и раздавил меня, как моль,
чтоб я взывать к нему не мог.
Выполнивший некрасовскую заповедь о поэте-гражданине, Чичибабин остался в наших сердцах «страстно поднятым перстом» (Достоевский), с истовством, подобным Аввакумову, утвердившим и скрижальные зэковские строки, и пробуждавшие нашу совесть: «Давайте делать что-то!..» Когда неразумная масса визжала и улюлюкала на обломках почившей советской империи, не понимая, что любые скачкообразные изменения ведут только к ещё большему бесправию и притеснению человека, Чичибабин написал в «Плаче по утраченной родине»: «Я с родины не уезжал – за что ж её лишён?» Вот две последние строфы этого стихотворения:
При нас космический костёр
беспомощно потух.
Мы просвистали свой простор,
проматерили дух.
К нам обернулась бездной высь,
И меркнет Божий свет…
Мы в той отчизне родились,
Которой больше нет.
Невероятная сила этого текста вызвала слёзы у известного европейского филолога, весьма, кстати, ироничного человека Жоржа Нива, услышавшего, как Борис Алексеевич читал его в доме-музее Волошина в Коктебеле. А, казалось бы, что ему наша советская страна!
Горек чичибабинский афоризм «Мы рушим на века и лишь на годы строим».
Думается, новейшее время – непрерывнотекущих общественных катаклизмов и потрясений, эпоха всё большего обнищания большинства и безоглядно-ненасытного жирования дорвавшейся до кормила горстки, «золотой век» эгоизма, алчности и спеси – убеждает нас в том, что не прейдёт на Руси боль о простом, «маленьком человеке», поскольку именно она-то и есть сострадательна, а нам завещано быть на стороне гонимых и несчастных. Гражданственность у нас следует читать как любовь к «бедным людям», «униженным и оскорблённым», коим у нас, как водится, несть числа. «Я не люблю людей…» – сказал Бродский, и его очень даже можно понять. А вот Чичибабин людей любил.
В большом харьковском посмертном трёхтомнике Чичибабина опубликовано сочинение октября 1993 г., написанное, когда по указанию Ельцина было расстреляно здание российского парламента. Умер поэт через год, 15 декабря 1994 г., морозной зимой, словно закольцевав свой зимний, холодный приход в сей мир.
Вновь барыш и вражда верховодят тревогами дня.
На безликости зорь каменеют черты воровские…
Отзовись, мой читатель в Украине или в России!
Отзовись мне, Россия, коль есть ещё ты у меня!
Отзовись, кто-нибудь, если ты ещё где-нибудь есть, —
и проложим свой путь из потемок бесстыжих на воздух.
Неужели же мрак так тягуче могуч и громоздок!
Я и при смерти жду, что хоть кем-то услышится весть.
Мне привелось вести в Харьковской муниципальной галерее вечер, посвящённый 45-летию знаменитой литстудии ДК работников связи, которой руководил Чичибабин и которая просуществовала ровно два года – с 1964 по 1966-й, пока её не запретили. Писатель Юрий Милославский (Нью-Йорк) рассказал: «Я никогда с ним не спорил, но мы никогда с ним не соглашались… Литстудия Чичибабина намного превышала как время, так и место, где она проводилась. Чичибабин был природный учитель; учитель тех харьковских мальчиков и девочек, которые тянулись к литературе. Всё, что я знаю о русской литературе, всё, что понимаю в ней, началось с почина Чичибабина. И я не один такой. Я знаю и других людей, в которых этот импринтинг, то есть первое впечатление, – о русской литературе – пошло от Бориса Чичибабина. И так для меня по сей день, я не скрываю. Я всегда думаю: как бы Борис прочёл тот или иной текст, то есть смотрю на текст словно его глазами… Однажды после студии мы шли, чуть выпив, по лужам возле Зеркальной струи (а я перед тем напал на какого-то возрастного автора, читавшего на студии слабые стишки). И шлёпая по лужам своими «журавлиными» ногами, Чичибабин сказал мне: «Вот что ты, Юрка, так остро критикуешь графоманов? А если б они не писали стихи, то что бы делали? Они бы пили водку, били жён или хулиганили. Или сидели бы дома, травились хоккейными репортажами, гадкими фильмами, а так они всё-таки тянутся к прекрасному. И как ты этого не понимаешь?» Но я ведь ничего тогда не понимал, мне было 16–17 лет. И лишь через много лет понял, насколько он прав! Что литература – вытягивание из довольно скучного и жалкого человеческого бытия, где б оно ни было; это не зависит ни от государственного строя, ни от страны, ни от эпохи; человеку трудно сносить жизнь в чистом виде, как она есть. Так мы задыхаемся от слишком крепкого спирта, так нас жизнь сжигает… То духовное средостение, которое обеспечивала литература, тяготение к ней – его-то Чичибабин как-то создавал, давал его нам. Я это не забываю… Не головой, я не забываю это костями».
Рядом с Чичибабиным и вослед ему в Харькове взошла целая плеяда ярких стихотворцев, чьи сочинения наряду с чичибабинскими регулярно публикуются в крупнейших антологиях русской поэзии Украины, России, дальнего зарубежья, в толстых литературных журналах разных стран. Это явление некоторые поэты и исследователи назвали «постчичибабинским кругом» и до 2014 г. говорили о Харькове как о третьей (наряду с Петербургом и Москвой) столице современной русской поэзии.
Однако поэзия поэзией, а главное послание литературы, думается, – в Добре и Красоте. «Во имя Красоты, и больше ни во чьё!» – воскликнул Чичибабин. Наивно звучат эти слова в начале XXI в.
Влияние на русскую литературу Чичибабин оказал и далеко за пределами Харькова. Не только, разумеется, потому, что широкую (уже не андеграундную) известность он приобрёл в последние годы «перестройки» и стал чуть ли не последним лауреатом Госпремии СССР (1990). Кстати, беспрецедентный факт: лауреатства поэт удостоен за книгу, изданную за свой счёт, – «Колокол».
У Чичибабина немало стихов о русской истории (о городах Древней Руси – Киеве, Чернигове, Пскове, Новгороде, Суздале), о русской словесности (Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском), мировой культуре («Не дяди и тёти, а Данте и Гёте / Со мной в беспробудном родстве…»).
Часто цитируют его строки о малой родине: «С Украиной в крови я живу на земле Украины…», «У меня такой уклон: я на юге – россиянин, а под северным сияньем сразу делаюсь хохлом…». Реже вспоминают слова более жёсткие, пророческие: «Не будет нам крова в Харькове, Где с боем часы стенные. А будет нам кровохарканье, Вражда и неврастения».
Поэт даровал нам немало поэтических шедевров, таких как «Ночью черниговской с гор араратских…», «Судакские элегии», «Между печалью и ничем…» и других. А кто так много, вдохновенно и космично писал о снеге? Вот финал лучшего, на мой взгляд (наряду с «Элегией февральского снега»), из «снежных» стихотворений Чичибабина – «Сияние снегов»:
…О, сколько в мире мертвецов,
а снег живее нас.
А всё ж и нам, в конце концов,
пробьёт последний час.
Молюсь небесности земной
за то, что так щедра,
а кто помолится со мной,
те – брат мне и сестра.
И в жизни не было разлук,
и в мире смерти нет,
и серебреет в слове звук,
преображённый в свет.
Приснись вам, люди, снег во сне,
и я вам жизнь отдам —
глубинной вашей белизне,
сияющим снегам.
Жизнь поэта – отдана. Отдана – нам. Но хватает ли у нас духа, чтоб принять этот дар?
«Цыганочка» с выходом и светлая печаль Леонида Быкова
Актёр Михаил Ульянов писал о Леониде Быкове: «Есть люди, в которых живёт солнечный свет. Природа оделила их особым даром: они ведут себя спокойно и просто, а почему-то с ними рядом тепло и светло. И нет в них вроде ничего особенного, и не говорят они и не делают ничего выдающегося, но какой-то внутренний свет освещает их обычные поступки. Это свет доброты. Человек, наделенный таким даром, оставляет по себе особенную, греющую тебя память. Таким был Леонид Быков. Лёня. Роста небольшого, с утиным носом, добрейшими и какими-то трагическими глазами, с удивительной мягкостью и скромностью в общении. И это не вышколенность, не лукавое желание произвести приятное впечатление. Есть и такие хитрецы. Нет, природа характера Леонида Фёдоровича была проста и открыта».
Простые и проникновенные слова, конгениальные дарованию Леонида, нашёл коллега Ульянов, сам выдающийся русский актер, из подлинно народных, любимых.
Всенародным любимцем был и Леонид Фёдорович Быков, известный советский актер, режиссёр, сценарист, заслуженный артист РСФСР и народный артист Украинской ССР, родившийся 12 декабря 1928 г. в селе Знаменском Донецкой области и трагически погибший в автокатастрофе в Киевской области 11 апреля 1979 г.
Отец и мать Л. Быкова – оба родом из этого села, прежде относившегося к Черкасской волости Изюмского уезда Харьковской губернии. Фёдор Иванович родился в 1898 г., Зинаида Панкратьевна в 1907 г., оба, согласно советским документам, украинцы. Девичья фамилия Зинаиды тоже была Быкова, так бывает у односельчан.
В 1929 г. родители Быкова переехали в донбасский Краматорск, где парень окончил среднюю школу № 6, там же впервые вышел на сцену местного ДК. Во время Великой Отечественной войны вместе с семьёй находился в эвакуации в Барнауле. Свою первую кинороль сыграл в 1952 г. в фильме «Судьба Марины». Затем ярко проявился в роли Пети Мокина в фильме «Укротительница тигров». А в 1955 г. уже получил главную роль в фильме «Максим Перепелица».
Он полюбился зрителям с первых же ролей в кино. Среди лучших работ Быкова в кинематографе справедливо отмечают роль Богатырёва («Дорогой мой человек», 1958), Акишина («Добровольцы», 1958), Алёшки («Алёшкина любовь», 1960), Гаркуши («На семи ветрах», 1962). Оказывается, Э. Рязанов приглашал Л. Быкова на роль Деточкина в ленту «Берегись автомобиля», но актер после первой же пробы от роли отказался. И главную роль в фильме «Шинель», по Гоголю, у А. Баталова сыграл другой Быков – Ролан, поскольку Леонида не отпустили из Харькова на съёмки.