В восемь часов вечера, уже как дежурный по полку, Саблуков вновь появился в Михайловском замке, разыскал Константина Павловича. Тот взволнованно о чем-то беседовал с испуганным Александром Павловичем, и оба великих князя сробели, когда перед ними предстал Саблуков. Но, узнав, что полковник явился с обычным делом — передать рапорты от дежурных офицеров всех пяти эскадронов Константину Павловичу, великие князья успокоились.
Не успел Саблуков заехать домой после рапорта шефу полка, как за ним прискакал фельдъегерь:
— Его величество желает, чтобы вы немедленно прибыли во дворец.
По шаткому мостику, единственной ночной дороге в Михайловский замок, Саблуков вновь прибыл во дворец и остался дожидаться императора.
В 22 часа 16 минут часовой крикнул: «Вон!»; караул конногвардейского полка повыскакивал из своей комнатенки и выстроился.
Появился император, подошел близко к солдатам и сурово произнес:
— Вы — якобинцы. Сводить караул!
— По отделениям направо! Марш! — скомандовал удивленный сверх всякой меры Саблуков.
Сконфуженный корнет Андреевский вывел караул.
— Ваш полк, как неблагонадежный, я решил разослать по провинции, — милостиво ответил Павел на застывший в глазах немой вопрос Саблукова. — Но вас лично я знаю как честного дворянина, поэтому облегчу судьбу вашего эскадрона. Готовьтесь со своими солдатами завтра в четыре утра в полной походной форме и с поклажей отправиться в Царское Село.
— Ваше величество, но как же вы без охраны?
— Не бойтесь, я знаю, что делаю. Переодену двух своих лакеев гусарами, они ничем не хуже ваших. К тому же через две комнаты стоит караул от гренадерского батальона Преображенского полка. У меня есть все основания полагать, что они надежнее конногвардейцев. Идите спать, полковник, вам с восходом трогаться в путь.
Саблуков вышел. Оставался час до полуночи.
Пален после доверительного разговора с императором понял: надо действовать незамедлительно, завтра будет поздно. Он послал курьера к заставе — задержать до утра следующего дня возвращающегося в Петербург после опалы графа Аракчеева. Аракчеев был беззаветно предан Павлу, и не должен находиться в столице в эту ночь. Кроме того, надо было нейтрализовать близких к Павлу военных. Пален, действуя от имени Павла, арестовал их.
Теперь надо было расставить по замку своих людей. Дежурным в ночь генерал-адъютантом Пален поставил одного из главных деятелей заговора — Уварова. Караулом от Преображенского полка командовал тоже участник заговора, автор острой политической сатиры на Павла поручик Марин.
Люди подбирались злые, сановитые, обиженные: трое Зубовых, Беннигсен, Вяземский из Смоленского полка, Скарятин из Измайловского, Аргамаков из Преображенского, Татаринов из Кавалергардского, Яшвиль из артиллерии… Все они были предупреждены в течение дня.
Вечером Пален съездил ко двору и узнал, что великий князь Александр Павлович на ужине держался хорошо, ничем не выдал заговор. Из остальных, приглашенных к столу, ни один не был посвящен в задуманное предприятие.
Что ж, можно и начинать. Из Михайловского замка граф Пален направился на квартиру генерал-лейтенанта Талызина. Здесь уже собралось около шестидесяти заговорщиков. На столе, на диванах, повсюду было разбросано оружие. Офицеры, все как один в парадных мундирах, пили шампанское, курили, хорохорились друг перед другом, собравшись в кружки.
— Помню, как по аглицкому парку в Царском Селе во фраках при покойной государыне хаживали, в карты поигрывали, за дамами по аллеям бегали, — вздыхал пожилой генерал.
— Караула почти нигде не было, — соглашался граф Толстой. — Государыня знала, что ее любили. Поутру идет одна, на голове кругленькая шляпка, а в голове думы о нас. И думы добрые. Разве среди птиц и зелени злое на ум придет? Нынче же государь запрется в каменном склепе, вокруг солдаты оружием лязгают. Ну, разве тут что-нибудь хорошее в голову придет?
— Пруссаки для него люди, а мы — ничто! — послышался более грозный голос, кажется, князя Волконского, адъютанта Александра Павловича.
— Упал, вальсируя с Гагариной, и запретил вальс, — желчно рассмеялся штабс-капитан барон Розен. — Я всегда дрожал, как бы она со мной не решила пококетничать — ведь в Сибирь не она, я угожу.
— А мне прислал фельдъегеря передать: «Вы — дурак!» — дрожа от злобы, выкрикнул поручик Савельев.
И посыпались возгласы со всех сторон:
— Живем как на каторге.
— Гоняет нас как лакеев.
— На вахт-парад идешь как на эшафот.
— Его рассудок давно болен.
— Да он душевнобольной.
Встал Платон Зубов, осушил бокал и, стараясь всех перекричать, выпалил:
— Россия в бедствии! Наш шут обезумел от власти, он угрожает каждому из нас, каждый из вас завтра может очутиться в Сибири! Доколе терпеть?! Покойная Екатерина не раз говорила мне, что ее законный наследник — Александр Павлович.
Беннигсен из угла, где невозмутимо стоял, скрестив руки на груди, категорично заверил:
— Самовластие губит трон. Нужно заставить Павла отречься.
И вновь заголосили со всех сторон:
— Регентство, и в регенты Марию Федоровну.
— Нет, она заодно с ним рёхнутая. Александра Павловича в регенты. Он по-старому будет править.
— Господа! Вы говорите чушь! Павел регентства не потерпит. Да и Александр слаб характером.
— Государь только и делал, что перед солдатом и мужиком угодничал. Они теперь в его друзьях ходят и только и ждут, когда нас всех перевешать.
— Придем и скажем: хотим видеть на троне Александра Павловича.
— Всех удавить, — вдруг холодно заявил полковник Бибиков.
На миг офицеры затихли, но вскоре очнулись, и, боясь, что сосед заподозрит его в робости, каждый на свой лад затянул:
— Республика!
— Свобода!
— Великая Екатерина!
Пален понял — настал его час. Он подошел к столу, тянувшемуся через всю длину залы, и жестом пригласил за собой офицеров.
Когда его волю исполнили, Пален обвел взглядом всех, как бы запоминая и считая их, дабы пути назад не было. Все притихли.
— Я только что от великого князя Александра Павловича, — сообщил Пален. — Он удручен нынешним положением России и согласен занять престол. Великий князь благодарит всех, кто верит в него. Все готово. Пора идти. Со всех концов Петербурга к дворцу направляются преданные наследнику войска. Разделимся на две колонны, одна пойдет за князем Зубовым, вторая — за мной. Все ясно?
Сникшие вмиг офицеры молча наливали и глотали вино — для храбрости.
— А что делать, если император начнет сопротивляться? — робко спросил поручик Полторацкий.
— Когда хотят сделать яичницу, надо разбить яйца. — Пален насмешливо посмотрел на малодушного поручика. — Манифест составлен. Нас ждут.
— Идемте, господа. — Беннигсен наконец-то оторвался от угла, в котором стоял все время. — И не забывайте прицепить свои шпаги.
Кое-как разобравшись на две колонны, полупьяные офицеры двинулись двумя дорогами к Михайловскому замку. Была полночь.
За князем Зубовым шли сначала человек сорок. В пути им повстречалось несколько знакомых, пристраивавшихся в хвост колонны. По мосту в замок пропустили всех, спросив лишь пароль. Пароль сегодня был: «Пален».
Во главе с князем Зубовым офицеры поспешили вверх по лестнице. Вторая колонна как в воду канула. Стали блуждать по коридорам, никто толком не знал расположения покоев в новом дворце. Платон все больше дрожал от страха и повернул бы назад, если бы рядом не вышагивал хладнокровный Беннигсен. Многие заговорщики заметно поотстали, а то и вовсе скрылись. Вдруг Уваров узнал зал кавалергардов и уверенно показал, куда идти дальше. Мимо караульной с солдатами Преображенского полка прошли без переполоху — поручик Марин завел всех солдат в комнату и что-то им втолковывал про волю монарха и дисциплину. До императорских покоев с Зубовым добрались двадцать человек. Первая дверь была на запоре.
— Откройте, горим! — постучался в дверь Аргамаков, на которого была возложена обязанность докладывать императору о внезапных происшествиях.
Лакеи в гусарской форме приоткрыли дверь, но, увидев толпу офицеров с обнаженным оружием, хотели тотчас захлопнуть ее. Не успели — оба упали под ударами сабель.
Вторая дверь тоже была на запоре. Здесь пришлось потрудиться — не кричать же императору, чтобы он открыл ее. Наконец дверь поддалась. Ворвались со свечами и саблями в руках. Постель императора сиротливо жалась к стене огромного кабинета, и на ней никого не было.
Платон завыл в панике:
— Нас предали — его здесь нет! Это Пален нарочно подстроил. Я это сразу понял, когда он сказал идти порознь.
Офицеры оторопело глазели по сторонам, не зная, что им делать с обнаженным оружием.
Флегматичный Беннигсен подошел к императорской кровати, приподнял одеяло и потрогал простыни.
— Теплые… Он здесь.
Беннигсен медленно повел глазами по комнате: теплая кровать, над нею шпага и трость Павла, далее заколоченная дверь на лестницу, ведущую в покои императрицы, камин, ширма…
Спокойным шагом Беннигсен подошел к камину, раздернул ширму. За ней стоял бледный босой император в ночной рубахе и колпаке.
— Ваш деспотизм настолько тяжел для нации, что мы требуем отречения от престола, — выдавил из себя Беннигсен.
Позади толпой стояли офицеры, судорожно сжимая сабли. В коридоре послышался шум. Платон Зубов в испуге завертел головой, отступив на шаг:
— Сюда идут. Нас предали.
— Стойте, — Беннигсен крепко сжал руку Зубова, — путь назад — гибель для нас. Надо действовать.
— Пустите меня, — забормотал Павел, немного совладав с собой, когда заметил, что не только он трусит. — Вы не смеете! Что я вам сделал?
— Вы — тиран, — зашипел на него князь Яшвиль, которого переполняла пьяная злоба. — Помнишь, как ударил меня на параде?
— Как вы смеете!
Павел оттолкнул надвигавшихся на него князя Яшвиля и графа Николая Зубова.
— Ах, ты кричать!
Николай Зубов схватил стоявшую на камине табакерку и ударил ею императора