Сидя за утренним чаем в холодный зимний день в своей квартире на Гороховой улице, известный поэт того времени Иван Иванович Дмитриев с нескрываемым удовольствием просматривал лежащий перед ним приказ. «Семеновского полку капитан Дмитриев 1, — стояло в приказе, — увольняется в отставку с награждением чином полковника, с мундиром и пенсией».
— Cлава Тебе, Господи! Освободился таки! — громко воскликнул поэт, довольно видный мужчина, лет около пятидесяти. — Нечто мне при нынешних строгостях возможно проходить службу?!
Гатчинский дворец при императоре Павле I
На дворе трещал мороз, солнце красным шаром стояло на небе.
— Теперь вот сидишь дома, трубочку покуриваешь, — продолжал вслух рассуждать Иван Иванович. — А там, на вахтпараде зуб на зуб не попадает. Да еще того и жди, в Сибирь угодишь!..
Уютно устроившись в покойном кресле, он незаметно задремал…
— Здесь проживает отставной полковник Дмитриев? — вдруг услышал он за дверями разбудивший его голос.
Отворилась дверь, и в комнату вошел полицмейстер Чулков.
— Вы, сударь, будете отставной полковник Дмитриев?
Поэт молча поклонился.
— По высочайшему его величества повелению приказано вам немедленно вместе со мною явиться во дворец… Да, прошу, сударь, поторопиться!
Дрожащими от страха руками надел Дмитриев свой новый полковничий мундир, и вместе с полицмейстером вышел из комнаты.
В сенях уже был поставлен часовой.
У ворот стояла полицмейстерская карета, в которую Чулков и усадил полковника.
«Господи, Боже мой! — думал про себя несчастный. — Что со мной будет? Вот тебе и отставка, вот тебе и отдохнул!».
Карета быстро неслась и вскоре остановилась на углу адмиралтейства, против первого дворцового подъезда. Выскочив из кареты, полицмейстер сказал:
— Ждите меня здесь, сударь! Я скоро вернусь.
С этими словами он побежал и скрылся в дворцовом подъезде.
Прижавшись в уголке, бедняга полковник мог созерцать красивое зрелище вахтпарада, происходившего на площадке перед дворцом. Но это зрелище, хотя и совершенно новое для него, было ему крайне неприятно. К тому же был жестокий мороз, а он сидел в карете в одном мундире и тонком канифасовом галстуке. Бедный полковник напрасно ломал себе голову, стараясь отгадать причину столь внезапного и необыкновенного происшествия…[21]
В это время в подъезде показался полицмейстер и махнул платком. Карета подъехала.
— Выходите, сударь!
Дрожа от холода и страха за неизвестное будущее, бедняга поскорее вскочил в теплый подъезд, и вдруг столкнулся со своим сослуживцем штабс-капитаном Лихачевым. Лихачев наклонился к нему и тихо спросил:
— Не знаете, зачем нас привезли?
— Прошу не разговаривать и помнить, что вы сейчас предстанете перед государем! — вмешался следивший за ними полицмейстер.
Сослуживцы смущенно замолчали.
— Пожалуйте за мной! — пригласил их Чулков и стал подниматься по лестнице.
Думая, что их проведут пустыми комнатами мимо часовых прямо в кабинет государя, Дмитриев и Лихачев шли довольно спокойно. Но с первых же шагов во внутренние покои они были поражены неожиданным зрелищем. Масса военных и статских чиновников, вельможи, придворные в расшитых золотом мундирах стояли вдоль анфилады комнат, по которым им пришлось идти.
В самом конце анфилады стоял государь, окруженный офицерами и генералами. Это была комната, где обыкновенно отдавались пароль и императорские приказы, так называемая «приказная комната».
Вновь вошедшим император приказал встать против себя. Затем, обращаясь ко всем присутствующим, громко произнес:
— Неужели между вами, господа, я имею изменников?
Мгновенно все зашумели, задвигались. Послышались восклицания:
— Нет, государь! Между нами нет изменников! Мы рады умереть за тебя!
Ни живы, ни мертвы, стояли Дмитриев с Лихачевым. Они смутно догадывались, что изменниками император считает почему-то их. Но, не зная за собой никакой вины и увлеченные общим порывом, они тоже принялись громкими криками выражать свои верноподданнические чувства.
Император Павел был тронут до слез этим общим порывом в изъявлении верности. Но затем вдруг вынул и стал читать письмо, лежавшее до того у него в шляпе:
— «Всемилостивейший государь, смиренный раб твой, по верности своей доносит, что Семеновского полку полковник Дмитриев и оного же полку штабс-капитан Лихачев замыслили посягнуть на твою жизнь…»
— Имени не подписано, — продолжал Павел, — но я поручил военному губернатору отыскать доносчика.
Затем, обращаясь к стоявшим в полнейшем отчаянии семеновцам, он добавил:
— Ему на руки я вас отдаю. Хотя мне и приятно думать, что все это клевета, но со всем тем я не могу оставить такой случай без уважения. Господа! Должен ли я сему верить? — со слезами в голосе обратился Павел ко всем присутствующим.
При виде плачущего государя в комнате раздались рыдания; все бросились к нему, стали целовать его одежду…
Когда все, наконец, успокоилось, и все пришло в прежний порядок, Павел отпустил Дмитриева и Лихачева, ласково поклонившись им на прощанье.
Военный губернатор Архаров кивнул им головой, и они вышли из комнаты.
— Что теперь будет с нами? — шепнул Дмитриев Лихачеву.
— Да, по всей вероятности, в Сибирь прогуляемся, — мрачно ответил тот.
В передней комнате Архаров сдал обоих сослуживцев полицмейстеру, который и отвез их в дом военного губернатора.
«Вот тебе и вышел в отставку», — подумал несчастный Дмитриев, очутившись под арестом.
Однополчане окончательно упали духом, и первый день ареста провели, молча забившись по углам, думая каждый про себя невеселые думы.
На другой день рано утром дежурный по караулу офицер сообщил им приятную новость.
— Радуйтесь, господа! Доносчик-то ваш нашелся.
И. заметив просиявшие лица заключенных, продолжал:
— Наш Архаров от природы сметливого ума и опытный в полицейских делах человек. Он сделал распоряжение немедленно забрать и пересмотреть все бумаги, какие найдутся у ваших служителей, не забыв перешарить и все их платье… Что же вышло, как вы думаете?
Офицер сделал паузу.
— Рассказывайте! Не томите! — закричали в один голос Дмитриев с Лихачевым.
— В сюртучном кармане одного из слуг вашего брата, — обратился офицер к Лихачеву, — было найдено письмо. Слуга в заготовленном в деревню к отцу и матери письме уведомляет своих родителей о разнесшемся слухе, будто всем крепостным будет дарована свобода. И заканчивает свое письмо парень тем, что если это не состоится, то он надеется получить вольную и другим путем… Так вот вы и сообразите, в чем тут дело!..
Ободрив арестованных, дежурный по караулу раскланялся и ушел.
Дмитриев и Лихачев почувствовали себя значительно бодрее и настолько успокоились, что могли даже заснуть. В первую же ночь от неизвестности своего положения они не могли спать. Дня через два офицеры были приглашены к военному губернатору.
— Ну, что, господа! Как вы себя чувствуете? — весело спросил входивших к нему Архаров.
Дмитриев промолчал, но Лихачев нашелся.
— Надеемся на милость государя, — ответил он.
— И не обманет вас эта надежда! — довольный ответом Лихачева, сказал Архаров. — Подразумеваемый в доносе еще не признается, но изобличается в том своим родным братом, который застал его дописывающим на листе бумаги императорский титул. Изобличается он также работницей, при которой старший брат отталкивал его от стола, чтобы тот не мешал ему писать… Государь император, — добавил, прощаясь, военный губернатор, — приказал мне уверить вас обоих, что вы будете здесь продержаны не более двух-трех дней. Приказано доносчика, несмотря на его запирательства, предать суду уголовной палаты.
Затем Архаров отпустил невольных обитателей своего дома, а сам поехал во дворец на прием к государю.
Арестованные офицеры вернулись в свое помещение, пообедали и, поговорив немного, легли отдохнуть. Они не заметили, как вдруг крепко уснули…
— Вставайте, немедленно вставайте! — послышался чей-то возглас.
Проснувшиеся офицеры испуганно вскочили. Перед ними стоял полицмейстер Чулков.
— Приказано вам немедленно явиться во дворец! Император примет вас после вахтпарада.
Офицеры поспешно оделись и отправились в сопровождении Чулкова во дворец, где были снова приняты императором в «приказной комнате».
— С удовольствием объявляю вам, — обратился государь к окружавшим его генералам и офицерам, — что господа полковник Дмитриев и штабс-капитан Лихачев оказались, как я ожидал, совершенно невинными. Клевета обнаружена, и виновный предан суду.
Не смея верить своему счастью, стояли радостные семеновцы.
— Подойдите! — продолжал, приветливо улыбаясь, император. — Поцелуемся.
Дмитриев, не сознавая, что делает, машинально двинулся вперед и хотел, по этикету того времени, встать на одно колено. Но Павел не допустил его до этого, обнял и поцеловал в щеку. Лихачев шел за Дмитриевым и успел уже, как следовало, преклонить колено.
Павел, заметив это, бросился поднимать его и громко сказал:
— Встаньте скорее, сударь! А то подумают, что я вас прощаю.
Лихачев смущенно поднялся и стоял, не зная, что делать.
Император подошел к нему, ласково обнял и сказал, обращаясь к Дмитриеву:
— Его я не знаю, а твое имя давно мною затвержено. Кажется, без ошибки могу сказать, сколько раз ты был в адмиралтействе на карауле. Бывало, как не получу рапорт, все Дмитриев да Дмитриев.
Затем император пригласил обоих невинно пострадавших к обеденному столу, за которым был очень весел. Обласканные государем, Дмитриев и Лихачев вернулись домой, но долго не могли забыть случившееся с ними. Через несколько лет, сидя уже в деревне, Дмитриев задал себе вопрос: имеет ли он что-нибудь против государя? И в ту же минуту сам себе ответил, как говорит в записках:
«Сколь я не был поражен в ту минуту, когда внезапно увидел себя выставленным н