Потом полил дождь, и вся честная компания отправилась в Сен-Тропе, дабы продолжить веселье в одном из многочисленных клубов отеля «Byblos». Прошел слух, что там находится Донателла Версаче, мечтающая присоединиться к русской тусовке, и каждому захотелось вдруг блеснуть перед ней остроумием и драгоценными аксессуарами. Взревели десятки автомобильных моторов, провизжала стираемая об асфальт резина, стало тихо. По разгромленному залу бродили официанты, с уст которых не сходили слова «russe» и «merde». Одетые в белое, они напоминали санитаров, выносящих с поля боя убитых и раненых. Возможно, некоторые из них сознавали, что тела павших принадлежат упившимся, обкурившимся или обколовшимся потомкам героев Бородина.
Лишь один русский, оставшийся в клубе, был относительно трезв – муж синеглазой брюнетки Катюши. Он упрямо сидел за столом и пил водку, закусывая ее блинами с икрой. Его глаза были красными, как огоньки стоп-сигнала, и официанты старались обходить его стороной. Не подозревая, что странный клиент отлично понимает по-французски, они вполголоса обменивались впечатлениями по поводу увиденного и услышанного.
– Эти русские богачи – настоящие кретины. Знаете, сколько отвалили они своим шлюхам? На эти деньги можно открыть пару таких клубов, как наш.
– Тысяча чертей! Чего еще ожидать от людей, которые выбирают не блюда, а цифры с нулями? Патрон подумывает о том, чтобы завести меню специально для русских. Они готовы платить восемьсот евро за вино, красная цена которому двести.
– Самодовольные хамы. Плевать на их чаевые, я буду рад, если все они окажутся за решеткой.
– А их продажные девки сменят подиумы на панель…
4
– Так болтали официанты, – завершил рассказ Шарко, – а наш герой слушал, пил, глотал икру, и по его щекам струились слезы, значительно более мутные, чем первач, выгнанный для «Samogon-party». И если бы кто-то спросил его, что у него на уме, то ответ был бы предельно краток: «Voila, tout fini», то бишь, «конец всему». Точка.
– Погодите, – встрепенулась Люба, – как конец? Ничего не понимаю. Почему этот ваш знакомый не уехал вместе со всеми? И, главное, почему он плакал?
– Разве я не объяснил? – удивился Шарко.
– Нет.
– Ну, тут все просто. Среди девушек, которых заливали шампанским и самогоном, находилась его жена. – Сделав это уточнение, Шарко заговорил механическим голосом, начисто лишенным каких-либо эмоций. – Хороша была Катюша, краше не было в селе. Не усидела в отеле, выперлась гулять, повстречалась с подружками-манекенщицами, те предложили повеселиться… Повеселились. – Шарко влил в себя половину содержимого пивной бутылки, скривился. – На славу. – Он выругался. – С тех пор о Кате ни слуху ни духу. А жаль. Хотелось бы задать ей пару вопросов.
– Странная история, – пробормотала Люба. – Допустим, все так и было. Допустим, муж узнал свою жену. Но почему он не забрал ее оттуда? Почему не вытащил из этого гадюшника? Не надавал пощечин, не вмешался в происходящее?
– Угадай.
– Ему было стыдно?
– Нет, – возразил Шарко. – Чувство стыда герою этой сказки было неведомо с раннего детства.
– Тогда в чем дело?
– Просто с его Катюшей резвился небезызвестный Татархунчик, предприниматель в ранге вора в законе. Когда ему надоело поливать девушек шампанским, он подхватил Катюшу на руки и унес в свой бронированный «мерс». Голышом. Мой товарищ от злости прокусил палец до кости. – Шарко поднял лицо к луне, словно забыв о присутствии слушательницы. – К исходу ночи с ним начали твориться странные вещи. Зайдя в туалет, он решил причесаться и обнаружил, что на расческе остаются пряди волос. Они начали лезть на висках и макушке, словно дело происходило не на Лазурном побережье, а вблизи от Чернобыльской АЭС. Врачи сказали, что процесс необратим. Некоторые от сильных переживаний седеют, а он… а я начал лысеть. – Шарко осклабился. – Ты ведь догадалась, что речь идет обо мне, верно? Что я имею в виду эту лысину, – он похлопал себя по голове, – а не какую-то другую?
– Совсем не заметно, – покривила душой Люба, почувствовавшая жалость к исповедующемуся ей человеку.
– Врешь, – равнодушно произнес Шарко. – Очень даже заметно. Но мне плевать, насколько густо растут волосы у меня на голове. Меня бесит, что они лезут из тела. – Его глаза зажглись нехорошим волчьим блеском. – Я стал похож на обезьяну, и это произошло буквально в течение двух месяцев после дня рождения Миши Пороховщикова. И этот невыносимый зуд по коже… – Шарко оскалился. – Вот уже несколько лет подряд на каждое полнолуние со мной происходит одно и то же. Меня волнуют незнакомые запахи. Мне не дает спать луна. Я не в себе. Понимаешь, Катя?
– Да, – поспешно ответила Люба, сердце которой вновь тревожно сжалось.
5
Она не осмелилась напомнить, что зовут ее не Катей. Она ни на секунду не забывала о фигурах охранников, притаившихся в темноте, но они пугали ее уже не так сильно, как вначале. Не так сильно, как сидящий на циновке мужчина. Ну зачем, зачем он напился? Если бы пиво не развязало ему язык, с сеансом массажа давно было бы покончено и Люба покинула бы стены негостеприимного особняка. Но Шарко раскрыл перед гостьей свою душу и теперь вряд ли отпустит ее просто так.
Люба вздрогнула.
– Ничего ты не понимаешь, дура! – Сорвавшийся на крик Шарко понизил голос до зловещего шепота. – Но я объясню. Я постараюсь быть доходчивым, оч-чень доходч-чивым… – Он уже не шептал, а шипел, а его пальцы, сжавшие ее плечо, скрючились, как когти. – Мне необходима разрядка. Хорошая разрядка, после которой все встанет на свои места.
– Больно! – пискнула Люба. – Вы мне ключицу сломаете.
– Не исключено. Если я не получу от тебя того, чего хочу, то одной поломанной ключицей ты не отделаешься.
– Давайте я сделаю вам массаж! Бесплатно!
– Обязательно. Но сперва поиграем немножко.
– Поиграем? – Люба почувствовала, что вот-вот завопит от боли и страха. – Я давно вышла из детского возраста. Я…
– Заткнись! – рявкнул Шарко, сбрасывая руку с плеча Любы. – Я превзошел Татархунчика во всем, и мне позволено больше, чем ему. Если я говорю дешевым шлюхам, что хочу с ними поиграть, они не перечат, а выполняют любые мои капризы.
– Я не шлюха, – пролепетала Люба.
– Конечно. Поэтому ты сидишь здесь в этом купальнике и строишь из себя целомудренную монахиню.
– Вы же сами захотели, чтобы я переоделась…
– Сам, – перебил Шарко. – Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Вставай и начинай дефилировать по подиуму. – Он сделал широкий жест, обводя рукой двор. – Только сперва избавься от одежды, Катенька. Как на той вечеринке во Франции. Вперед.
Любе вдруг стало ясно, что он не пьян, а совершенно безумен. Невменяем. С каждой минутой голос Шарко делался все неразборчивее, все глуше, а фразы, произносимые им, были отрывистыми. Старые фильмы про оборотней, которые Люба видела в молодости, теперь не казались ей плодом болезненной фантазии. Определенно Шарко больше не был человеком в полном смысле этого слова. Звериная натура брала верх: все быстрее и быстрее.
– Нет! – крикнула Люба.
– Нет? – Шарко рывком поднял ее на ноги, схватил за талию и оторвал от земли, держа ее на весу, как тряпичную куклу. – Слыхала про приливы и отливы во время полнолуния и новолуния? – спросил он. – Так вот, у меня тоже свои приливы и отливы. Сегодня, например, у меня начался невероятный прилив сил. Я могу зашвырнуть тебя отсюда метров на пять, и ты переломаешь об бетон все кости.
Он не шутил, и он не преувеличивал. Он действительно мог выполнить угрозу. Люба беспомощно трепыхалась в руках Шарко, а он, казалось, не испытывает ни малейшей усталости. Теперь его отвратительное волосатое тело не прикрывало даже полотенце. Звериный запах, исходящий от него, стал до того резким, что у Любы запершило в горле.
– Отпустите меня, – попросила она.
– Это означает, что ты согласна меня развлекать? – вкрадчиво осведомился Шарко.
– Да, – простонала Люба.
– Хорошо. Но я размажу тебя по стенке, если мне не понравится твое поведение. Так что будь паинькой.
– Я и так паинька.
– Приятно слышать. – Шарко поставил Любу на площадку. – Учти, в Керчи полным-полно сговорчивых девушек, которые заменят тебя при необходимости. Девушек, которые не хотят закончить жизнь в реанимации. Так что в случае твоей несговорчивости…
Он притворился, что собирается вновь схватить Любу за талию, но она, отпрянув, поспешила его заверить:
– Я сговорчивая и не хочу в реанимацию.
– Что ж, поверим, – сказал Шарко. – Приступим к дефиле. Ведь это твое призвание, Катюша. Раздевайся.
Люба, которая не желала становиться ни Катей, ни участницей дикой забавы, опустила голову. Предложение обнажиться перед волосатым безумцем и его свитой не вызвало у нее ни малейшего энтузиазма, однако отказываться было нельзя, и она смирилась. Наблюдающий за ней Шарко зашелся жутким гиеньим хохотом, который давался ему лучше, чем человеческая речь. Начиналась любимая потеха. Единственное развлечение, которое позволяло забыть об ужасном унижении, пережитом много лет назад.
Все эти годы он мечтал о том, чтобы найти Катю и поквитаться с ней. Обстоятельно, не торопясь, наслаждаясь каждой секундой триумфа. До сих пор отыгрываться приходилось на других женщинах, но Шарко не терял надежды. И его забавы делались все более изощренными, все более жестокими.
Глава 11Неочевидное – вероятно
1
Ровное гудение большого черного автомобиля, катящегося по вечернему Кутузовскому проспекту, убаюкивало Таню. Закрыв глаза, она подставила лицо теплому ветру и с грустью думала о покинутом домашнем уюте. Возврата к прошлому не будет, говорила она себе. Начинается новая жизнь… но ту, прежнюю размеренную монотонную жизнь, которая еще утром вселяла тоску, было все же немного жаль.
Водитель, носивший птичью фамилию Грач, ни разу не оглянулся на Таню и хранил сосредоточенное молчан