Западе.
Потребность в оправдании успехов, преувеличении их значимости в интересах поддержки морального духа в тылу и на фронте, а, возможно, и в качестве самообмана при неутешительных тенденциях битвы в осажденной крепости, привели германскую военную элиту к намерению воспользоваться хотя бы теми результатами, которые достигнуты, даже если они и непрочны. Восточный фронт становился все более важным для Германии не только потому, что ОХЛ возглавили бывшие фрондеры — «восточники», достигнув заветных постов, дуумвират охладел к своим титаническим проектам наступления и разгрома всей русской армии. К началу 1917 г. большую часть войск Центральных держав на Восточном фронте составляли немцы, численность которых превысила 1.85 млн человек,88 т. е. выросла по сравнению с началом войны в 3 раза. Конечно, большая часть собственно германской армии была на Западе, однако Восток доставлял слишком много хлопот, хотя бы из-за протяженности линии, за которую приходилось нести ответственность. Потери на Востоке также увеличивались все больше, хотя доля кровавых и безвозвратных была не столь высока, как на Западе. В 1917 г., несмотря на разложение русской армии, доля германских войск на Восточном фронте продолжала медленно увеличиваться, хотя численность войск снижалась. Это тем более показательно, что Людендорф, возглавив ОХЛ, быстро забыл о нуждах Восточного фронта, постоянно перебрасывая оттуда на Запад воинские части,89 далеко не все из которых возвращались обратно. М. Гофман почти не осмеливался предъявлять ему претензии, хотя аналогичные действия Фалькенгайна вызывали у него бурю возмущения.
Комментируя последовавшее 12 декабря 1916 г. декоративно-надменное предложение Центральных держав заключить мир, а также почти насмешливый отказ Антанты не только от него, но и от немедленно последовавшего предложения только что переизбранного президента США В. Вильсона о посредничестве, Ленин заявлял о том, что наметился «поворот от империалистической войны к империалистическому миру», что в марксистской логике было по-своему верно, однако в куда большей степени отражало всю степень истощения воюющих держав «материальными сражениями» кампании 1916 г. Хотя новогодний приказ Верховного главнокомандующего Русской армии императора Николая II был выдержан в чрезвычайно уверенном тоне, итоги года, сопровождавшегося таким взлетом надежд в июне-июле 1916 г., были для России неутешительны, хотя, в отличие от результатов годом ранее, их было чем затушевать.
Подведение итогов затягивалось на противоположных концах фронта: под Митавой полыхали Рождественские бои — немцы, пропустив неожиданную локальную атаку латышских стрелков, в ярости пытались восстановить линию фронта, но так в этом полностью и не преуспели, постепенно затихали и бои в Румынии, где германские войска стремились дожать русские части, сменившие разгромленных новоявленных союзников, сохранивших лишь менее половины страны, хотя они вступили в войну лишь 4 месяца назад. В лучшем случае к весне под руководством французских инструкторов они могли бы вернуть себе боеспособность, чтобы избежать судьбы сербов, которым к концу 1916 г. оставалось лишь мечтать о скором освобождении родины, хотя на Салоникский фронт они уже прибыли.
Итоги кампании 1916 г. для Центральных держав можно было считать неудовлетворительными, а с учетом перспектив и вовсе катастрофическими. К концу года линия Западного фронта изменилась несущественно, однако эта кажущаяся ничья означала исчерпание германских резервов без всякого позитивного результата. Германская Ставка склонялась к мнению, что линию фронта в такой ее конфигурации удержать невозможно, а потому придется добровольно «спрямить» ее. На Русском фронте приходилось задействовать все больше войск, триумфы кампании 1915 года померкли в сражениях лета 1916 г., надежды на то, что Австро-Венгрия выдержит натиск без постоянной помощи, рассеялись. Устойчивость двуединой монархии после смерти Франца-Иосифа в ноябре 1916 г. вызывала вопросы, а намерения нового 29-летнего императора Карла должны были по меньшей мере встревожить германскую Ставку, стремившуюся к абсолютному диктату сразу во всех странах Четверного союза. Карл почти немедленно принял на себя лично Верховное Главнокомандование, а через несколько месяцев «сослал» Конрада на Итальянский фронт, министром иностранных дел стал 44-летний граф О. Чернин, готовый к самым смелым инициативам. Хотя Карлу удалось найти общий язык с венгерской элитой, было очевидно, что за грядущие реформы монархии должна будет расплатиться частью своего влияния одна из ее половин.
Можно было с уверенностью предполагать дальнейшее давление и на Итальянском фронте, и на Салоникском. Следовало иметь в виду полную стабилизацию фронта в Румынии. Самые серьезные опасения были связаны с дальнейшим участием в войне Османской империи: за 1916 г. она лишилась громадных территорий на Кавказском фронте, а действия русского флота приближали энергетическую катастрофу, срывая поставки угля морем. Никаких надежд на то, что удастся остановить наступление русских войск или британских армий в Месопотамии, как это было в апреле 1916 г., не было. Четверной союз был вынужден к обороне по всем фронтам, он лишался инициативы, а потому рано или поздно должен был пропустить удар, который опрокинет одну за другой все позиции «осажденной крепости Европа». Не было ни малейших поводов и к тому, чтобы ожидать успехов в глухой обороне: зимой 1916–1917 гг. Германию и Австро-Венгрию потряс массовый голод, причем было ясно, что следующей военной зимы в условиях экономической блокады мирное население не выдержит ни при каких обстоятельствах.
К началу 1917 г. людские резервы России были далеко не исчерпаны, однако оснований для чрезмерного оптимизма, порой встречающегося в современных работах, призванных доказать блестящие перспективы Русской императорской армии накануне подлого предательства, то есть Февральской революции, также не было. Столь же преувеличенным представляется и тем не менее весьма аргументированное мнение выдающегося русского военного теоретика генерал-лейтенанта Н. Н. Головина о «мираже людского многолюдия».90 Разумеется, исчерпание резервов было налицо, однако лишь по довоенным меркам и если не проводить сравнение с другими великими державами. В том числе поэтому Верховное Главнокомандование России соглашалось внести свою лепту в общее дело союзников кровью не только на «своих» и без того самых длинных фронтах Великой войны, но и отправляло живую силу на Салоникский фронт, а также и на Западный. Хотя эти акции казались имеющими скорее психологическое и репутационное значение, свой важный вклад русские контингенты сделали и во Франции, и в Македонии.91
Перспективы рисовались если не радужные, то достаточно уверенные. Даже после позорной гибели дредноута «Императрица Мария» от Черноморского флота ждали новых побед: полного разгрома турецких поставок угля, пресечения активности германо-турецкого флота, а то и десанта в Болгарии, а затем и в Босфоре.92 К славе рвался недавно назначенный командующим на Черном море вице-адмирал А. В. Колчак.93 Надеялись и на мощные удары по Австро-Венгрии с помощью переобученной французскими инструкторами румынской армии. Были уверены, что страшного напряжения и блокады не выдержит сначала двуединая монархия, а после генерального наступления на Западе и на Востоке наконец сломлена будет и германская армия. Планы действий на 1917 г. у русской армии были исключительно атакующие, хотя они и мало отличались от высказываемых и годом ранее идей. В конце 1916—начале 1917 гг. лихорадочно проводили переформирование старых и образование новых полков под руководством временно заменившего Алексеева В. И. Гурко. Казалось, что новые 3-батальонные полки будут куда уместнее прежних 4-батальонных, а командование среднего звена обретет наконец должную оперативность и инициативу.94 При всех опасениях, при грозных признаках голодных бунтов на фронте из-за проклинаемой чечевицы вместо прежнего довольствия, мало кто сомневался в том, что Антанта в конечном счете одолеет за счет громадного превосходства в ресурсах, причем день победы не так уж далек. В этом убеждении обывателей укрепляли бодрые отчеты о межсоюзнических конференциях в Шантильи и визитах в Петроград видных парламентских деятелей из Франции и Англии.
Разумеется, использование огромного количества мобилизованных было чрезвычайно нерациональным, тылы бесследно поглощали не только многочисленных служащих различных общественных организаций, но и сотни тысяч формально находившихся на военной службе. Более чем достаточно было и отлучившихся под различными предлогами, выздоравливающих, дезертиров. Однако по сравнению с теми отчаянными мобилизационными усилиями, которые предпринимались в Германии, Австро-Венгрии, Франции, Италии и других странах, Россия даже близко не подступила к границе, за которой начинались характерные для тотальной войны особые меры. Лучшей иллюстрацией к тому, готова ли была Россия к дальнейшему напряжению, являются последовавшие за Брестским миром как минимум 3 года войны и сотни тысяч жертв всех ее воюющих сторон. Несмотря на вспышки ожесточения и насилия едва ли не по всей Европе в те же годы,95 ни одна страна, кроме Финляндии, не смогла пойти на что-либо сравнимое. Однако Финляндия сравнительно мало пострадала от Первой мировой, а в Германии и Венгрии было достаточно первого раунда гражданской войны весной-летом 1919 г., чтобы общество отказалось в ней участвовать.
Глава 4РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ КАК СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ: 1917 ГОД
Обладая в условиях военной диктатуры определенной информационной монополией, военные обязаны были всю информацию о событиях в России тщательно отфильтровать и добиться ее однозначной оценки в штабах и министерствах Центральных держав, однако этого не произошло.