В рамках позднесоветской патриотической версии истории Первой мировой войны (все реже называемой тогда империалистической) сказывалась важная закономерность. Если неудачи царской армии в боях с германскими войсками все же признавались, чтобы лишний раз подчеркнуть тезис о «прогнившей монархии», хотя и никогда не превращались в восхваление германской военной машины, справедливо упрекаемой за переоценку себя и недооценку противника, то применительно к австро-венгерской армии приоритеты были расставлены иначе. «Лоскутная империя», особенно ее армия, была избрана в заведомо более слабые противники (как и — примерно с тем же уровнем обоснованности — Османская империя), поэтому ее, пусть и более скромным и недолговечным, но явным успехам, наступлениям и контрударам старались внимания не уделять.21 Это имело для советских историков, охотно признававших за Русской императорской армией лишь одно достоинство — стойкость русского солдата, — еще и тот плюс, что игнорирование мощи австро-венгерской армии, отказ учитывать объем усилий по удержанию фронта в Галиции и в Карпатах позволял лишний раз не хвалить царский генералитет. Это вполне отвечало общему тону германской версии, а все попытки заявить о себе австро-венгерских военных специалистов не воспринимались всерьез. В свою очередь версии Центральных держав объединяли постоянные, приводимые как аксиома, а порой и вовсе как присказки заявления о «громадном перевесе противника в силах». Порой для этого были все основания, как, например, относительно боев под Варшавой и Ивангородом, но значительно чаще — ничего подобного. Тем не менее, стандартные заявления о бесчисленности русских войск воспринимались легко и не критически, будучи частью подсознательного образа России у европейцев в целом.
В начале декабря общее наступление Центральных держав на Русском фронте возобновилось. На этот раз оно приняло характер почти лобового столкновения, которое ранее противники России позволить себе не могли. Австро-венгерская армия, одержав в начале декабря ряд побед, особенно при Ли-мановой — Лапанове, не только стратегических, но даже оперативных результатов фактически не добилась. Деблокировать Перемышль даже временно второй раз не удалось, оттеснение русских от Кракова было незначительным утешением за утрату надежд вернуть себе хотя бы Западную Галицию. К концу декабря на фронте вдоль Карпат воцарилось то, что сами австрийцы будут называть «резиновой войной»22 — при нажиме на одном из участков немедленно «выпирал» в обратную сторону другой. Это свидетельствовало о паритете сил, что не устраивало обе стороны, но с учетом временного фактора играло против двуединой монархии. У Конрада были все основания опасаться возобновления в скором будущем русского натиска, который рано или поздно обнаружит слабое место в обороне.
Новый, 1915-й, год австро-венгерская Ставка встречала под аккомпанемент очередных просьб об отправке германских войск на собственно австрийский участок фронта. Это не могло не сказываться на общем климате взаимоотношений между союзниками.23 За просьбы о помощи приходилось расплачиваться унижениями, конструктивное взаимодействие сменялось борьбой за то, удастся ли прусскому генералитету навязать свой диктат австрийцам, испытывавшим по отношению к нему глубоко укоренившееся эстетическое неприятие. Пренебрежение традиционно грубых пруссаков австрийцы считали черной неблагодарностью, ведь Австро-Венгрия также оказывала помощь Германской империи, причем в нынешней терминологии — высокотехнологичную. Не Германия, а именно Австро-Венгрия, особенно в начале Великой войны, обеспечила Центральным державам превосходство в тяжелой и сверхтяжелой артиллерии, устойчивое развитие авиации, прекрасную радиоаппаратуру и техническое оснащение разведки. В сфере военно-технического сотрудничества Дунайская монархия могла претендовать по меньшей мере на паритет.24
Ввод в бой прибывающих с запада резервов производился штабом Гинденбурга по частям, а потому никакого полководческого искусства продемонстрировано не было. Германской пропаганде оставалось лишь утверждать, что Макензен/Лю-дендорф/Гинденбург и т. д. «спас Берлин».25 Правда, моральная компенсация за неудачу в недавней операции была получена: 6 декабря Лодзь, этот крупнейший индустриальный центр Российской империи, была оставлена русскими войсками. Тем не менее германское командование очень быстро вынуждено было убедиться, что русские всего лишь отходили на удачно избранную линию долговременной обороны на речных рубежах — по Пилице, Бзуре и Равке. Неоднократные попытки прорвать ее привели к тяжелым потерям обеих сторон, но к середине декабря стало очевидно, что фронт надолго стабилизировался и здесь. Фронтальный натиск исчерпал все возможности, сил для того, чтобы продолжать теснить русские войска к Висле, у германских армий — вскоре на Востоке их стало уже три, добавилась и 10-я — не было. Перспектива резкого наращивания представлялась сомнительной. Ни в какие «Седаны» Фалькенгайн не верил, бросать в бой корпуса по мере их прибытия на восток, к негодованию Гинденбурга и даже после постоянных скандалов между ОХЛ и Обер Остом, он более не позволял. К началу 1915 г. фактический главнокомандующий германскими войсками находился в явном тупике: конечно, следовало накопить резервы, но вот где именно их применить для извлечения стратегического результата, оставалось неясным.
Великий князь Николай Николаевич мог быть по меньшей мере оптимистически настроен. Несмотря на отдельные неудачи и грубые ошибки, приведшие к громким отставкам, общие итоги кампании 1914 г. можно было полагать для России удовлетворительными. Конечно, не получилось многое: не была захвачена — пока главные силы немцев были на Западе — Восточная Пруссия (хотя удовлетворение мог внушать тот факт, что русские войска по-прежнему стояли у Мазурских озер и на южной границе этой неприступной провинции). Зато были по мере возможности выполнены союзнические обязательства, и удар по Германии состоялся в сроки, оговоренные заранее и почти нереальные для оказавшейся значительно более стремительной, чем рассчитывали в Берлине и Вене, русской мобилизации.
Миф о спасении Россией Франции (в котором, как и в любом мифе, есть доля истины) тогда еще только формировался, но стратегический результат был бесспорен — Францию вывести из войны не удалось, а Русский фронт притягивал к себе все больше германских войск. Русской императорской армии удалось в общем и целом отстоять бывшее Царство Польское, хотя с широкой полосой приграничной территории пришлось расстаться, а о вторжении в Силезию и Позен пока нечего было и думать, но предвоенные пессимистические предложения сразу же оставить весь «польский балкон» не были реализованы. Все основные крепости и узлы обороны на речных рубежах остались за русской армией: Варшава, Новогеоргиевск, Осовец, Ломжа, Ивангород. Мрачные предположения о массовой нелояльности поляков также были преувеличены, как, впрочем, и надежды на эффект воззвания Николая Николаевича, призывавшего вспомнить о былой славе и «взяться за меч Грюнвальда». Поляки были, как правило, индифферентны к вопросу о победителях, сосредоточившись на том, чтобы минимизировать разорение своей родины всеми воюющими сторонами.
Австро-венгерскую армию можно было считать разбитой и не способной на самостоятельные наступательные действия, что делало победу над ней вопросом времени. Тяжелое поражение во 2-й битве за Белград к середине декабря доказало, что сконцентрировать еще больше войск против России двуединая монархия попросту не может. Конечно, сербская армия, повторно взяв Белград, после этого оказалась неспособна к наступлению, но в стратегическом плане было вполне достаточно и того, что антиавстрийский фронт на Балканах сохраняется. России приходилось принять на себя миссию снабжения братьев-славян оружием, что только усугубляло тяжелое положение с обеспечением собственной армии, но тогда этому еще не придавали должного значения. Плюсом было и то, что сохранили нейтралитет Румыния26 и Италия, причем вероятность их вступления в войну на стороне Центральных держав к началу 1915 г. существенно снизилась. Большой пропагандистский эффект имело «освобождение Подкарпатской и Червоной Руси», в действительности до падения осажденного Перемышля и даже после него далеко не оконченное. Тем не менее, баланс и на южном участке Русского фронта был, безусловно, в пользу России: Австро-Венгрия потеряла громадные, пусть и плохо развитые территории, что снижало не только военный потенциал, но и лишало ее значительной части аграрной периферии, а также едва ли не единственных источников нефти, что означало впоследствии голод для населения и паралич для развития новых видов вооружений.
Грозные последствия вступления в войну Турции и блокирования черноморских проливов к началу 1915 г. также были оценены явно недостаточно. Это отнюдь не было полной неожиданностью или шоком для высшего руководства страны. Более того, с учетом открывающихся за счет войны с Османской империей возможностей ее долгожданного раздела в Санкт-Петербурге едва ли не противились перспективе присоединения турок к Антанте.27 Не испугали русские штабы и начавшиеся сразу после прибытия в Мраморное море германской Средиземноморской эскадры «кошки-мышки» на Черном море, хотя противопоставить тяжелому крейсеру «Гёбен» было пока что нечего.28 В долговременное участие и способность выдержать серьезные удары Антанты много раз разбитой за последние годы Османской империи никто не верил. А тут еще как раз в новогодние дни блестящая (хотя и во многом основанная лишь на удаче) победа под Сарыкамышем показала, что для отражения турецкого натиска вполне достаточно будет даже комплектуемой за счет местных сил или по остаточному принципу Кавказской армии. Наконец, обстановка на морях не внушала серьезных опасений, но и не давала поводов к оптимизму в среднесрочной перспективе. Оборонительный план действий Балтийского флота вполне себя оправдал, ни одна из позиций и ни один из важных портов потеряны не были. Сил у германского флота для захвата безусловного господства на Балтике, как выяснилось, не было, а вступление в строй в ближайшие год-два новейших российских дредноутов позволяло надеяться на рост возможностей для более активных действий.