х потомков.
В 2013 г. там же прошли вечера памяти Екатерины Николаевны Лансере, матери художницы, и Евгения Александровича Лансере, отца Зинаиды. 165-летию со дня рождения Е.А. Лансере была посвящена и первая международная научная конференция «Серебряковские чтения» в сентябре 2013 г. Ее участниками стали потомок рода по линии Бенуа Владимир Фролов (Санкт-Петербург) и П. Павлинов, известные искусствоведы Москвы и Харькова.
В конце 2013 г. общество выпустило благодаря Инне Акмен два изящных мини-альбома «Харьков Зинаиды Серебряковой». В первый выпуск вошли репродукции работ художницы, хранящиеся в Харьковском художественном музее и Харьковском музее частных коллекций (еще раньше вышел подготовленный доброхотами комплект открыток, включавший работы художницы, находящиеся только в Харьковском художественном музее). Второй выпуск составили репродукции хранящихся в харьковских музеях произведений Николая Леонтьевича Бенуа, Альберта Николаевича Бенуа, Александра Николаевича Бенуа, Евгения Александровича Лансере, Екатерины Николаевны Лансере и Евгения Евгеньевича Лансере, причем значительная часть работ ранее никогда не репродуцировалась. В список третьего выпуска вошли произведения, созданные З. Серебряковой в Харькове, и портреты харьковцев – Г. Тесленко, Е. Никольской, В. Дукельского, Г. Петникова, Р. Басковой и других.
В том же году в Нескучном энтузиастами Общества друзей Серебряковой были обнаружены фотографии людей, знавших З. Серебрякову и побывавших в молодости ее моделями; поиск родственников нескучан, работавших у Лансере-Серебряковых, не был окончен.
II
Борис Слуцкий: «Я вырос на большом базаре в Харькове…»
Слуцкий – в ряду выдающихся русских поэтов, чье личностное становление пришлось на четыре страшных года Великой Отечественной войны. Он прошел всю войну.
«Давайте выпьем, мертвые, / За здравие живых!» – напишет он непостижимое – в послевоенном 1952 году, в стихотворении «Голос друга», посвященном памяти Михаила Кульчицкого, погибшего в 1943-м на Луганщине в ходе развития Сталинградской операции. Друзья вместе ходили в литературную студию знаменитого харьковского Дворца пионеров, первого в СССР (несколько его кружков посещал до войны и мой отец, потом переживший подростком двухлетнюю оккупацию Харькова), после оба – по очереди – уезжали в столицу Советского Союза учиться. «Высоко он голову носил, высоко́-высо́ко» – еще и так написал Слуцкий о Кульчицком, который тоже добровольцем ушел на фронт.
Некоторые поэты с Великой войны так и не вернулись или быстро, как предсказали сами, умерли от ран: симбирец Николай Майоров, киевляне Павел Коган и Семен Гудзенко и многие другие. Они ушли из жизни молодыми, подарив нам фронтовые шедевры, но так, в сущности, и не выписавшись. Почти сразу после войны умерли Шубин и Гудзенко. Однако провидение оставило в живых для русской поэзии – в послевоенные годы – целую поэтическую плеяду: А. Тарковского, С. Липкина, Д. Самойлова, Ю. Левитанского, А. Межирова. И даже в этом ярком ряду Борис Слуцкий особенен и заметен.
Тяжело раненный под Москвой, он потом воевал на Западном, Юго-Западном, Степном и 3-м Украинском фронтах – на Украине, в Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, Австрии. С июня 1941 г. – рядовой 60-й стрелковой бригады, затем служил секретарем и военным следователем в дивизионной прокуратуре, инструктором (с осени 1942 г.), старшим инструктором политотдела 57-й армии (с апреля 1943 г.). Но, даже будучи политработником, продолжал сам ходить в разведку. По воспоминаниям племянницы О.Е. Фризен, еще он работал рупористом. Это когда на нейтральную полосу приезжает грузовик, с которого начинается вещание в сторону немцев с призывом сдаваться. Любое свое выступление Слуцкий заканчивал словами: «Да здравствует Гёте! Да здравствует немецкий народ!» Это было опасно. Могли подстрелить с любой стороны.
В августе 1946 г. поэт был признан инвалидом II группы и уволен из армии в звании майора. 1946–1948 годы провёл в основном в госпиталях. Награждён орденами Красной Звезды, Отечественной войны I и II степеней, медалями «За оборону Москвы», «За освобождение Белграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и др.
Первые стихи опубликовал в 1941 г., а первую книгу стихов «Память» выпустил в 1957-м.
Годы и годы спустя, в 2012 г., поэт Олег Чухонцев опубликует свои воспоминания «В сторону Слуцкого. Восемь подаренных книг»: «Память» – вероятно, лучшая, может быть, единственная, по-настоящему слуцкая книга Бориса Слуцкого, изданная при жизни. Такой концентрации магического вещества и содержательного трагизма нет ни в одной из последующих. Ей трудно подобрать аналог даже в нашей военной прозе (о стихах не говорю), разве что из смежного вида искусств. <…> Илья Эренбург, написавший первую статью о «Памяти», сравнивший автора с Некрасовым и сыгравший большую, если не главную, роль в признании поэта, – даже он поначалу был убежден, что сила «Кельнской ямы» документального (анонимного) свойства. А это была прежде всего – новая поэтика. Хриплое клокотание после Освенцима и Кёльнской ямы. Страшная и обыденная жизнь и смерть, страшно обыденная и обыденно страшная; разговорная речь с вкрапленьями профессионального и бытового жаргона; небрежный (как бы) или иронический тон высказывания и тут же рядом – речь ораторская, поддержанная высокой архаикой вплоть до церковнославянизмов – такой резко-индивидуальный речевой сплав горнего и дольнего пронизывал всю книгу, и можно было открыть ее на любой странице и читать снова как заново. О демократизме и не говорю – тут Эренбург целиком прав: никакой позы избранничества, никакого щегольства усталостью от культуры. Все по делу, по личному выбору и судьбе».
Уроженец Славянска, Борис Слуцкий с трехлетнего возраста, с 1922 г., жил в Харькове, который покинул в 1937-м, отправившись на учебу в Москву – сразу в два вуза: юридический и одновременно Литературный имени Горького, незадолго до того созданный.
Переводил из мировой поэзии. Вместе с несколькими поэтами-шестидесятниками был снят Марленом Хуциевым в фильме «Застава Ильича» («Мне двадцать лет») – в известном эпизоде «Вечер в Политехническом музее».
Писал и публиковал много, наследие Слуцкого велико. Что удивительно, во множестве оставленные им сочинения написаны ровно, кажется, почти без провалов. Так и хочется сказать – шедевр за шедевром. Значительная часть наследия Слуцкого – как его неподцензурных стихов, так и мемуарной прозы – была напечатана в СССР лишь после 1987 г.
Харькову этот выдающийся русский поэт дорог не тем, разумеется, что его двоюродный брат Меир Амит стал израильским военным и государственным деятелем и с 1963 по 1968 г. возглавлял военную разведку и Моссад, а тем, что вырос в этом городе, немало написал о нем хороших стихов и внес значительный вклад в русскую поэзию.
Сегодня важно помнить стихотворение Слуцкого «Как говорили на Конном базаре»:
…Русский язык (а базар был уверен,
Что он московскому говору верен)
От Украины себя отрезал,
И принадлежность к хохлам отрицал.
Русский базара был странный язык,
Я до сих пор от него не отвык.
Все, что там елось, пилось, одевалось,
По-украински всегда называлось.
Все, что касалось культуры, науки,
Всякие фигли, и мигли, и штуки —
Это всегда называлось по-русски
С «г» фрикативным в виде нагрузки.
Ежели что говорилось от сердца,
Хохма еврейская шла вместо перца.
В ругани вора, ракла, хулигана,
Вдруг проступало реченье цыгана.
Брызгал и лил из того же источника,
Вмиг торжествуя над всем языком,
Древний, как слово Данила Заточника,
Мат,
Именуемый здесь матерком…
Имя русского писателя XII–XIII столетий Даниила Заточника выскакивает в финале этой реплики неизбежно – словно заточка из рукава «вора, ракла, хулигана». Ракло́ – особенное улично-базарное (но уже Благовещенского базара, «Благбаза») харьковское словцо, дореволюционное, означающее воспитанника бурсы, носившей имя святого Ираклия.
Вспомним афористичные, жесткие строки 1999 г. молодого поэта Бориса Рыжего (1974–2001):
До пупа сорвав обноски,
с нар полезли фраера,
на спине Иосиф Бродский
напортачен у бугра.
Начинаются разборки
за понятья, за наколки.
Разрываю сальный ворот:
душу мне не береди.
Профиль Слуцкого наколот
на седеющей груди.
Сдается мне, что поэт старшего поколения Дмитрий Сухарев, на протяжении многих лет устраивавший в Москве вечера поэзии поэтов-фронтовиков, на которых читал и пел их стихи в сопровождении бардов, хотел бы тоже быть автором этих строк молодого Рыжего. Поскольку не раз высказывал в стихах свое отношение к Слуцкому как к Учителю: «К поэту С. питаю интерес» (1972), «Рыжий остров» («Физики запели Слуцкого…», 1975), «Подражание Слуцкому» (2001) и других. Есть у Д. Сухарева и стихи высочайшего трагизма, блистательные, написанные на кончину любимого поэта, – «Минское шоссе» (1986):
Ради будничного дела, дела скучного,
Ради срочного прощания с Москвой
Привезли из Тулы тело, тело Слуцкого,
Положили у дороги кольцевой.
…
А у гроба что ни скажется, то к лучшему,
Не ехидны панихидные слова.
И лежит могучий Слуцкий, бывший мученик,
Не болит его седая голова.
…
И стоим, как ополченье, недоучены,
Кто не втиснулся, притиснулся к дверям.
А по небу ходят тучи, а под тучами
Черный снег лежит по крышам и дворам.