— «Береза», «Береза»! «Рябина» слушает! «Рябина» слушает!
В левой его руке была телефонная трубка, в правой он крепко держал гранату, еще несколько гранат лежали рядом с телефонным аппаратом. Связист обернулся на шум шагов, приподнял руку с гранатой, но увидев людей в советской военной форме, и снова принялся выкликать:
— «Береза», «Береза»! «Рябина» слушает!
Потом положил трубку, оглядел ввалившихся в блиндаж запыленных, разгоряченных боем солдат, разыскал глазами старшего, поднялся и доложил:
— Ефрейтор Сидоров. — И пояснил: — Командира дивизии ранило, начальник штаба вместо него командование принял. Так что один я тут остался.
— Теперь не один! — ответил Яковенко, оглядывая блиндаж и определяя его выгоды для обороны. — Передайте: группа закрепилась в блиндаже.
— Не отвечает «Береза»…
Яковенко некогда было вдаваться в длинные разговоры: гитлеровцы могли попытаться спуститься с обрыва и сразу выйти к Волге. Яковенко бросился к выходу, остановился в тамбуре, прислушиваясь к звукам боя. Солдаты сгрудились за ним. Послышалось шуршанье земли, мимо тамбура пролетело несколько крупных сухих комков. Яковенко понял: кто-то пытается спуститься с кручи. Чаще зашуршала земля, заструилась вниз. Потом, сорвавшись с крутого обрыва, хватаясь руками за выступы, поросшие редкой, высохшей от жаркого летнего солнца травой, вниз скатилось несколько немецких солдат. Они не успели встать на ноги, как были срезаны длинной очередью автомата Яковенко и выстрелами винтовок других солдат.
В этот день гитлеровцы не предпринимали попыток спуститься к Волге, они не знали, какие силы противника противостоят им внизу.
Так гарнизон нового блиндажа, прозванного по позывным штаба «Рябиной», стал обживаться на новом месте.
Когда стемнело, связист подошел к Яковенко, поднес сложенную лодочкой руку к пилотке и сказал своим глуховатым голосом:
— Товарищ сержант, порыв на линии получился. Пойду, поищу.
— Проберешься? — спросил Яковенко, переходя от волнения на «ты». Он понимал, что Сидорову придется ползти вдоль обрыва, по которому сверху расхаживают гитлеровцы.
— Проберусь! — ответил Сидоров уверенно. — Я «нитку» под самой кручей положил, чтобы осколками ее не задевало. — Разрешите выполнять?
Сержанту нравился этот спокойный, уверенный в себе солдат.
— Выполняйте! — сказал он, протянув Сидорову руку. Тот крепко ее сжал в своей огромной ладони, вышел из блиндажа, скользнул вниз. Яковенко приказал двум солдатам залечь у блиндажа, в случае нужды, прикрывать товарища огнем. А сам присел за стол и принялся чертить план хода сообщения.
Собственно говоря, сообщаться было не с кем, соседей не было, одинокий блиндаж был почти отрезан от своих. Но сержант решил проложить ход сообщений к Волге, чтобы по ночам можно было брать воду. Ход сообщения должен был идти зигзагами, чтобы гитлеровцы не могли его простреливать сверху.
Вскоре план был готов. Яковенко решил послать на рытье хода сообщения пока только двух солдат: и шума меньше будет, и надо кого-нибудь оставить под рукой на случай, если гитлеровцы снова сунутся вниз.
— Петров! — позвал он.
Подошел солдат, лет тридцати, среднего роста. Вылинявшая гимнастерка обтягивала его широкую грудь. Серые глаза спокойно смотрели на командира, только желвачки на скулах говорили, что Петров волнуется.
Яковенко протянул ему план, сказал таким тоном, словно отдавал самое обычное приказание:
— Надо прорывать ход сообщения к реке. Вот план. Возьмите с собой Андрусевича и приступайте к работе.
Андрусевич, услыхав свою фамилию, быстро вскочил с нар, одернул гимнастерку. Это был молодой еще солдат, с очень светлыми ресницами и бровями, выделявшимися на загорелом, обветренном лице. Зеленые, с коричневыми крапинками, глаза выдавали волнение, хотя молодой солдат и пытался его скрыть. Он прибыл с пополнением всего недели две назад, когда дивизия вела тяжелые оборонительные бои. Вначале оборона батальона, в котором Андрусевичу довелось служить, проходила у заводского поселка. Но постепенно батальону приходилось отходить: силы его таяли, а гитлеровцы, не считаясь с потерями, подбрасывали все новые и новые силы. Теперь отходить было некуда: внизу была Волга, наверху, на круче волжского берега, гитлеровцы. Удержатся ли они вшестером в этом блиндаже, случайно попавшемся на пути? Пробьются ли к ним свои на помощь? Эти вопросы мучали молодого солдата. Но он молчал, потому что боялся прослыть трусом, только напряженно вглядывался в лица товарищей, стараясь прочитать в их глазах, что они думают.
Сейчас ему очень не хотелось выходить из блиндажа под немецкие пули, и в то же время спокойствие командира передавалось и ему. Раз сержант решил рыть ход сообщения к реке, значит, он уверен в том, что здесь удастся задержаться. А там, быть может, наши части перейдут в наступление, о котором солдаты постоянно беседовали в минуты коротких передышек между боями. Рассказывали, что северней Сталинграда сосредоточена большая группа наших войск. Воюя в городе, с трех сторон окруженном немцами, солдаты с уверенностью говорили, что там, северней Сталинграда, много танковых и артиллерийских частей, которые только и ждут приказа, чтобы ударить гитлеровцам во фланг и пробиться на помощь защитникам города.
Откуда они могли все это знать? Рассказывали об этом солдаты, прибывшие с пополнением. Одни видели эшелоны с танками, которые направлялись куда-то северней Сталинграда. Другие говорили о колоннах самоходных орудий. Третьи восхищались конниками, спешившими куда-то под Дубовку. Так рождалась у солдат уверенность, что скоро наступит час, когда войска, сосредоточенные на северном фланге, двинутся на помощь осажденному городу.
Андрусевич еще не стал тем бывалым солдатом, который по малейшим приметам может догадаться обо всем происходящем, вынести верное суждение. Эвакуировавшись из Белоруссии, он сначала работал в одном далеком сибирском колхозе, потом служил в запасном полку. Его боевой опыт был очень мал. Но спокойный тон командира подбодрил его.
— Пошли? — сказал Петров, проверяя ногтем большого пальца, хорошо ли отточена лопата.
— Пошли! — ответил Андрусевич, стараясь не выдать волнения.
Они приоткрыли дверь блиндажа, прислушались. Было тихо. Лишь где-то далеко позади рвались снаряды нашей артиллерии. Сверху, с кручи, струились разноцветные пунктиры трассирующих пуль. Они гасли в Волге, неторопливо катившей темные волны.
Петров стал спускаться вниз по тропинке, вившейся вдоль откоса, стараясь не шуршать мелкими комочками земли. Андрусевич следовал за ним, пригибаясь и боясь, как бы сзади не раздался треск автомата или пулемета. Но гитлеровцы, закрепившись на круче, видно, не отваживались показываться из окопов, за день наша артиллерия нанесла им немалые потери.
Добравшись вниз, оба легли на бок и стали намечать направление будущего хода сообщения, стараясь, чтобы под лопатой не шуршали мелкие камешки. Направление было легко определить: впереди чернела большая воронка от бомбы. Но земля, окаменевшая от летней жары, с трудом поддавалась, ее приходилось не столько копать, сколько ковырять, откалывая небольшие куски жесткой корки.
Несмотря на прохладу, которой веяло от реки, Андрусевич почувствовал, что спина его стала мокрой. Но он не позволял себе передохнуть, стараясь выкопать как можно больше земли, пока их не заметили гитлеровцы. Петров, покончив с верхней твердой коркой, с силой вонзал лопату в землю. Он решил, что надо пока сделать ход хотя бы в четверть метра глубиной, чтобы можно было по нему продвигаться ползком. А там уж потом можно и углубить.
Они перестали копать лишь тогда, когда за рекой, над лесом, стала светлеть полоска неба. Вернувшись в блиндаж, они увидели, что Сидоров уже сидит у телефонного аппарата, посасывая толстую самокрутку. На нарах лежал вещевой мешок, подле него стояли банки с консервами. Но не сухари и не банки с консервами взволновали сейчас Петрова и Андрусевича, а запах махорочного дыма — с утра никто не курил. Выпили по несколько глотков теплой воды и принялись курить, жадно, взасос.
Так маленький гарнизон начал жизнь на новом месте. Сидорову, хорошо изучившему берег, удалось еще раз пробраться к своим, принести продуктов. Каждую ночь копали ход сообщения к реке, по нему уже можно было пробираться ползком до самой воды. Но гитлеровцы, сами томившиеся наверху от жажды, обстреливали весь берег из автомата и пулеметов, бросали вниз гранаты. Однажды солдату Конюхову пришлось пролежать около часа в воронке, пока гитлеровцы не прекратили стрельбу. Он доставил в целости драгоценное ведро с водой, но руки его так дрожали от усталости и нервного напряжения, что ему никак не удавалось свернуть самокрутку.
Сержанта Яковенко угнетала мысль, что его группа, по существу, бездействует. Вся энергия уходила на то, чтобы добывать воды, пробраться вдоль берега за продуктами, караулить у двери блиндажа, не покажутся ли гитлеровцы. Все товарищи воюют, а они вынуждены сидеть, словно звери в норе.
Сидоров поддерживал по телефону связь со штабом батальона, но он мог лишь сообщать, что гитлеровцы находятся наверху, внизу на берегу их нет.
Прошло несколько дней. Наверху гремел бой. Рвались снаряды и мины, торопливо трещали пулеметы. Здесь, внизу, гарнизон «Рябина» лишь нес караульную службу.
Но однажды ночью гитлеровцы попытались овладеть берегом. С двух сторон, далеко обходя блиндаж, они стали спускаться к реке. Видимо, чтобы подбодрить себя, они строчили из автоматов. Трассирующие пули оставляли красные и зеленые следы, неторопливо проплывавшие в ночной темноте. Слышался тяжелый топот ног, срывались вниз и падали комья земли.
Оставив у телефона Сидорова, Яковенко приказал своим солдатам залечь у блиндажа. Бой шел всю ночь. Целиться приходилось наугад, на шум шагов, на шорох осыпающейся земли. Справа застрочил пулемет — это одна из рот, загнувшая свой фланг к Волге, пришла на помощь защитникам «Рябины». Потом лес на противоположном берегу озарился вспышками, через Волгу, вырисовывая огненные дуги, понеслись снаряды «катюш». Было слышно, как они рвутся наверху, за блиндажом. В