Зачем я всё это тебе пишу? Мне, может быть, от этого будет на время полегче, но тебе будет тяжело и лучше бы мне молчать.
В. А., вероятно, поедет зимою в С.-Пб.; если прикажет, то, конечно, и я с ним; но по своей воле не хочется, очень не хочется. Что я там буду делать? Сотни новых лиц, огромное знакомство, которое всегда было мне в тягость, а теперь и подавно. Развеяться, кажется, не могу. Надобно дать с год место покою и одиночеству, чтобы я переработал всё это сам, от себя и в себе, иначе не будет легче. Прощай, любезная сестра, кланяйся своим.
Член-корреспондент Петербургской Академии наук
Зоологический музеум, созданный В. И. Далем в 1839 году в Доме Дворянского собрания. Акварель М. Борисова
15 сентября 1838 года В. И. Даля избрали членом-корреспондентом Санкт-Петербургской Академии наук по отделению естественных наук – за собрание коллекций по флоре и фауне Оренбургского края. Отвечая 24 сентября на письмо секретаря Академии наук П. Н. Фуса, известившего его об избрании, Владимир Иванович сказал:
«Не пользуясь достаточным ученым образованием, чтобы отличиться в какой-либо отрасли наук самостоятельными трудами, я сочту себя счастливым, если буду в состоянии способствовать сколько-нибудь ученым исследователям доставлением запасов или предметов для их общеполезных занятий».
И доставлял. В частности, отправил в Академию наук ценную рукопись сочинения хивинского историка Абу-л-Гази Бахадыр-хана (1603–1664) «Родословная тюрок». Эту рукопись изучил и в 1871–1874 годах опубликовал на языке подлинника и в переводе на французский язык, снабдив комментариями, П. И. Демезон, работавший в первой половине 1830-х годов в Оренбурге старшим учителем восточных языков в Неплюевском военном училище и переводчиком в Оренбургской пограничной комиссии. Об интересе В. И. Даля к естественным наукам говорит и такой факт. В Оренбурге он перевел с немецкого языка и снабдил примечаниями (с разрешения автора) первую часть «Естественной истории Оренбургского края» (Оренбург, 1840), составленную по предложению В. А. Перовского профессором Казанского университета Эдуардом Александровичем Эверсманом. В предисловии «От переводчика» В. И. Даль сказал:
«Придерживаясь, сколько мог и умел, смысла и духа подлинника, я избегал нерусских выражений и оборотов и старался передать русские названия предметов и, наконец, по разрешению и желанию сочинителя, осмелился присовокупить от себя несколько примечаний. Вовсе не будучи ученым-естествоиспытателем, все притязания мои я ограничиваю тем, чтобы способствовать, по силам своим, людям более ученым и сведущим в изысканиях их и в распространении полезных знаний».
Мы видим: любое сочинение, выходящее на русском языке, наш герой, если он был к нему причастен, стремился сделать по-настоящему русским.
Во второй половине 1830-х годов в Москве зародилось направление русской общественной и литературной мысли, названное впоследствии славянофильством. Особенно сильно это направление проявило себя в 1840-е – 1860-е годы (и впоследствии, вплоть до сегодняшнего дня, идеи славянофилов, то сильнее, то слабее, оказывали влияние на русское общество).
Славянофильство
Славянофильство, думается, стало реакцией на прозападный образ мыслей и соответствующие ему действия значительной части образованного русского общества. Многие из этих людей французский язык знали лучше, чем русский. Не случайно П. Я. Чаадаев, наиболее яркий представитель такого образа мыслей, прославившие его «Философические письма» написал на французском языке.
Рождение славянофильства было не одномоментным, а постепенным. А. И. Кошелев (позднее он окажет материальную помощь В. И. Далю при печатании первого издания «Толкового словаря живого великорусского языка»), один из тех, кого принято называть «старшими» славянофилами, вспоминал:
«В конце этого года (1835) я лишился нежно мною любимой матери, а в начале следующего я был обрадован рождением сына. Летнее и осеннее время мы проводили в деревне, а зимы – в Москве, куда мы приезжали в конце ноября… В Москве мы мало ездили… на балы и вечера; а преимущественно проводили время с добрыми приятелями Киреевскими, Елагиными, Хомяковыми, Свербеевыми, Шевырёвыми, Погодиным, Баратынским и пр. По вечерам постоянно три раза в неделю мы собирались у Елагиных, Свербеевых и у нас; и, сверх того, довольно часто съезжались у других наших приятелей. Беседы наши были самые оживленные; тут выказались первые начатки борьбы между нарождавшимся русским направлением и господствовавшим тогда западничеством. Почти единственным представителем первого был Хомяков; ибо и Киреевский, и я, и многие другие еще принадлежали к последнему. Главными, самыми исключительными защитниками западной цивилизации были Грановский, Герцен, Н. Ф. Павлов и Чаадаев. Споры наши продолжались далеко за полночь».
А. И. Кошелев в 1850-е гг.
В своих «Записках» А. И. Кошелев дал высокую оценку идейному вождю славянофилов:
«Этот кружок, как и многие другие ему подобные, исчез бы бесследно с лица земли, если бы в числе его участников не было одного человека замечательного по своему уму и характеру, по своим разнородным способностям и знаниям, и в особенности по своей самобытности и устойчивости, т. е. если бы не было Алексея Степановича Хомякова. Он не был специалистом ни по какой части; но всё его интересовало; всем он занимался; всё было ему более или менее известно и встречало в нем искреннее сочувствие. Всякий специалист, беседуя с ним, мог думать, что его именно часть в особенности изучена Алексеем Степановичем… Обширности его сведений особенно помогали, кроме необыкновенной живости ума, способность читать чрезвычайно быстро и сохранять в памяти навсегда всё им прочитанное».
А. С. Хомяков
О спорах в начале 1840-х годов москвичей, имеющих разное мировоззрение, рассказал в «Былом и думах» А. И. Герцен:
«…Москва сороковых годов, и вот эта-то Москва и принимала деятельное участие <в спорах> за мурмолки и против них; барыни и барышни читали статьи очень скучные, слушали прения очень длинные, спорили сами за К. Аксакова или за Грановского, жалея только, что Аксаков слишком славянин, а Грановский недостаточно патриот.
Споры возобновлялись на всех литературных и нелитературных вечерах, на которых мы встречались, – а это было раза два или три в неделю. В понедельник собирались у Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у А. П. Елагиной.
А. С. Хомяков
Сверх участников в спорах, сверх людей, имевших мнение, на эти вечера приезжали охотники, даже охотницы, и сидели до двух часов ночи, чтоб посмотреть, кто из матадоров кого отделает и как отделают его самого; приезжали в том роде, как встарь ездили на кулачные бои и в амфитеатр, что за Рогожской заставой.
Ильёй Муромцем, разившим всех, со стороны православия, был Алексей Степанович Хомяков, “Горгиас, совопросник мира сего”, по выражению полуповрежденного Морошкина. Ум сильный, подвижной, богатый средствами и неразборчивый в них, богатый памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь».
А вот характеристика, данная А. И. Герценом А. С. Хомякову сразу после их спора (запись в дневнике, сделанная 21 декабря 1842 года):
«Вчера продолжительный спор у меня с Хомяковым о современной философии. Удивительный дар логической фасцинации[11], быстрота соображения, память чрезвычайная, объем понимания широк, верен себе, не теряет ни на минуту arrière-pensée[12], к которой идет. Необыкновенная способность. Я рад был этому спору, я мог некоторым образом изведать силы свои, с таким бойцом помериться стоит всякого ученья».
А. И. Герцен
К «старшим» славянофилам относят А. С. Хомякова, А. И. Кошелева и братьев Киреевских – Ивана и Петра (сыновья от первого брака названной выше А. П. Елагиной). К «младшим» – Ю. Ф. Самарина, В. А. Елагина, братьев Аксаковых – Ивана и Константина и других. По своему мировоззрению к славянофилам были близки М. П. Погодин, С. П. Шевырёв, Н. М. Языков (на его сестре Екатерине был женат А. С. Хомяков), а также В. И. Даль.
И. В. Киреевский
Повторим, рождение славянофильства не одномоментное явление, а растянутый во времени процесс. И всё же исследователи договорились «днем рождения» славянофильства считать одну из «сред» И. В. Киреевского в начале 1839 года, на которой А. С. Хомяков прочитал свою не предназначенную для печати статью «О старом и новом». В этом своем сочинении Алексей Степанович показал, что в истории допетровской России было много положительных моментов, которые необходимо возродить. Хомяков писал:
«…Наша древность представляет нам пример и начала всего доброго в жизни частной, в судопроизводстве, в отношении людей между собою <…> Западным людям приходится всё прежнее отстранять как дурное, и всё хорошее в себе создавать; нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь».
Именно этим – воскрешением старого, накопленного веками, богатства русского народа (сокровищ его родного языка, его мудрости, зафиксированной в пословицах и поговорках) и затем приведением его (этого богатства) в сознание значительной части российского общества – занимался всю свою сознательную жизнь В. И. Даль.
Поход на Хиву
В. И. Даль. 1830-е гг.
Соседствовавшее с Оренбургской губернией Хивинское ханство доставляло Российской империи много хлопот. Прапорщик Оренбургского линейного батальона № 10 И. Виткевич, посланный в ханство с разведывательной целью в 1836 году, докладывал:
«Ныне власть и влияние нашего управления простирается почти не далее пограничной черты Урала и не внушает ни кайсакам, ни областям Средней Азии особенного уважения. С нашего каравана взято хивинцами с одних бухарцев на 340 бухарских червонцев, или на 5440 рублей. С татар наших берут, как известно, вдвое противу азиятцев… У татар наших развязывают тюки, бьют людей и собирают с неслыханными притеснениями и злоупотреблениями; из развязанных тюков хватают и тащат товары во все стороны… Если посмотришь своими глазами на эти самоуправства, о коих у нас едва ли кто имеет понятие, то нисколько нельзя удивляться застою нашей азиатской торговли. Хивинцы ездят по Сырдарье, до самого Ак-Мечета Ташкентского, где отделяется Куван от Сыра, и грабят беспощадно чумекейцев наших, которые зимуют здесь и прикочевывают на лето к Оренбургской линии между Орска и Верхнеуральска. Ныне же насилие это вошло в употребление, и наши так называемые подданные (киргиз-кайсаки), будучи с нашей стороны освобождены от всякой подати и в то же время подвергаясь, по беззащитности своей, всем произвольным притеснениям и поборам хивинцев, поневоле повинуются им более, чем нам, и считают себя более или менее подведомственными хивинскому хану».