Прославился среди современников Муравьев и тем, что несколько лет был воспитателем будущего императора Александра I и его брата Константина. Особые услуги он оказал Н. М. Карамзину, выхлопотав ему в 1803 году звание придворного историографа, что позволило писателю оставить журнальную деятельность в «Вестнике Европы» и всецело отдаться «Истории государства Российского».
Но более всего славен Муравьев своими трудами на благо Московского учебного округа. Городские учебные заведения и, в первую очередь, университет приобрели в нем просвещенного и деятельного начальника, притом с обширными связями при императорском дворе.
«Из любви к месту образования принял он в нежное попечение свое университет Московский, — вспоминал Н.Ф. Кошанский, — и щедроты монаршие полились на него рекою. Вдруг явились в нем новые полезные заведения, профессора чужих стран распространили различные отрасли наук и искусств изящных. Каждый профессор, каждый питомец чувствовал благотворное действие нежных его попечений, ибо он знал цену истинных питомцев просвещения и сам был любимцем муз и граций».
«Муравьев как человек государственный, как попечитель, — говорил в своей речи в Обществе любителей российской словесности поэт К.Н. Батюшков, — принимал живейшее участие в успехах университета, которому в молодости был обязан своим образованием… Ученость обширную, утвержденную на прочном основании, на знании языков древних, редкое искусство писать он умел соединить с искреннею кротостью, со снисходительностью, великому уму и добрейшему сердцу свойственною. Казалось, в его виде посетил землю один из гениев, из сих светильников философии, которые некогда рождались под счастливым небом Аттики для разлития практической и умозрительной мудрости, для утешения и назидания человечества красноречивым словом и красноречивейшим примером».
Муравьев умело добывал дополнительные денежные средства для расширения научной деятельности университета, способствовал созданию при нем ученых обществ, содействовал появлению устава 1804 года, по которому Московский университет получил множество привилегий.
Почему столь рьяно этот вельможа занимался насаждением просвещения в России? Да потому, что был влюблен в него и был одним из самых образованных людей своего времени. Карамзин в предисловии к посмертному изданию сочинений Муравьева так характеризовал его: «Говорить ли о редких знаниях покойного? Все главные произведения разума человеческого, древние и новые языки, науки исторические, умозрительные и естественные были ему известны. В последние годы жизни, пользуясь справедливою доверенностью монарха, им обожаемого, будучи обременен делами по государственной службе, он не оставлял без внимания ни одной хорошей книги, выходившей в свет на каком-нибудь языке европейском».
Конечно, как и всех грешных людей, Муравьева иногда охватывала лень. Но он бичевал себя за эту слабость и с честь выходил победителем над усталостью от жизни: «Мне легка уже кажется самая скука, сие бремя человечества, в сравнении трудного и малейшего внимания, которое должно употребить на чтение, на чувствование читаемого. И после сего я еще сплю спокойно и терплю бытие мое!».
Смысл своей жизни благодетель Московского университета и московских гимназий не раз высказывал в своих записках:
«Есть в свете прекрасное. Если ты его не видишь, это оттого, что ты порочен».
«Как должно стараться сбирать в средоточие самого себя все то, что составляет наши преимущества!»
«Надобно стараться существовать как можно лучше и иметь дерзновение быть самим собою».
Восторженный немецМосковский комендант Иван Крестьянович(Христианович) Гессе(1757–1816)
Император Павел, пожаловав в помощь престарелому князю Долгорукову вторым московским военным губернатором Ивана Петровича Архарова, человека сугубо гражданского, приставил к нему вроде дядьки — Ивана Крестьяновича Гессе, который сделался его неразлучным спутником на всех учениях и парадах, а также помог сформировать пехотный полк, прозванный Архаровским и прославившийся суровой дисциплиной…
Еще при живой матушке императрице Екатерине II цесаревич Павел Петрович мечтал завести в России прусские порядки, для чего создал в Гатчине несколько миниатюрных рот, которые должны были в точности напоминать войско Фридриха II — короткие мундиры с лацканами, узкие панталоны, напудренные парики с косицей, вечные маршировки на плацу и прочие строгости, что придавало войску вид красивого однообразия и крепкой дисциплины.
Девятого марта 1788 года инспектором в Гатчинскую артиллерийскую команду был принят из саксонской артиллерии пруссак Гессе. Великий князь поставил перед ним задачу — добиться как можно более быстрой и одновременной стрельбы, кроме того, выравнивать строй как по нитке. Судя по тому, что гатчинские солдаты через восемь с половиной лет, когда цесаревич, наконец, занял монарший престол, уже ничем не напоминали суворовских чудо-богатырей, Гессе знал толк в немецкой военной дрессировке.
Но Москва, как того ни желал новый император, не приняла прусских нововведений, которые, по примеру Петербурга, стали насаждать и здесь. Солдаты продолжали ходить в широких шароварах, заткнутых в сапоги, и с волосами, подстриженными в кружок. Офицеры хоть и обзавелись новыми мундирами, но держали их на дне сундука — на случай приезда императора. Возницы наотрез отказались исполнить высочайший приказ — перейти на немецкую упряжь, заявляя: «Русские пруссаков всегда били, чего ж нам их обычаи перенимать». Несмотря на сие вольномыслие, за время правления императора Павла, когда в Петербурге каждодневно арестовывали, ссылали, лишали чинов, московскими властями никто не был ни оскорблен, ни заточен в крепость.
Иван Крестьянович Гессе, назначенный 15 ноября 1796 года московским плац-майором, 15 мая 1797-го — комендантом города и 14 августа 1799 года произведенный в генерал-майоры, искренне желал в точности исполнить приказ своего царствующего благодетеля и перестроить жизнь первопрестольной на прусский военный лад. Но, к счастью, он вскоре понял, что ни ему, ни даже самому венценосцу сей труд не по силам. Москва продолжала жить своей ленивой провинциальной жизнью. Гессе, приобретший не только опыт военной муштры, но и житейскую мудрость, сумел все же оказаться полезным городу. Он сосредоточил свою деятельность на борьбе с грабежами и строгим надзором за караулами и патрулями.
На первый взгляд строгий и холодный, пруссак Гессе был добряком и страстной натурой, из-за чего не раз попадал впросак и был беззлобно осмеян.
Как-то, когда Москвой уже командовал граф Салтыков, поручик Юни принял Гессе, нагнувшегося над столом, за своего друга-адъютанта. Он с разбегу запрыгнул на спину подписывавшего бумаги коменданта и стал пришпоривать его и дергать за косу, словно это вожжи. Когда, наконец, наездник с ужасом понял свою ошибку, он тотчас соскочил с «лошадки» и вытянулся в струну:
— Виноват, ваше превосходительство!
— А! — закричал Гессе. — Это ви… ви ездит на московский комендант?! Пошалюйте со мной!
Оба сели в карету и молча поехали к военному генерал-губернатору Салтыкову.
Вот и генерал-губернаторский дом на Тверской площади. Гессе велел доложить, что ему нужно видеть генерал-губернатора по весьма важному делу. Салтыков не заставил себя долго ждать и вышел в приемную.
— Что вам угодно мне сказать, генерал? — спросил он у Гессе.
— Я привез, ваше сиятельство, к вам со мной жалоб. Вот этот господин офицер изволит ездить на московский камендант.
— Как ездить? Я вас не понимаю.
— Мой стояль, писаль, а поручик Юни приг на спина, взял кос и «ну! ну! ну!».
Салтыков недоуменно взглянул на стоявшего с потупленным взором Юни, на разгневанного коменданта и вдруг… не смог удержать порыва смеха. Он тотчас выхватил из кармана платок, зажал им рот и, махнув рукой, выбежал из залы…
Гессе, с 12 декабря 1809 года уже в чине генерал-лейтенанта, встретил 1812 год все в той же должности московского коменданта. Добродушием, распорядительностью и чистоплотностью он приобрел уважение городских обывателей. «Немец темного происхождения, — характеризовал его граф Ростопчин, — человек прекрасный, честный, беспристрастный и заботившийся, главным образом, о соблюдении внешних форм. Но он был годен для дел лишь до шести часов вечера, после чего всецело поглощался трубкой и пуншем».
Москва превратила этого прусского служаку в экзальтированного, несколько комедийного, но необходимого городу чудака, которого знали и любили все.
«В тот самый миг, — вспоминает Сергей Глинка об отступлении русских войск после Бородина через Москву, — когда я перевязывал раненого, ехал на дрожках тогдашний комендант Гессе. Соскочив с дрожек, он обнял и поцеловал меня».
А ведь нам не хватает таких участливых чудаков!
Любитель музИздатель и коллекционер Платон Петрович Бекетов(1761–1836)
Митрополит Евгений (Болховитинов) оповестил читающую публику в 1805 году: «Бекетов Платон Петрович, майор в отставке, писал много отрывочных стихотворений, которые и напечатаны были в разных журналах; ныне издает в собственной типографии в Москве «Пантеон российских авторов», то есть изображения российских писателей в эстампах, с краткими критическими замечаниями на их сочинения. Примечания сии сочиняет Николай Михайлович Карамзин, историограф российский, и книги сей доныне вышло уже четыре отделения».
Прошло более двухсот лет после написания этой краткой биографической справки, но мы немного можем добавить к ней. Происходят Бекетовы от черкесских Беков. Во время Пугачевского бунта 1773–1775 годов Бекетовы из опасного Симбирска перебрались в Москву, где и прижились. Юноша Платон учился в пансионе Московского университета вместе со своим дальним родственником и земляком Николаем Карамзиным. Получив крупное наследство и расставшись с государственной службой, он в 1798 году поселился в собственном особняке на Кузнецком мосту, где в одном из флигелей, на углу с Рождественкой, в середине 1801 года завел первоклассную типографию, а в другом — книжную лавку, ставшую пристанищем московских писателей. За десять лет издал сто с лишним переводных и отечественных книг тиражом более ста тысяч экземпляров. Бекетовские книги были украшены изящными шрифтами и множеством искусных виньеток. Кроме того, он издавал один из первых московских журналов «Друг Просвещения», создал из своих крепостных школу гравировального искусства для издания русских портретов.