— Вот оно — Заволжье!
На огороде старуха рыла картошку. Услышав наши голоса, она подошла к нам и, поправляя на голове сбившийся платок, доверчиво, словно старым знакомым, сказала:
— Гриша, сынок мой, ушел с первого дня на фронт, все жду не дождусь письма. Неужто убит?!..
Ну, что можно было ответить ей в таком случае?
Штабные землянки с перекрытиями в два-три наката бревен, со стенами, обшитыми досками, представляли собой довольно сносное жилище.
В них можно было входить, не сгибая головы. На обсыпках — крышах блиндажей — саперы насадили цветы. Густая роща маскировала весь укрытый в земле многолюдный поселок командного пункта штаба от авиации противника.
Блиндаж командующего находился на краю штабного поселка, у самого берега реки Ахтубы. Отсюда видна пыльная слобода Средняя Ахтуба и начинающаяся за ней унылая заволжская степь.
Это был, пожалуй, самый тихий КП штаба Сталинградского фронта за последние два месяца. В конце августа и в начале сентября штаб находился в глубоком овраге на реке Царице, и командующий фронтом генерал-полковник Андрей Иванович Еременко перенес его к берегу Волги только тогда, когда авангардные отряды неприятелей вплотную подошли к штабу. Потом командующий фронтом вынужден был перебазировать свой штаб в Ямы, на левый берег Волги, а когда Ямы стали обстреливаться неприятелем из района сталинградского элеватора, штаб переместился в Красный Сад.
Андрей Иванович менял каждый раз месторасположение КП с видимой неохотой потому, что заботился не только о скрытности и безопасности его, но, прежде всего, об удобстве управления войсками, близости к ним. Штаб Сталинградского фронта делил с войсками все тяготы и лишения войны, своей близостью поддерживал их высокий моральный дух.
…В этом лесу, в этих укрытых в земле блиндажах, на которых заботливые саперы насадили даже цветы, день и ночь без перерыва велась внешне незаметная, скрытая, но кипучая напряженная деятельность. В блиндажах узла связи непрестанно стучали аппараты Бодо и Морзе, связывавшие штаб фронта с армиями и со ставкой Верховного Главнокомандования. Отсюда же день и ночь на самолетах и на машинах отправлялись офицеры связи, направленцы, прикрепленные к одной из армий. Здесь каждый день решалась судьба любой дивизии, судьба многих тысяч людей, которые могли быть либо-выведены из боя для отдыха и пополнения, либо, наоборот, могли быть двинуты на самое опасное, смертное направление.
По пути к командному пункту мы заметили несколько зенитных батарей. Маленький худощавый лейтенант, командир батареи, с которым мы поздоровались и спросили, как обстоят дела, ответил:
— Эх, как дела? Никак. Пасем душу с вечера до утра. Ни налетов, ни тревог, только даром хлеб едим…
Горестно вздыхая, молодой артиллерист рассказывал, как скучно стоять здесь, в недалеком от фронта тылу…
И в самом деле, врытый в землю командный пункт штаба на первый взгляд производил впечатление сравнительно тихого уголка. Густой лес до самого берега Волги заслонял от него правый берег, на котором стоит сражающийся Сталинград.
Тяжкие разрывы бомб и снарядов, непрерывный грохот пушек и минометов доносились сюда лишь слабым отзвуком. И, хотя над лесом то и дело пролетали вражеские разведывательные самолеты, — на левом берегу, невдалеке от КП штаба фронта, зенитным батареям не разрешалось стрелять по ним, чтобы не демаскировать расположение штаба.
Предъявив часовому пропуск, проходим по тропинке через густую заросль молодого клена и оказываемся вновь у берега реки, в том месте, где она делает крутой поворот.
У берега Ахтубы произошла встреча с генералом Еременко. Он, видно, только что вышел из блиндажа и прохаживался около речки, используя тихий вечерний час полуотдыха — об отдыхе здесь нельзя было и мечтать.
Выше среднего роста, немного тучный, в кителе с расстегнутым воротом и в брюках навыпуск, он слегка прихрамывал, опираясь на костылик. С этим неизменным костыликом я встречал его почти год назад на Брянском фронте в те дни, когда гитлеровцы прорвались к Орлу.
Представляемся командующему. Андрей Иванович протянул руку, поздоровался и широким жестом приглашает в блиндаж. По маленькой лесенке спускаемся вниз. Блиндаж оказался неглубоким, но просторным и сравнительно благоустроенным, обитым внутри фанерой. В нем было светло и уютно. Деревянный пол застлан ковром, в углу небольшой письменный стол, на нем два полевых телефона, — а рядом — кровать, покрытая серым суконным одеялом. Слева у оконца сидел адъютант, молодой черноволосый, немного сутулый майор.
Приглашая нас садиться, Еременко рассказал, что когда блиндаж построили, в нем оказалось полным-полно лесных клопов и их пришлось выкуривать дымовой шашкой.
Андрей Иванович уселся в кресло, снял фуражку и крайне осторожно положил правую ногу на стул.
— Кажется, будто вновь ранен, — по-старчески ворчливо сказал он, как бы извиняясь за старую рану.
В октябре 1941 года он был ранен под Брянском. Позже, в дни нашего наступления южнее Сталинграда, рана стала мучить его еще больше, и он минутами лежал на кровати ничком, прислушиваясь то к утихающей, то внезапно возрастающей боли. Но и в это время Еременко не отрывался от управления войсками, ставил телефон на табуретку и полулежа отдавал приказания командующим армиями, начальникам штабных отделов…
Мы попросили командующего познакомить нас с обстановкой.
Он вызвал адъютанта, сутулого майора, и приказал ему принести «ту карту».
— Эта у меня более наглядная, — пояснил он и хитровато улыбнулся.
Мы знали: у командующего была, конечно, под рукой карта, но это была его, оперативная карта, которую он не хотел показывать нам, военным корреспондентам, как бы хорошо он ни знал нас.
На вид генералу было лет пятьдесят. Широкое безусое лицо, серые добрые глаза и открытый лоб, короткие русые, немного всклоченные волосы. Он старый конник, заслуженный командир гражданской войны, всю жизнь свою посвятивший защите Родины. Андрей Иванович один из плеяды советских полководцев, прошедших школу Академии, службы на Дальнем Востоке. С первых дней Великой Отечественной войны его имя стало широко известно по боям на Западном фронте. Знающие Андрея Ивановича всегда характеризовали его как настойчивого человека, с «характером».
— Ну, как вам нравится наша новая штаб-квартира? — спросил он.
Мы ответили, что место — красивое и укромное.
— Красивое? Укромное? — усмехнулся он. — Ну, вот уж совсем не так. Знаете, дорогие мои офицеры, берег реки — слишком хороший ориентир для противника. Думаю, как бы он нас не разведал не сегодня-завтра.
Мы попросили командующего- рассказать о противнике, его тактике. Андрей Иванович надел очки и сразу стал похож на сельского учителя, открыл несгораемый ящик, порылся в бумагах и, называя цифры действующих против войск Сталинградского фронта пехотных и танковых дивизий противника, рассказывал нам о характере боев, о тактике противника.
В блиндаж вошел начальник оперативного отдела. Он вполголоса доложил командующему о чем-то, после чего Андрей Иванович снял трубку, несколько минут говорил с членом Военного Совета фронта и, сказав по телефону: «Хорошо. Да, на заседании Военсовета», положил трубку и, помолчав минуту, заговорил:
— Конечно, искусство управления войсками имеет немалое значение. Воюют уменьем. Но я хочу говорить о героизме и умении наших солдат, защитников Сталинграда.
Вы знаете, я старый солдат, видел всякое. Но диву даешься, наблюдая, как дерутся наши солдаты здесь, в Сталинграде. Противник бьет с воздуха так, что, кажется, живого места не осталось на земле; потом атакуют танки и пехота. А наши солдаты поднимаются как будто из-под земли, останавливают танки и пехоту врага. У Родимцева в одной роте осталось девятнадцать бойцов, и рота в таком составе идет в контратаку и бьет неприятеля, да как еще бьет!..
Частыми контратаками мы изводим противника, изматываем его. Вот это и есть активная оборона.
Андрей Иванович встает из-за стола.
— Солдат — вот кто главный герой обороны Сталинграда!
Генерал говорит, что в уличных боях велика роль снайперов. В 62-й армии снайпер Василий Зайцев стреляет одинаково метко как с правой, так и с левой руки. Зайцев один вывел из строя 242 фашистских солдата и офицера, почти две роты!
Еременко с гордостью говорит о боевых действиях 62-й армии. Узнав, что мы только что от Чуйкова, Еременко оживился:
— Да, да, Чуйкову нелегко! Очень трудно! Но, конечно, не одна шестьдесят вторая удерживает Сталинград, все армии фронта обороняют Сталинград. Армия Шумилова оттягивает на себя силы врага на юге, группа Горохова — на севере, армия Толбухина и Герасименко тоже помогают войскам шестьдесят второй. Войска Шумилова более пятидесяти раз производили контратаки во фланг немецкой группировки и оттягивали на себя ее силы. Часть сил противника сковывают и оттягивают на себя войска Донского фронта.
Зазвонил телефон. Еременко снял трубку.
— Чуйков? Слушаю. Как дела, Василий Иванович? В каком пункте атака? Ага, опять здесь, «Катеринку»? Хорошо. И авиацию? Да, да, немного могу. Но вот что: во все глаза смотрите, чтобы здесь к берегу он не прошел. Да, да, приказал переправить дивизию ночью. Позвони мне в случае малейшей перемены.
Он кладет трубку, звонит.
— Зубанов? Нет его? Уехал на огневые позиции? Соедините меня с Захаровым. Захаров?
Прикажите нацелить на мясокомбинат группу эрэсов. Там крупное скопление танков и пехоты. Да, надо дать несколько хороших залпов. И еще. Скажите Хрюкину, чтобы выручал Чуйкова. Надо немедля поднять в воздух полтора десятка штурмовиков. Да, да, на мясокомбинат. Немедленно.
Снова звонок по телефону.
— Анисимов? Мне сообщили, что в группе Горохова у командиров нет полевых книжек, а солдаты пишут письма на обрывках бумажных мешков из-под сухарей, книжки все искурили. Надо сегодня же ночью забросить им бумагу.
Во время телефонных разговоров с лица командующего не сходит озабоченно-сердитое выражение. И вдруг морщины на его лице разглаживаются: