на, равно как и его утверждение, что в былине изображена Москва XVI–XVII веков. Наблюдения Халанского должны быть признаны правильными и для его времени чрезвычайно свежими и оригинальными. Однако никаких выводов из им же собранных прекрасных материалов Халанский не делает. Вопреки очевидности он повторяет точку зрения Веселовского: «Несмотря на обилие туземных, русских черт, в общем, однако, мы находим невозможным признать былину о Дюке Степановиче произведением самостоятельным русским». Аргумент: сюжет слишком необычен (то есть русские могут создавать только обычные, трафаретные сюжеты, с. 207). Вопрос о самом сюжете и его смысле вообще не ставится. В другой небольшой работе (Русский филологический вестник. 1891. № 4. С. 165–172) Халанский возводит чудесные пуговицы Дюка к сербским песням, которые, в свою очередь, отражают сербский народный костюм. Всев. Миллер (Очерки… Т. I. С. 97–142) пытается доказать галицко-волынское происхождение былины. Даются исторические справки о галицких князьях и об их отношении к Византии. Так как Галицкое княжество процветало в XII веке, былина о Дюке, по мнению Миллера, сложилась в XII веке. Первоисточник ее, однако, не русский, а византийский. Это все то же послание пресвитера Иоанна. По Всев. Миллеру, Владимир – это византийский император Мануил, Дюк – благочестивый и могущественный пресвитер и индийский король Иоанн. Имя свое он заимствовал от византийских Дукасов (которых Всев. Миллер приводит несколько), а отчество – от венгерского короля Стефана. Так как некоторое сходство с «Посланием» имеет только средняя часть былины (описание чудес и богатств индийской земли), Всев. Миллер объявляет всю первую часть былины присочиненной, а о последней части ее (соперничество с Чурилой) умалчивает совсем, как будто бы ее не существовало. В целом Всев. Миллер только развивает теорию Веселовского. Более ценной представляется для нас работа, посвященная не эпосу, но привлекающая эпос как иллюстративный материал. Это работа С. К. Шамбинаго «Древнерусское жилище по былинам» (Юбилейный сб. в честь Всев. Миллера. М., 1900. С. 129–150). Шамбинаго привлекает былину наравне с историческими документами о древнерусском жилище. Он приходит к тому же выводу, что и Халанский, а именно что здесь отражена Москва XVI–XVII веков. Хотя вопрос об идейно-художественном содержании здесь тоже не ставится, но работа Шамбинаго ценна своими материалами. Следует упомянуть еще о работе Н. И. Коробки (Чудесное дерево и вещая птица // Живая старина. 1910. III. С. 189–203), который пытается доказать, что свистящие пуговицы Дюка, подобно свисту Соловья-разбойника, имеют мифическое значение и происхождение. Уже в советское время А. И. Лященко продолжал традиции исторической школы, но выдвинул совершенно иную теорию, отменяющую все предыдущие и все же не продвигающую нас вперед в понимании былины (Былина о Дюке Степановиче // Известия Отделения русского языка и словесности АН СССР. Т. XXX. 1925. С. 45–142). По мнению Лященко, Дюк – не кто иной, как венгерский король дук Стефан IV, что Лященко пытается доказать сопоставлением ряда мелочей (Стефан IV был хвастлив и любил вино, и таким же описан Дюк; в пуговицах и петлях Дюкова кафтана Лященко видит венгерку и т. д.). В советское время А. Н. Робинсон утверждал, будто приезд в Киев богача Дюка отражает посещение Галича в 1165 году двоюродным братом византийского императора Мануила Андроником (ИКДР. С. 154). Вопрос о том, почему народ должен был воспеть такое посещение и почему песня держалась в течение столетий, не ставится. Мысль о посещении Галича Андроником как об исторической основе былины высказывалась еще В. А. Келтуялой (Курс истории русской литературы. Ч. I. Кн. 1. 2-е изд. СПб., 1913. С. 982–983). Д. С. Лихачев также относит возникновение былины о Дюке к XII–XIII векам. Она отражает богатства Галича, что доказывается, однако, не разбором былины, а исторической справкой о богатстве и значении Галича в XII–XIII веках. Идейный смысл былины состоит в том, что в «образе Дюка на первый план выступает мечта народа о богатой жизни и стремлении унизить княжескую власть» (РНПТ. Т. I. С. 285). Ошибочность такой точки зрения может быть доказана подробным разбором самой песни. Из советских ученых только А. М. Астахова отметила, что тема этой былины – «внутренние общественные отношения» и что она принадлежит «к лучшим созданиям данного былинного жанра». Однако замечание это осталось неразработанным и затеряно в комментариях к сборнику «Былины Севера» (Т. II. С. 741).
Былина о Бутмане известна в количестве пяти записей. Все записи были сделаны на Печоре (Онч. 14, 16; Аст. 54, 56, 58; ср.: Сок. 114; см. Аст. (Т. I. С. 556)). Эти записи не дают возможности более или менее четкого и вразумительного изложения фабулы. Ясно выступает противоцарская тенденция. В двух случаях царь назван Петром. Бутман похваляется, что силой и сметкой он превосходит царя. Эти слова выражают весь смысл былины. Крестьянин считает себя сильнее и умнее царя, притом царя не сказочного, а реального. Так же как в былине о бунте Ильи против Владимира, «придворные люди, губернаторы», заменившие прежних бояр, доносят о похвальбе героя царю. Царь с гневом вызывает его к себе. Но когда Бутман к нему является, царь вынужден укротить свой гнев. Бутман напоминает ему о случае, который доказывает превосходство Бутмана над царем. В обрисовке этого случая нет полной ясности, и в этом существенный художественный недостаток былины. Бутман говорит намеками, которые, может быть, были понятны слушателю и по ходу действия должны быть понятны царю, но которые остаются непонятными современному читателю. Оказывается, что когда-то Бутман выручил царя из какой-то беды и спас ему жизнь. Беда эта произошла с царем в «Проклятой Орде» или в Турции:
Уж ты был во Орде да во поганоей,
Уж кто ли тебя там повыкупил,
Кто тебя оттуль повыручил?
Более ясного изложения мы не найдем ни в одном из вариантов. По-видимому, певцы в этом и не нуждаются. Данных строк совершенно достаточно, чтобы показать, что крестьянин Бутман действительно и сильнее, и умнее царя. Царь не только не решается засадить Бутмана за каменные стены, как он было собирался, но предлагает награду городами и деревнями, от которой Бутман отказывается, предпочитая этой награде свободу пить по всем кабакам. Всев. Миллер предполагал, что в лице Бутмана выведен владелец заонежских чугунных и меднолитейных заводов времен Петра I Бутенант фон Розенбуш, лично известный Петру (Очерки… Т. II. С. 385–405). Исторический Бутенант известен тем, что он получил от правительства лицензии на земли. В частности, к его заводам был приписан Кижский погост. Крестьян этого погоста принуждали выполнять работы для завода. Бутенант захватывал крестьянские земли, прибегал к кабальным формам найма и добился приписки крестьян к заводам для выполнения заводских работ. Это вело к крестьянским волнениям. В 1684 году крестьяне совершили вооруженное нападение на завод. Аналогичные события происходили в 1687 году в Фоймогубской волости. Посланные от правительства понятые и стрельцы были встречены с оружием, что привело к сыску и жестокой расправе кнутом и батогами. Крестьяне разбегались, и борьба принимала упорный, затяжной характер. (См.: Машезерский В. Волнения крестьян в Заонежье в конце XVII века // Карелия: Альманах. 1940. Кн. 5. С. 120–125.) Совершенно очевидно, что этот ненавистный народу заводчик никак не мог служить прототипом былинного народного героя, крестьянина, спасающего и посрамляющего царя. Некоторое сходство между именами Бутмана и Бутенанта не может служить объяснением сюжета. К тому же все записи сделаны не на Онеге, где находились заводы Бутенанта, а на Печоре.
Имя Бутмана встречается и в одной записи в Кижах, сделанной экспедицией Соколовых. Здесь Бутман действительно назван заводчиком, но сюжет этого отрывка (семь строк прозой) не имеет ничего общего с печорской былиной о Бутмане. Здесь рассказывается, что у Бутмана на заводе крестьяне должны были отрабатывать три дня в неделю. Приезжает Петр, узнает, что все мужики на работе у Бутмана, и наказывает его. «Петр Первый его и решил, и завод, и все». Происхождение этого рассказа мы можем себе представить только как ответ певца на вопросы членов экспедиции, не знает ли он песни про заводчика Бутмана и царя Петра. Певец тут же сочинил бесхитростную историю, весьма типичную и характерную для крестьянской психологии. Слово «заводчик» сразу же вызывает представление о мучителе людей. Царь вмешивается в дела этого мучителя и наказывает его. А. М. Астахова напрасно утверждает, что мы здесь имеем «позднейшее занесение былины в Олонецкий край». Данный текст не имеет ничего общего с былиной о Бутмане и лишний раз подтверждает, что сюжет былины о Бутмане в Онежском крае неизвестен, точнее – что данный певец этой былины не знал.
Былина о Рахте Рагнозерском в настоящее время опубликована в семи записях (Гильф. 11; Пар. и Сойм. 41, 42; Сок. 32, 194, 197, 202; Базанов В. Былина о Рахте Рагнозерском // На рубеже. 1940. № 1; см. также: Астахова А. М. Русский былинный эпос на Севере. С. 272–275 и указанную там литературу). Эти записи не дают правильного представления о характере и распространенности сюжета. Еще Гильфердинг слышал о том, что в Рагнозере имеется не былина, а предание о местном силаче Рахте. В Рагнозере побывала экспедиция Соколовых, и там были сделаны три записи. Все остальные записи падают на места, близкие к Рагнозеру. В настоящее время имеется достаточное количество архивных материалов, чтобы совершенно по-новому поставить вопрос об этой былине. Рахта (Ракка, Рахкой) изображается как пришелец, поселившийся в Рагнозере. Он прекрасный охотник и прежде всего рыболов; занимается он также лесным промыслом. О его силе сообщаются анекдотические случаи. Он везет сани без лошади, подымает дом, чтобы спрятать под него лыжи и т. д. Слава о его силе доходит до Москвы, и великий князь или Иван Грозный зовет его в Москву, чтобы он там состязался с княжескими борцами. Иногда Москве угрожает враг, который требует себе поединщика и грозит разорить Москву. Рахта побеждает всех борцов или, в других вариантах, побеждает нахвальщика. В качестве награды он требует, чтобы «на нашем было на озерушке не ловили да мелкою там рыбушки, а без нашего да дозволеньица» (Гильф. 11).