возводил Соловья к Соломону на том основании, что Соломон «възгроди себе град в древесех плетеных вельми мудро» (Archiv für slawische Philologie. I. 1876). А. А. Потебня высказал мнение, что Соловей-разбойник действительно разбойник, но не простой, а из ряда вон выходящий. Сидение на трех дубах и свист – поэтическая гипербола (Живая старина. 1891. III. С. 125–126). Всев. Миллер был твердо убежден, что былина о Соловье-разбойнике слагается из двух песен: одной – об освобождении Чернигова, другой – о встрече Ильи с Соловьем. На основании рукописной традиции Всев. Миллер считает возможным утверждать, что под Черниговом понимается не Чернигов, а Себеж, так как в «повестях» речь идет именно об освобождении Себежа. Миллер приводит и исторические данные. В 1535 году Себеж подвергся нападению со стороны поляков и литовцев. Их двадцатитысячное войско было разбито и частично утонуло подо льдом Себежского озера. В былине, правда, нет ни поляков, ни литовцев, ни сражения, нет также и озера, нет даже и города Себежа, но это для Миллера несущественно, так как он стоит на точке зрения, что исторические события в эпосе всегда искажаются (Очерки… Т. I. С. 391–401). Позднее Миллер истолковал так же эпизод встречи Ильи Муромца с Соловьем. По его мнению, Соловей – обыкновенный древнерусский разбойник. Его имя есть просто воровская кличка, данная ему за умение хорошо, по-разбойничьи свистеть. Отчество же свое былинный Соловей получил от татар. Его отчество «Рахматович», «Рахмантьевич», «Рахманов» и т. д. получилось, по Миллеру, из «вор Ахматович». Этот Ахмат в 1480 году ходил на Москву, долго стоял на реке Угре, был разбит и бежал. От него Соловей-разбойник будто бы и получил свое отчество. Исторический прототип Соловья – это упоминаемый в летописи разбойник Могута, который был пойман, приведен к Владимиру, где он, «воскрича зело и многи слезы испущая из очию», поклялся покаяться. Этот крик кающегося разбойника в былине соответствует свисту. Такова теория Всев. Миллера (Очерки… Т. III. С. 91–135). Н. И. Коробка (Чудесное дерево и вещая птица // Живая старина. 1910. III. С. 189–214) видит в птице на дереве, и в том числе в Соловье-разбойнике, символ смерти. Река, у которой находится Соловей, – это река смерти, а Соловей-разбойник уподобляется античному Харону, сидящему у перевоза и отвозящему души в Аид.
К рационалистическому толкованию Соловья как разбойника в советское время примкнул В. И. Чичеров (Былина «Илья и Соловей» рассказывает о борьбе с разбоем // Историко-литературный сборник. С. 27). На такой же точке зрения стоит А. Н. Робинсон (ИКДР. С. 151).
Число былин сказочного характера довольно велико (см., например, Глеб Володьевич, Сватовство Идолища, Соломан и Василий Окулович, Ставр Годинович, Иван гостиный сын и др.). Они здесь не рассматриваются за недостатком места. Кроме того, в былинном репертуаре обращается некоторое количество сказок в собственном смысле слова, о чем подробнее см. с. 716 и след. настоящей книги.
Характерно, что русская дореволюционная наука совершенно не интересовалась этим сюжетом. Нет ни одной специально посвященной ему работы. Указывалось, что народ изображает Владимира склонным к самодурству, но каков политический смысл такого изображения – этот вопрос не ставился. Всев. Миллер считал, что Илья Муромец данной былины – дикий, разнузданный казак. Это дает Миллеру основание датировать былину XVII веком (Отголоски Смутного времени в былинах // Очерки… Т. II. С. 265–355). Оба утверждения, как показывает подробный анализ, ошибочны. Миллер посвятил также небольшую заметку стрельбе Ильи по церквам. По мнению Миллера, этот поступок никак не вяжется с «заведомым благочестием Ильи». Источником этой стрельбы Миллер считает летописный рассказ об осаде Новгорода Андреем Боголюбским. Один из князей, стреляя в город, попал в икону, отчего все воины будто бы ослепли. Стрелявший назван муромцем, то есть из Мурома. Миллер считает, что этот эпизод с соответствующими изменениями был перенесен на Илью Муромца (Этнографическое обозрение. 1911. № 3–4. С. 177–179). На самом деле стрельба Ильи по церквам идейно связана со всем повествованием и с образом Ильи.
Литература былины о Калине сравнительно очень незначительна. Об этой былине написано меньше, чем, например, о «Потыке». Из цикла былин о Калине наибольшим вниманием пользовалась версия, озаглавленная «Камское, или Мамаево, побоище, или О том, как перевелись витязи на Руси». Такой преимущественный интерес объясняется тем, что былина в этой версии подверглась воздействию церковно-аскетического мировоззрения и учения. Это мировоззрение выдавалось за народное. Впервые эту былину в записи Мея издал в своей «Истории русской литературы» Шевырев (1846) с целью показать, что для русского народа важна и дорога сила «духовная», а не «телесная». Христианская вера важнее воинских подвигов – вот, по Шевыреву, основной смысл былин о татарщине. Последующие ученые недалеко ушли от Шевырева. Орест Миллер ограничился пересказом всех известных ему текстов. По существу эти пересказы представляют собой окарикатуривание былины. Попутно указывается на южнославянские и романо-германские аналогии, правомерность же восточных аналогий, приводившихся Стасовым, отвергается (Илья Муромец… С. 686–722). А. Н. Веселовский посвятил былине «Как перевелись витязи» специальный очерк. Он полагает, что былина повествует о поражении русских при Калке в 1223 году. «Нездешние» враги, о которых говорится в былине, – это, по Веселовскому, «неведомые» враги, то есть татары. Песня эта – песнь покаяния. «Поражение было судом божиим над православным людом за его грехи и гордыню» (Южнорусские былины. VII. С. 278). Так, по Веселовскому, определяется смысл песен о татарщине. Теория Веселовского в основном была повторена Н. Дашкевичем, даже с той же аргументацией («нездешние» – «неведомые» враги). Наряду с этим Дашкевич приводит и свои собственные аргументы. Он сопоставил былину с летописным рассказом о битве при Калке, искусственно подчеркивая и усиливая общее сходство: так, и в былине, и в летописи битва длится долго, князья выражают самонадеянность и верят в победу и т. д. Эта вера в победу будто бы соответствует хвастовству в былине, за которым следует кара божия. Поражение русских было карой за самонадеянность и хвастовство – так в изображении Дашкевича выглядит народная мысль летописи и эпоса (К вопросу о происхождении былин // Киевские университетские известия. 1883. № 3. С. 155–183). М. Халанский в своей монографии «Великорусские былины Киевского цикла» одну главу посвятил Илье Муромцу. В ней, однако, никакой оценки или характеристики народного героя нет. Халанский останавливается только на тех песнях, которые, по его мнению, связаны с легендарно-житийной литературой. Для былины «О том, как перевелись витязи» такую связь установить не удалось. Происхождение этой былины с житийной литературой не связано. Ни в каких житиях никаких следов святого Ильи Муромца нет. Халанский приходит к правильному выводу, что в народном сознании Илья – не святой, а защитник от татар. Если же в некоторых вариантах говорится о мощах Ильи, то это, по мнению Халанского, – позднее, книжное привнесение (Великорусские былины… С. 94–105). Неоднократно писал о нашей былине Всев. Миллер. В «Экскурсах» (с. 75–77) он возводил имя Калина к имени Калуна из «Шах-наме». От этого мнения он отказался в статье «О былинном царе Калине», которая, однако, не столько касается образа царя Калина, сколько его имени. Всев. Миллер правильно выделил группы былин с Ермаком и с Самсоном, правильно также определил, что отличие версии «Отчего перевелись витязи» от былин об Илье и Калине – только в трактовку конца. Основной Всев. Миллер считает версию «Отчего перевелись витязи», что, как показывает анализ, глубоко ошибочно. Всев. Миллер повторяет мнение, что эта былина изображает битву при Калке. От «калкинского» побоища будто бы произошло имя царя Калина (Очерки… Т. II. С. 60–68). Против Всеволода Миллера выступил А. В. Марков, который пытался доказать, что событие, изображаемое в былине о «Камском побоище», есть неудачный поход новгородцев на Югру в целях покорения Югры и взимания дани. Четвертая новгородская летопись повествует об этом под 1357 годом. С обычными для его школы натяжками Марков сопоставляет летописный рассказ с былиной, стремясь доказать, что эти рассказы совпадают. Таким образом, по утверждениям Маркова, ничтожное событие новгородской истории, связанное с взиманием дани, стало предметом национального эпоса. Марков, как и другие, считает основной былину о Камском побоище (Беломорская былина о походе новгородцев в Югру в XIV веке // Юбилейный сб. в честь Всев. Миллера. М., 1900. С. 150–182). Всев. Миллер возражал Маркову, вновь подтверждая и пытаясь дополнительно доказать свою точку зрения на былину о Камском побоище как на отражение битвы при Калке. Особенное значение приписывается тому, что в летописях упоминается о гибели «храбра» (то есть витязя) Александра Поповича, что, по мнению Миллера, дает основание утверждать, что исконный, древнейший текст песни содержал рассказ о гибели богатырей (Очерки… Т. II. С. 32–59). В очерке «Былина о Батые» Всев. Миллер останавливается на былине о Василии Игнатьевиче. Миллер заметил несоответствие между запевом о турах, предвещающим гибель Киеву, и концом песни, завершающейся изгнанием татар. Из этого правильного наблюдения делается неправильный вывод, будто содержанием песни первоначально было поражение русских и что когда-то начало соответствовало концу. Когда же сознание непобедимости татар было поколеблено, трагический конец былины был заменен счастливым. Героем был сделан кабацкий пьяница, который с величайшей легкостью побивает татар. «Ожидавшаяся драма разрешилась фарсом». Былина, по мнению Миллера, создалась в чаду винных испарений и отражает низкие, кабацкие вкусы народа (Очерки… Т. I. С. 305–327). Наконец