Глава 21
В браке нас было трое, а я не люблю толпы
Принцесса Диана
Сарское Село (Царское)
24 октября 1734 года
Женщина с волосами золотого отлива, с курносым носиком и с выдающимися женскими формами нежилась в постели. Казалось бы, что жизнь идёт своим чередом, что молодость никуда не делась, желание находиться рядом с мужчиной не покидает Елизавету Петровну, но… И мужчина не совсем тот, с которым хотелось бы быть. И постель была не столь жаркой, как прошлым летом. И вообще что-то не так…
Елизавета Петровна посмотрела на спящего рядом Алексея Григорьевича Разумовского и тяжело вздохнула. Она хотела бы видеть рядом с собой не Лёшку Розума, а Александрашку… Хотя Александра Лукича Норова назвать таким уничижительным именем у Елизаветы Петровны просто язык не повернулся бы.
И это показательно. Она впервые, после разлуки с Шубиным, чувствовала присутствие сильного мужчины. Жаль, что это чувство никогда не возникало в отношении Алексея Разумовского.
Летом… Тогда постель цесаревны жаркой была не от того, что в Царском Селе иногда, между привычными дождями, палило солнце. А от того, сколь огненным и страстным был гвардейский капитан, нынче уже секунд-майор Норов.
— Уф! — последовал очередной тяжёлый вздох Елизаветы Петровны.
Цесаревна приподнялась, поправила подушку и подложила ее под спину, облокачиваясь на спинку кровати. Уже сегодня она собиралась идти к своему духовнику и каяться в новом грехе. Не удержалась… А как же можно удержаться, если Алексея Григорьевича Разумовского цесаревна не отправила куда подальше. Он постоянно перед глазами, напоминает о былой страсти, угольки которой, видимо, не еще теплятся.
И вот — произошло… К слову, уже в третий раз. Уж больно цесаревна была податлива на плотские утехи. И была бы возможность, так она бы и побежала туда, где сейчас служит Норов, чтобы быть вместе с ним, чтобы он её любил так, как это делал, пребывая в Петербурге. Но, нельзя.
— Душа моя, звезда моя, любовь! — проснувшись от тяжёлых и громких вздохов Елизаветы Петровны, Алексей Григорьевич поспешил вновь в атаку, одаривая поцелуями цесаревну.
— Будет тебе, Лёшка! — строго сказала цесаревна, с немалой силой отталкивая от себя Разумовского. — Будет тебе!
Алексей Григорьевич хотел сказать что-то грубое, ведь похмелье его ещё не отпускало, и как только он открыл глаза, последствия вчерашнего перепоя моментально ударили и в голову, и по всему остальному телу. Насилу сдержался, поняв, что грубость сейчас ему уже прощена не будет, как раньше это случалось.
Именно он вчера, когда он изрядно напился, нашёл в себе смелость и решимость заявиться к Елизавете Петровне. И она, вновь томившаяся без мужского внимания, решила… Наверное, даже просто пожалеть Лёшку Розума. Который, впрочем, этот самый разум и потерял, так как осмелился заявиться к цесаревне пьяным и без предварительного согласования.
Елизавета Петровна было поспешила из постели, но поняла, что полностью нагая. Она немного подумала, но решила, что уж кто-кто, а Алексей Григорьевич видел её всяко-разно. Чего в этот раз стесняться?
Так что цесаревна встала и явила себя в полной красе со всеми выпуклостями и «впуклостями». И Алексей Григорьевич взгляда, конечно, не отвел, да и не только лишь смотрел бы он, а и кинулся бы — как кот на сметану. Но отвергнет. Вон как строго зыркает!
Сейчас, даже несмотря на шум в голове и явные рвотные позывы, спровоцированные жутким похмельем, он был готов. Хотел. Вот скажи этому мужчине, что он вновь возляжет с Елизаветой Петровной, а потом ему за это как есть отрубят голову, так Разумовский и нынче сделал бы выбор в пользу своей любимой женщины.
Как же он, особенно в последнее время, проклинал то, что Лиза — цесаревна, а не простая баба, пусть бы и крестьянка. Уже давно она бы была его женой и варила щи. Кислыми-то щами — самое то со хмеля закусывать!
— Более я не хочу увидеть тебя подле себя. Занимайся хозяйственными делами и не смей приходить ко мне без дозволу! — всё же покрасовавшись с минуту, позволяя себя рассмотреть, строго сказала Елизавета Петровна.
Григорий Разумовский поморщился. Он всё понимал, он знал, из-за кого Лиза теперь так редко позволяет себя любить.
Да, были и раньше всякие мужчины и разные страстные увлечения Елизаветы Петровны. Но так, чтобы цесаревна помнила о каком-то там гвардейце, который носа своего не показывает уже который месяц… Что-то похожее было только с другим… С Шубиным.
Елизавета же теперь дважды хлопнула в ладоши, и в комнату влетели сразу три служанки. Они быстро распределили свои обязанности: одна омывала цесаревну, две другие готовили одежду для Елизаветы Петровны.
Сегодня на выбор цесаревны предоставлялось сразу четыре платья. Все они богато украшены, с вышивкой золотой и серебряной нитью, с жемчугами. Анна Иоанновна щедро даёт деньги Елизавете Петровне, как будто стремится подкупить свою племянницу и оградить дочь Петра Великого от каких-либо глупостей, связанных с вопросом престолонаследия.
В целом, при дворе считают, что Елизавета Петровна, кроме как о своих нарядах или мужчинах, не думает вовсе ни о чём. И достаточно и того, и другого у неё было, всего вдосталь, чтобы дочь Петра не помышляла ни о каких престолах.
Однако даже тех превеликих денег, что Елизавета Петровна получает от своей тёти, не хватает на все развлечения и все наряды цесаревны.
Ещё больше приносят дохода Елизавете Петровне её многочисленные поместья. И она для себя решила, что даже если вернётся Норов, то Лёшку Розума никуда не прогонит. От добра добра не ищут, и кто его знает, может быть, другой управляющий всеми поместьями цесаревны настолько запустит дела, что Елизавета Петровна опустится до того, что наденет одно платье в другой раз.
— Ты мне, Лёшка, лучше скажи, все ли те поручения, что Александр Лукич Норов давал, ты исполнил? — уже когда одна девица-служанка, наиболее крупная и сильная из троих, с упором на локти затягивала корсет на в последнее время изрядно поправившейся Елизавете, спросила цесаревна.
Алексей Григорьевич нахмурился ещё пуще и прокусил губу до крови. Норов не только двигает его с постели цесаревны, он ещё и выталкивает Разумовского с должности управляющего всеми поместьями Елизаветы Петровны.
— Где же мне, матушка, потат тута взять? Его токмо Бирону и привозят. А господин Норов всё беспокоился, чтобы картофель этот, ну потат, был. И на что он ему сдался? Свинья? Так она и репу поест, — Алексей Григорьевич Разумовский пока что аккуратно пробовал критиковать Норова.
— Повелеваю тебе закупиться и лучшим потатом, и подсолнухом. И… Ну что там еще говорил Норов. Всех семян вдоволь и лучшее, что сыщется в Европе! — приказывала Елизавета, отчего-то посчитав, что таким вот «подарком» значительно смягчит вероятное недовольство Норова, что она…
С Разумовским… Еще один разок с Бироном… Но ведь все… Больше почитай и ни с кем. Почти что кристально чистая душа!
— Сделаю все, что велите, ваше высочество! — сказал Разумовский, сползая с кровати и чуть ли не падая, будучи еще по остаточному пьяным.
Алексей Григорьевич принял неправильную позицию, если хотел сохранить свои отношения с Елизаветой Петровной. Цесаревна чувствовала и раньше, а сейчас воочию наблюдала, что Разумовский впервые её серьёзно ревнует.
И это Елизавете Петровне крайне не нравилось. Дочь Петра Великого любила, чтобы её отношения с мужчинами были лёгкими, прозрачными, чтобы инициатива исходила всегда от неё. Хотя… пока ещё не осознавала этого цесаревна, но с Норовым уже не совсем так выстроилось. Там инициатива у Елизаветы только кажущаяся, будто гвардейский офицер ей позволяет так думать.
И всё равно ревность и критика от Разумовского были для Елизаветы неприемлемыми.
— Ещё раз ты, Алёшка, что-то скажешь на господина Норова… в сей же час в Малороссию отправишься коров пасти! Уразумел ли ты меня? — уже одетая, расчёсанная, даже с наложенной мушкой по французской моде, Елизавета Петровна являла собой царственность.
И вот тут Алексей Григорьевич вспомнил, что он почти что холоп. Нет, из казацких будет. Но уж точно не из богатых и зажиточных казаков. В ином случае Алёшка Розум никогда бы не стал певчим. Богатому человеку ни к чему иметь такую профессию. И возвращаться в Малороссию несолоно хлебавши — это позор для Розума. Ведь там, на Черниговщине, все уже прекрасно знают, что Алёшка живет при дворе самой русской императрицы. Ну, и что он дочь Петра Великого… того… мнёт, аки девку податливую.
— Убью! Как есть убью скота! — сквозь зубы цедил злые слова Алексей Григорьевич Разумовский.
Елизавета Петровна ушла по собственным делам, при этом даже не удосужилась сказать, где её можно будет при необходимости найти. Разумовский остался один в кровати и чувствовал себя… вот как та тряпка, которой протерли пол.
И в своих бедах он не мог винить Елизавету Петровну. Он знал, как им было хорошо до появления Норова, что даже шла речь о венчании, пусть и тайном, но от этого, может быть, ещё более сокровенном. И пусть у дочери Петра были и другие мужчины одновременно с Разумовским, но именно к нему она приходила каждый раз, утверждая, что любит, что так… сравнила и поняла, что Лёшка лучше.
А теперь, видимо, снова сравнила — и поняла другое…
Алексей Григорьевич только с явно высокопоставленными вельможами Российской империи был скромным и угодливым. Ну и, конечно, в отношении Елизаветы Петровны. А так Разумовский не был малым робкого десятка. Более того, малоросский казак стал привлекать к себе поближе и других казаков-земляков. Теперь в поместьях Елизаветы Петровны работает порядка двадцати пяти казаков из малой родины Разумовского.
Алексей Григорьевич предполагал эту силу использовать либо для охраны Елизаветы Петровны, либо же для того, чтобы Елизавету поставить на трон. Понятно, что с одними казаками подобного не сделать. Но как дополнительная сила и как люди из толпы, которые могут организованно обнажить сабли, более двух сотен казаков — самое то. А если этих казаков теперь взять — да использовать против Норова? Конечно же, не напрямую, но тайно, хитро…