источником информации о зверствах русских60 в Восточной Пруссии.61 Терять такой инструмент воздействия на массовое сознание даже в стране, формально обеспечивающей свободу слова (в мирное время), будь то Германия или Россия, военные и администрация не могли. Кроме того, требовалась известная координация высказываемых в Германии мнений ради правдоподобного и целостного образа России и русской армии.62 Простого запрещения или беспощадной цензуры63 было явно недостаточно, поэтому потребовалась централизация имеющихся ресурсов для успешного ведения информационной войны.64 В Германской империи, где многие крупнейшие газеты65 контролировались монополиями, наступил «звездный час» отдела печати при министерстве иностранных дел,66 который еще со времен канцлерства Гогенлоэ около 22 лет возглавлял тайный советник О. Хамманн.67 Пресса, в первую очередь — фронтовая, была поставлена под жесткий контроль ОХЛ, с марта 1916 г. она подчинялась отделу полевой прессы под руководством писателя В. Блёма,68 таким образом, возможности получить объективную картину положения на фронтах не существовало.69 По ходу войны инициатива снизу по изданию газет и окопных листков была подхвачена и организована: к 1918 г. появились десятки (всего около 115 названий) периодических изданий, выпускаемых едва ли не в траншеях. Выходили фронтовые листки и газеты, редактируемые фельдфебелями и ефрейторами, а также армейские газеты70 тиражом в десятки тысяч экземпляров (от 30 до 80 тысяч),71 где корреспондентами и журналистами выступали уже младшие офицеры. На восточных фронтах ежемесячно раскупалось около 2 млн экземпляров газет, в 2 раза больше, чем на Западе.
Запуганное население, подпитываемое слухами и фотографиями разоренных деревень, быстро обрело героев, к которым стало относиться как к единственной надежде, забывая даже о необходимом пиетете перед монархом, лидером нации. Непререкаемым авторитетом взамен умершего в 1898 г. объединителя Германии Бисмарка стал 67-летний спаситель Восточной Пруссии, одерживавший якобы только победы Главнокомандующий на Востоке Гинденбург, почтенный возраст которого помогал довольно легко поверить в его безусловную мудрость и способность сравниться с «железным канцлером». К весне 1915 г. деревянные статуи Гинденбурга, куда за плату патриотичные граждане забивали гвозди, начали все чаще устанавливать в германских городах. К воспеваемым в СМИ героям из пехоты и кавалерии постепенно добавились летчики и подводники, тревога в Центральных державах относительно русской угрозы не исчезла. Ажиотаж и патриотическое воодушевление в Германии были подстегнуты победой в зимнем сражении в Мазурии, которое привело к пленению 20-го русского корпуса в Августовских лесах и очередному освобождению Восточной Пруссии. После разгрома одного армейского корпуса русских эйфория была огромна, несмотря на то что масштабы победы были несравнимы с Танненбергом. Подготовивший переброску и развертывание ударной группировки В. Грёнер писал 18 февраля 1915 г., что победа в этой операции важнее, чем предполагаемый эффект неограниченной подводной войны, а это характеризует не только недоверие армии к возможностям флота, но и ликование, охватившее даже профессиональные круги.72
Однако в этой битве, помимо повторной трагедии окружения и гибели русских войск, были и не слишком отрадные для германских стратегов признаки того, что если высший слой русского командования может по-прежнему допускать грубые ошибки и терять управление, то на среднем и низшем уровне сопротивляемость возросла. Очень хорошо показали себя сибиряки, которые чрезвычайно упорно и более организованно пытались прорваться из окружения, куда быстрее выходили из нокдауна поражения, нанося быстрые контрудары. К середине марта 1915 г. Восточная Пруссия после долгой и в целом неудачной (несмотря на взятие Прасныша) для русской 12-й армии битвы на ее южных границах вновь могла полагать, что она накануне русского вторжения. Принципиально ситуация сравнительно с началом августа или октябрем 1914 г. не поменялась. Теперь только фронт был плотнее, да сил оборона требовала от обеих сторон куда больше. В актив германское командование записывало себе срыв «гигантского наступательного плана великого князя», однако срыв не означал невозможности повторения. Неприятные удары вынуждена была выдерживать германская оборона и в Польше, а у австрийцев после краха надежд на деблокаду Перемышля дела и вовсе приняли критический оборот, а геройством скорее отметились русские войска, оборонявшие Козювку и высоты около нее.
Запрос на победу, на новых героев, на решение тяжелейших проблем таким образом, чтобы можно было вернуться к иллюзиям скорой победы, существовал по обе стороны фронта, только усиливаясь по мере затягивания конфликта и роста количества жертв. В Германии без этого уже не могли обойтись, ибо культ героев стал одним из факторов мобилизации экономики и общества, в России триумфа заждались и власть срочно нуждалась в доказательстве дееспособности столь дорого обошедшейся обществу военной машины. Такой повод представился с взятием 22 марта 1915 г. Перемышля, подарившего наконец огромное количество пленных — более ПО тысяч человек — и шумный успех, который можно было бы вписать в панславистскую патриотическую пропаганду. Хотя отношения между населением Галиции и воюющими армиями, в том числе русской, были весьма далеки от идеальных (особенно доставалось евреям от казачьих частей и русинам от венгерских), «освобождение» Червоной Руси было превращено в праздник невиданного за всю войну масштаба. Однако дурная слава Николая II как предвестника беды сказалась и здесь: вскоре столь торжественно обретенные исконно русские земли были потеряны. Австро-Венгрии пришлось дожидаться фанфар и вовсе до лета 1915 г., когда были отражены первые наступления итальянцев в Альпах, а то и до октября 1915 г., когда с третьего раза и с германоболгарской помощью была разгромлена сербская армия.
До конца весны 1915 г. против России воевали за редким исключением прусские части, где многие солдаты бились непосредственно за свою малую родину, подкрепляемые теми резервами, что Фалькенгайн неохотно и под нажимом Гинденбурга все-таки выделял с Западного ТВД. Монополия пруссаков на Русском фронте отражалась и на уровне взаимопонимания с союзниками-австрийцами. Первые баварские части на Востоке появились только в марте 1915 г. Пруссаки, естественно, очень остро реагировали на русские вторжения в Восточную Пруссию и опасались той же судьбы для Позена и Силезии. Население же южной Германии, для которой адекватна была скорее французская угроза, с большим сочувствием относилось к австрийской пропаганде, расписывавшей зверства и грабежи русских в захваченной ими Галиции. Разделяли в Баварии и Вюртемберге и негодование по поводу «предательства» русинов (а потом и вообще всех славян, начиная с чехов), беспощадно за это репрессированных в печально знаменитом лагере Талергоф.73
Однобокое, карикатурное и сильно отличавшееся от складывавшихся на Западе стандартов позиционной войны мнение поддерживалось до лета 1915 г. еще и тем обстоятельством, что на Восточном фронте довольно долго не было сплошной линии окопов, а в ряде местностей и достаточного количества войск для образования противоборствующих войсковых группировок. Фронт не только не «застыл», как на Западе уже к ноябрю 1914 г., но и не сформировался как таковой к северу от Гумбинена, в северной Польше (между Млавой и Плоцком), в Буковине. Имелись явные оперативные пустоты, последние из которых на Западе были ликвидированы уже во время «бега к морю» октября-ноября 1914 г. По мнению В. Грёнера, «сама протяженность границы от Мемеля через Торн — Краков до Черновиц, в круглых цифрах 1600 км, исключала такую мысль»,74 т. е. фронта такой длины германский Генштаб до войны и представить себе не мог, что существенно влияло на оценку перспектив и характера войны с Россией. В связи с этим война к северу от Немана, т. е. на важнейшем для восприятия друг друга немцами и русскими восточнопрусско-прибалтийском участке, носила несколько средневековый характер череды грабительских рейдов с обеих сторон. Так, например, к удивлению и некоторой панике командующих германскими армиями на Востоке, в марте 1915 г. незначительные русские силы захватили ненадолго Тауроген и Мемель, а затем сумели отступить с награбленным. Рейд был организован достаточно плохо, участвовать в этой авантюре не желал даже прямо заинтересованный в укреплении обороны в прибрежной зоне Балтийский флот.75 Сомнительного качества боевые подвиги русского отряда привели к неожиданно серьезным последствиям — немцы более не собирались допускать грабежа восточнопрусских территорий.76 Уже в конце апреля 1915 г. началась операция немецких сил в Курляндии, которая неожиданно привела к достаточно быстрому захвату Либавы и части Литвы. Более массированное применение войск на крайнем северном участке Восточного фронта началось только летом 1915 г.77
Одним из самых недооцененных по масштабам и роковых для участников по последствиям сражений Великой войны стала Карпатская операция зимы-весны 1915 г.78 При бесспорно огромных перспективах выхода русских армий на Венгерскую равнину для успеха ее не хватало главного: адекватной оценки реальных возможностей достижения этой цели, тем более в такое время года. Австро-венгерская сторона руководствовалась понятной, но слишком очевидной целью деблокады Перемышля, причем провал этих попыток к началу марта 1915 г. лишь ускорил падение крепости. Доходило до позиционной войны в горах, тогда еще почти неизвестной в истории Великой войны, а потому беспрецедентной по ожесточению. Потери импе-риторских и королевских войск были столь велики, что вызывали отчаяние. Итогом титанического по затратам противостояния стало незначительное изменение линии фронта, огромные потери, новая порция германских войск, отправленная для стабилизации фронта в Карпатах, где теперь была сформирована уже собственно германская Южная армия. Тогда же, в марте-апреле 1915 г., заканчивалось оформление сплошного фронта на Русском театре военных действий. После набега небольшого отряда на германский Мемель последовала отвлекающая, но весьма успешная операция немцев в Курляндии, где наконец смогла проявить себя в истинном своем назначении германская кавалерия.