет свою идентичность и готов воспринимать новую.
— И всё же, Александр Лукич, где вы столь много покупаете чая? Его же не купить в Уфе! — спросил Анненков, когда уже выпил две глиняных кружки, пусть и остывшего, но всё ещё ароматного напитка.
— Так на торговище есть бухарец. Мустафой кличут, коли я правильно вспомнил его имя, — растерянно сказал я.
Действительно, было странно слышать от Богдана Григорьевича, что он для себя не может купить чай. Более того, он не бедный человек, мог бы себе позволить за немалые деньги приобрести такой напиток. И тогда что это?
— Кашин! — выкрикнул я.
В мой кабинет уже через несколько секунд ворвался сержант с пистолетом в руках и готовый к действиям. Тон, с которым я позвал своего, по сути, адъютанта, предполагал срочность и крайнюю мою озабоченность.
И я знал, что Кашин будет находиться, если его смена дежурства, прямо под дверью и даже слушать то, о чём я разговариваю со своими гостями. Если мне было что скрывать от сержанта, то я ему прямо это и говорил, предупреждая, что подслушивать нельзя. В остальном же — это элементарная безопасность, чтобы Кашин или другие воины могли быстро прийти ко мне на выручку, если она понадобится.
— Не пейте и не ешь ныне ничего! — сказал я и отодвинул миску с мёдом подальше от Богдана Григорьевича.
— Что случилось? — спрашивал секунд-майор, сразу же подобравшись.
Я не сразу ему ответил, так как прислушивался к собственному организму. Ведь я уже выпил также две кружки чая — и это за последний час.
Однако никаких резей в животе, или какого-то даже дискомфорта, я не ощущал. Может быть, на воду дую? И реакция на информацию от Анненкова избыточна, но лучше уже подуть в лужу, чем в эту лужу свалиться замертво.
— Почему чай продают только мне? Если вы говорите, что вы не можете купить его даже за приличные деньги? — сказал я, но мой гость только лишь пожал плечами.
Действительно, это ведь лишь только я ожидаю какого-то ответного хода от Татищева. Ведь я, по сути, только своим присутствием разрушаю ему планы. А ещё постепенно, но неуклонно, я склоняю Кириллова в сторону в отношении башкир.
Это даже не смягчение — это, как я думаю, здравый смысл. Я нисколько не отрицаю вероятность войны с ними. Более того, не так, чтобы трепетно отношусь к вопросу практически уничтожения этого народа.
Для меня главное — это процветание Российской империи. Кто против неё, тот должен понимать отчётливо: Россия не может быть постоянно милостивой, гостеприимной страной — пускай даже с учётом нынешних суровых реалий, где очень условно понятие «гуманность». Она способна стать и решительной соседкой, которая не допустит инакомыслия на своих окраинах.
Имперская политика должна быть имперской! А это означает, что если Империя не расширяется, не покоряет, то она исчезает с карты мира. И между исчезновением своей державы, катаклизмами, которые сопровождают смуту, я выберу агрессивное расширение границ государства.
Вот только здесь и сейчас я вижу, что можно поступить несколько иначе, гибко. И моё мнение явно не разделяют некоторые люди — прежде всего Василий Никитич Татищев.
— Сержант, постарайтесь не сильно жёстко поступить, но приведите ко мне Мустафу. Проверить его на наличие оружия, и доставить ко мне безоружным! — отдал я приказ Кашину, который стоял в дверном проёме и, нахмурив брови, ожидал услышать причину вызова.
Кивнув и прихлопнув залихватски каблуками сапог, Кашин резко развернулся и пошёл исполнять поручение.
— Извольте всё же изъясниться! — потребовал секунд-майор, явно озадаченный моим поведением.
Ещё минуты две я думал, стоит ли хоть о чём-то говорить Анненкову. Однако этот офицер казался мне более чем адекватным. Кроме того, он и был приближён к Ивану Кирилловичу Кириллову лишь только после того, как начальник Оренбургской экспедиции стал менять своё мнение относительно башкир. Так что Богдан Григорьевич во многом рассуждал теми же нарративами, что и я.
Хотя, я бы в этом более чем уверен: если поступит такой приказ, то майор Анненков выполнит свой долг. Прикажут ему уничтожить деревню — он сделает это.
Я не говорю категориями — хорошо это или плохо, уничтожать целое поселение врагов Российской империи. Я говорю о том, что офицер, если получает приказ, должен его выполнить. А уже потом думать: хорошо он поступил, плохо ли. Но ни в коем случае эти мысли не должны нарушать субординацию и вредить службе. На этом держится армия — на строгой дисциплине.
— И вы считаете, что Василий Никитич Татищев способен на такие поступки? Он же государев человек! — не поверил мне Анненков, когда я вкратце описал то, как может выглядеть ситуация с чаем.
— Он уже совершал на меня покушение. Что может остановить Татищева сделать это ещё раз? Если тогда было грубое нападение, то он должен предпринять какие-то более хитрые подходы. И разве это не подозрительно, когда чай продают только мне? — разъяснял я офицеру сущность своих подозрений.
Я говорил, а для Анненкова было большим откровением, что и вовсе могут люди, находящиеся на государственной службе, поступать столь подло. И это было странно…
Уже через полчаса — благо Уфа, хоть и перенаселена, но городок небольшой — передо мной стоял Мустафа. Недовольный, потрепанный.
Бухарский купец, который, как я знал, уже собирался возвращаться к себе на родину, чтобы там перезимовать, выглядел побитым. А кулаки у Кашина были подозрительно покрасневшими, одна костяшка сержанта так и вовсе кровоточила. Учитывая выбитый передний зуб у Мустафы, даже предполагаю, что Кашин, когда вёл ко мне не желающего идти торговца, мог поцарапать кулак о зубы Мустафы.
— Почему ты, достопочтенный торговец, продаёшь чай только мне? У меня есть враги, которые и нынче ищут возможность или отравить меня, или другим образом погубить. Нужно ли мне тебя пытать, чтобы ты начал говорить правду? — решительно сказал я, глядя в глаза непокорному торговцу.
— Батыр Искандер, что твой солдат бить меня? Просить нужно. Мустафа сам придёт, — обиженным тоном говорил торговец.
— Ты так и не ответил на мой вопрос. Если я пойму, Мустафа, что не прав в отношении тебя, то я тебе заплачу, — сказал я, нащупывая под своим камзолом потаённый нож.
Да, я был готов даже самолично пытать торговца, если он сейчас начнёт юлить и покажет мне хоть намёком, что я в своих подозрениях оказываюсь правым.
— Один говорить! — сказал Мустафа, поглядывая в сторону Богдана Григорьевича Анненкова.
— Богдан Григорьевич, прошу простить меня, но не оставите ли вы меня наедине с уважаемым торговцем? И прошу вас, господин секунд-майор, если только немного вам станет хуже, начнёт резать живот или почувствуете любое другое недомогание — то сразу подойдите ко мне, не держите это в себе, — сказал я.
Анненков на некоторое время завис, наверное, прислушиваясь к своему состоянию, после чего вышел за дверь.
Конечно, даже при серьёзном подозрении, нужно было бы уже начинать промывать желудок. Вот только это такая процедура, которую Анненков может счесть и унижением. И если не подтвердится моё подозрение, то мы и вовсе можем рассориться с офицером, которого я хотел бы видеть в числе своих друзей или хотя бы единомышленников.