И, правда, недовольные Павлом офицеры стали устраивать в домах неподалеку от Михайловского замка маленькие рауты. Слухи, что государь дерется палкой, ссылает целые полки в Сибирь и, больной разумом, задумал превратить Россию в большую прусскую казарму, становились все настойчивее. Ближайшие друзья Павла — графы Ростопчин и Аракчеев — были сосланы государем за небольшие провинности в далекие деревни. Третий, преданнейший друг, граф Кутайсов, сдружился с князем Зубовым после того, как Платон пообещал взять в жены его дочь.
Измена витала по Петербургу. На слуху у всех было зловещее слово: цареубийство.
Пален с легкой улыбочкой сострадания передавал лучшим людям России, начиная с великого князя Александра Павловича и кончая офицерами караула, фразу, которую будто бы теперь постоянно бормочет император: «Скоро меня вынудят приказать отрубить дорогие мне головы».
Граф Пален, любивший римскую историю, назначил переворот в мартовские иды, с четверга на пятницу середины месяца. Пусть мир знает, что возмездие настигло тирана в день убийства Цезаря, и этот день пусть станет символом свободы и гражданского мужества для потомков россиян.
«Многие рассказывают также, что какой-то гадатель предсказал Цезарю, что в тот день месяца марта, который римляне называют идами, ему следует остерегаться большой опасности. Когда наступил этот день, Цезарь, отправляясь в сенат, поздоровался с председателем и, шутя, сказал ему: «А ведь мартовские иды наступили!» На что тот спокойно ответил: «Да, наступили, но не прошли!»
…При входе Цезаря сенат поднялся с мест в знак уважения. Заговорщики же, возглавляемые Брутом, разделились на две части: одни стали позади кресла Цезаря, другие вышли навстречу, чтобы вместе с Туллием Комвром просить за его изгнанного брата; с этими просьбами заговорщики провожали Цезаря до самого кресла. Цезарь, сев в кресло, отклонил их просьбы, а когда заговорщики приступили к нему с просьбами еще более настойчивыми, выразил каждому из них свое неудовольствие. Тут Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с шеи, что было знаком к нападению. Каска первым нанес удар мечом в затылок; рана эта, однако, была неглубока и не смертельна: Каска, по-видимому, вначале был смущен дерзновенностью своего ужасного поступка Цезарь, повернувшись, схватил и задержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь по-латыни: «Негодяй, Каска, что ты делаешь?», а Каска по-гречески, обращаясь к брату: «Брат, помоги!». Непосвященные в заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать. Все заговорщики, готовые к убийству, с обнаженными мечами окружили Цезаря: куда бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному ловцами, встречал удары мечей, направленные ему в лицо и в глаза, так как было условлено, что все заговорщики примут участие в убийстве и как бы вкусят жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Некоторые писатели рассказывают, что, отбиваясь от заговорщиков, Цезарь метался и кричал, но, увидев Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под удары»…
Одиннадцатого марта, за три дня до мартовских ид, Пален явился к императору с обычным утренним рапортом.
— Граф, вы были в Петербурге в 1762 году?
— Да, ваше величество.
— Вы помните заговор, лишивший моего отца жизни?
— Но я был молод, ваше величество, и ничего не подозревал.
— А сейчас?
Павел шагнул к Палену и вскинул голову, чтобы не упустить из виду глаз собеседника.
Пален не отвел спокойного взгляда:
— Что сейчас?
— Сейчас тоже не подозреваете?
— Ваше величество, будьте со мной откровенны: вы что-то знаете? — Пален выказал на лице легкое беспокойство. — Мне тоже есть, что вам сказать.
Павел поверил в искренность Палена, ибо на собственном опыте убеждался не раз, сколь невозможно искусное притворство, когда перед тобой лишь приоткрывают завесу тайны. А собственный опыт император ценил превыше всего. Но, на всякий случай, продолжал сверлить взглядом своего подданного:
— Скоро повторится 1762 год.
— Как скоро, ваше величество?
— Думаю, через три дня.
— Не беспокойтесь, ваше величество, через четыре.
— Откуда такая уверенность?
— Я сам состою в заговоре.
— Вы тоже хотите Александра в цари? — грустно спросил Павел.
— Нет, я состою в заговоре, чтобы ни один преступник не вырвался из западни и не смог избежать возмездия. Чтобы впредь никто в России не помышлял посягать на священную жизнь монарха.
— Кто же они?
— Их немало, ваше величество. Потерпите до завтра, когда мышеловка захлопнется. Я знаю вас, вы не сможете сдержать себя, и как ни в чем не бывало пройти сегодня мимо заговорщиков, если будете знать их имена. А они проникли и во дворец. Если спугнуть их сегодня, все пропадет, они сумеют выкрутиться.
— Что ж, делай, как считаешь нужным. Но скажи одно: неужто и мои дети?.. Нет, не говори ничего! Я дотерплю до завтра… — Павел жалобно улыбнулся. — И все же боюсь, что повторю судьбу отца.
Пален взялся горячо возражать, загибая пальцы:
— Вам нечего опасаться: он был немец, а вы русский, он не был коронован, а вы наш законный государь, он презирал православие, а вы почитаете его, он…
— Не смей! — закричал Павел. — Это мой отец!
— Простите, ваше величество.
— Но почему они хотят моей смерти? Почему они не скажут открыто, чем неугодно мое царствование? — почти с мольбою вопрошал Павел. — Я же никому, даже врагам, не желаю зла. Я лишь хочу славы России. Неужто я так уж плох?
— Им хочется власти. Вспомните историю: заговоры, как правило, создавались ничтожными людишками в корыстных целях.
— Может быть… Может быть… Что ж, завтра, так завтра… Спасибо, ты у меня остался единственный друг.
Павел прижался к плечу Палена, словно мальчишка к отцу, — государь был на голову ниже рослого графа.
— И все же, ваше величество, осторожность не помешает.
— Да-да, я выполню все, что ты скажешь.
— Прикажите на несколько дней заколотить дверь из вашей спальни в покои императрицы.
— Как ни странно, но я уже распорядился об этом неделю назад. И до нынешнего утра все стеснялся за свой поступок, хотел сделать по-прежнему. Теперь подожду.
— И еще… Сегодня возле вашего кабинета в ночь назначен караул от конногвардейского полка, того самого, что сверг вашего батюшку. Я опасаюсь за благонадежность некоторых из офицеров.
— Я сделаю все, как вы желаете. Но помните, граф, — завтра. Я буду ждать с нетерпением. Надеюсь, все уладится без крови?
— Ваша воля — закон, государь.
После беседы с Паленом Павел был на вахт-параде, но никто не подвергся его гневу, не получил взыскания. До полудня император был грустен, рассеян. Двор, как и в предыдущие дни, запертый в мрачном и сыром Михайловском дворце, влачил скучное и однообразное существование.
После обеда Павел уехал кататься по Петербургу, вернулся домой в пятом часу в отличном расположении духа и нежно взял под руку супругу.
— Мой ангел, я привез безделку, но смею думать, она доставит тебе удовольствие.
— Как и все, что вы делаете, ваше величество, — радостно вспыхнула императрица, уже более недели чувствовавшая на себе гнев мужа.
Павел достал из кармана и преподнес ей чулки.
— Их связали и просили передать вам воспитанницы вашего Смольного института.
Мария Федоровна прижала подарок к груди. Нет, она никогда больше не будет обижаться на мужа. Он вспыльчив, но и отходчив, он взвалил на себя тяжелое бремя власти, и ее обязанность по мере сил облегчать его ношу.
Они поцеловали друг друга, и умиротворенный Павел пошел в комнату к младшим детям, до ужина пел и танцевал с ними, загадывал загадки и одаривал сладостями.
Ужин был накрыт на девятнадцать кувертов. Кроме Павла и Марии Федоровны за столом сидели великие князья Александр и Константин с женами, великая княжна Мария Павловна, статс-дама графиня Пален, фрейлина графиня Пален, камер-фрейлина Протасова, генерал от инфантерии Кутузов, фрейлина Кутузова Вторая, обер-камергер граф Строганов, обер-гофмаршал Нарышкин, обер-камергер граф Шереметев, шталмейстер Муханов, сенатор князь Юсупов, статс-дама Ренне, статс-дама графиня Ливен.
Император Павел I
Около ног Павла, сколько он его ни отгонял, вертелся и выл любимый маленький шпиц.
Чтобы рассеять всеобщее уныние — к мрачности Михайловского замка никак не могли привыкнуть, — Павел попытался шутить:
— Сегодня мне зеркала в кабинет повесили. В какое ни посмотрю, все у меня лицо кривое.
— Надо сменить, — посоветовал князь Юсупов.
— Зеркало или меня? — улыбнулся Павел.
Великий князь Александр Павлович чихнул. Император тотчас вскочил и склонился в почтительном поклоне:
— Да благословит вас Бог, ваше высочество.
Александр Павлович не знал, в шутку это отец или всерьез, и на всякий случай застыдился, опустив красивые глаза.
Беседы не получалось, никому не хотелось попасть впросак, как князь Юсупов. Наконец ужин кончился. Все встали с мест и приготовились, как обычно, пройти в соседнюю комнату, где прощались каждый вечер перед сном с императором. Но Павел остановил гостей:
— Чему быть, того не миновать! Спокойной ночи, господа.
Император, не дожидаясь напутственных слов от придворных, развернулся и вышел. За ним припустился только шпиц.
Николай Александрович Саблуков в 1792 году вернулся в Россию из долгого путешествия по загранице и поступил в конногвардейский полк, в котором дослужился при Павле до полковника. Одиннадцатого марта 1801 года эскадрон, которым он командовал, должен был выставить караул в Михайловском замке: двадцать четыре рядовых, три унтер-офицера и трубач. Дежурным по караулу назначался корнет Андреевский, который должен был неотлучно находиться в комнате перед кабинетом Павла, служившим императору и спальней.
В десять утра Саблуков вывел караул на плац-парад. Адъютант полка Ушаков сообщил ему, что по приказу шефа полка великого князя Константина Павловича Саблуков назначается, кроме того, и дежурным по полку. Николай Александрович удивился: зачем совмещать две столь ответственные должности? Удивился он и тому, что ни одного из великих князей не было на разводе. Но приказ есть приказ, и Саблуков, расставив караулы в Михайловском замке, вынужден был, вместо того, чтобы лично наблюдать за соблюдением правил охраны священной особы государя, вернуться в казармы.