36
С течением войны на фоне эмоциональных оценок сложились более взвешенные, аргументированные версии причин русско-германского противостояния, которые, однако, были построены с той же целью, что и карикатурные пропагандистские образы. Неизбежность и закономерность войны между славянским и германским миром все чаще заменялась на непременное соперничество Германии и России по геополитическим причинам. В известной степени, рассматривая возможную долговременную стратегию русских политиков, немецкие аналитики исходили из идей, высказанных «германофилом» А. Вандамом в 1913 г. в его книге «Величайшее из искусств», которая была переиздана уже в Германии в 1916 г. Автор утверждал, что Германия «поздно начала свою жизнь великой державы» и «сразу очутилась в трагическом положении»,37 так как геополитически обязана воевать либо с англосаксами, либо с русскими. В Великой войне немцы воевали и с теми, и с другими, что отнюдь не отменяло общего положения о неизбежности войны. Естественно, что если военные аналитики страны-противника высказывают мысль о конфликте с высокой степенью вероятности еще до войны, то вполне возможно лишний раз опровергнуть в глазах собственного народа обвинение в ее начале. Военная элита в ходе войны продемонстрировала большую устойчивость к пропагандистским штампам и различным приемам разжигания межнациональной и религиозной розни, почти не реагируя на призывы расистского или конфессионального38 характера к беспощадной войне. Более того, и русские, и германские офицеры Генштаба задумывались о войнах будущего, в которых великим державам вновь придется столкнуться, при этом русские офицеры полагали, что следующая война будет против ненавидимых союзников — англичан и, безусловно, против союзных же японцев.39
Огромные потери русской армии, которые позволяли немцам с жалостью смотреть на русских солдат, не осознающих цели войны и потому умирающих бесполезно, были вызваны вовсе не бесчеловечностью младших офицеров или командования и даже не нереальностью поставленных боевых задач. Безусловно, были случаи откровенной безответственности, паники, халатности и равнодушия среди русского генералитета по отношению к простым солдатам, однако огромные потери объяснялись по большей части неготовностью большинства русских высших офицеров к масштабам войны. Они оказались не в состоянии технически правильно применять огромные массы войск, организовывать взаимодействие между ними, налаживать дисциплину в выстроенной иерархии воинских частей (полк-дивизия-корпус-армия). Постоянно жалуясь на нехватку солдат в боевой линии, генералитет, как правило, абсолютно не желал задумываться над оптимальным использованием уже отмобилизованных резервов, поэтому процент не участвующих в боевых действиях солдат в русской армии даже к весне 1917 г. приближался к 50 %, что дает цифру в несколько миллионов человек.40 В германской армии подобного нерасчетливого отношения к войсковым единицам не было, наоборот, эффективность применения даже самых незначительных резервов была на высочайшем уровне, однако заведомо превосходящие силы врага привели еще Фалькенгайна к мысли сломить волю противника к сопротивлению путем нанесения ему огромных потерь. Так как немецкая пехота в силу высоких боевых качеств несла почти всегда меньшие потери, чем противник, то эта мысль выглядела оправданной, однако количество резервов противника оказалось слишком велико, а уровень качественного превосходства немецкой армии с каждым годом снижался, так как Антанта умела учиться на своих ошибках.
Облик огромного количества русских военнопленных, число которых только внутри Германии достигло к концу 1917 г. 1.2 миллиона человек,41 достаточно быстро продемонстрировал обывателям, далеким от фронтовых будней, «безусловное» превосходство кайзеровской армии над русскими дивизиями, что вызвало достаточно терпимое,42 хотя и абсолютно пренебрежительное отношение к русским солдатам.43 Культивировалось даже лицемерное сочувствие к безграмотным русским солдатам, даже не понимающим, ради чего их насильно ведут на мировую бойню,44 и к горькой судьбе храбрых русских командиров. Пропагандировалась мысль о цивилизующем влиянии плена на немытых обитателей русской глубинки.45 Частым было убеждение в том, что русские совершенно не осознают смысла мирового конфликта, в отличие от важнейшего судьбоносного значения его для Германии и немцев.46 Однако это не мешало немцам проводить различные репрессии, в том числе задевающие достоинство офицеров (временный запрет на ношение погон, кокард и орденов) в отношении военнопленных в ответ на аналогичные акции с российской стороны47 или инициируя новую волну преследований.48 В России, но еще более в Германии (причем официально, без коррупционных сделок) уже к началу 1916 г. труд военнопленных активно использовался не только государством,49 но и частными лицами, например помещиками.50 Использование летом 1915 г. русских солдат на постройке оборонительных укреплений в Эльзасе привело к массовому бегству через линию фронта, так как лучше всего в Германии относились к представителям проклинаемой Англии, а не к неграмотным и не знающим, за что воюют, русским, которые тем не менее, совершенно не зная языка, в отличие от сотоварищей по несчастью, стали лидерами по количеству побегов в любые сопредельные страны и через линию фронта — всего до 250 тысяч бежавших, в том числе 2 генерала. Это не помешало впоследствии, после Февральской революции, активистам левых движений пропагандировать уважение к политической воле русских, которые первыми сбросили ненужного монарха.
Огромное различие в языке, вероисповедании, внешнем облике пленных, набранных из разных уголков огромной Российской империи, заставляло, с одной стороны, лишний раз гордиться, насколько большая страна была не раз побеждена на поле боя, а с другой — стимулировало немецкий интерес к сложной этнорелигиозной обстановке в России.51 Впоследствии германский Генштаб попытался использовать ее особенности, заигрывая с различными националистическими группировками.52 До Великой войны Россия, хотя и считалась полуазиатской страной, совершенно не имела образа полиэтничной,53 скроенной из разных национально-религиозных кусков державы. Образ относительно монолитной России у германских военных был быстро разрушен.54 Ради поддержания мифа о варварстве и дикости русских войск преувеличивалось значение и количество лиц монголоидной расы (любимый персонаж германских карикатур в ходе обеих мировых войн) в армии Российской империи, отождествляемых с монголами Чингисхана.
В Германии, захватившей сотни тысяч пленных, оживились исследования по этнографии, лингвистике, экономической географии. Их успех основывался частично на открывшихся вновь прекрасных возможностях по обработке получаемого в беседах с военнопленными материала без выезда в далекие экспедиции. Однако не менее важным фактором интереса к пленным была работа в целях пропаганды и формирования антироссийских настроений у представителей национальных и религиозных меньшинств.55 Немцы попытались превратить лагеря военнопленных в «лабораторию по сравнительной антропологии, построению иерархии и дифференциации народов Европы».56 Например, блестящий немецкий лингвист Г. Якобсон активно контактировал с военнопленными из Российской империи, изучая языки Восточной и Северной Европы для своих исследований по индоевропеистике. Однако, несмотря на то что солдаты русской армии, в отличие от офицеров, охотно давали показания, действительно ценной информации военного или политического характера от них было немного. С другой стороны, и военные администрации лагерей, особенно прусское военное министерство, были слишком озабочены хозяйственными и дисциплинарными вопросами, чтобы заняться организацией масштабных исследований и обработкой их результатов в военных целях, хотя «материал» сам шел в руки — в прямом и переносном смысле.
На волне конфликта между Ставкой во главе с Фалькенгайном и Обер Остом в 1914–1915 гг. последовали скандалы и разочарования из-за недостаточной, по мнению офицеров и генералов на Востоке, оценки военным кабинетом их свершений.57 Для более плотного контроля за действиями на Востоке Полевой Генштаб даже отделился от Ставки, переехав в Плесе в мае 1915—феврале 1916 г., а также в августе-сентябре 1916 г.,58 в то время как кайзер оставался на Западе.
По мнению главы ОХЛ, русских достаточно было только серьезно измотать, но предсказать и спланировать необходимые для должного «изматывания» огромной страны действия было невозможно.59 Предполагались косметические изменения в начертании границ и некоторые репарации, однако ни о каких широких аннексиях Фалькенгайн, требуя мира с Россией в июне 1915 г.,60 и слышать не хотел и, отстаивая эту позицию, оказывал на Бетмана серьезное давление. Пауль фон Гинденбург после войны упорно делал вид, что всегда последовательно выступал за сокрушение русских армий и непоколебимо был уверен в допустимости только победного мира. Однако весной 1915 г., даже после широко разрекламированного успеха в Августовских лесах, именно он советовал канцлеру Бетману заключить мир с Россией, так как ему вряд ли удастся взять Варшаву и Вильну.61 М. Гофман был противником значительных территориальных приобретений на Востоке, вредных своим негерманским населением («поляков у нас достаточно»), полагал, что об остзейских провинциях мечтать бесполезно, так как «мы можем их так никогда и не завоевать»,62 даже в октябре 1916 г. он считал, что единственная возможность «договориться с Россией — решение Дарданелльского вопроса».63 Б. Бюлов полагал необходимым возвращение России всех оккупированных территорий в Польше, а возможно, и уступки в Галиции, однако польская инициатива Центральных держав погубила такую возможность.