В. И. Даль понимал, что вызовет большое количество критических высказываний в свой адрес, располагая материал не в азбучном, а в «предметном» порядке, и всё же взял за основу порядок «предметный». Он отчетливо видел все сложности поставленной перед собой задачи. В «Напутном» читаем:
«Деление пословиц на древние и новые, на общие и частные, общие же и местные, на исторические, политические, юридические и пр. применимо только к небольшому числу, на выбор, да и может быть толково только при особой цели разработки. Но и тут не обережешься натяжки; все народные пословицы сложились в быту житейском, и применение их крайне разнообразно. Делить на разряды можно их по смыслу иносказания».
Затем В. И. Даль убежденно заявляет:
«Расположение пословиц по смыслу их, по значению внутреннему, переносному, как притч, кажется, самое верное и толковое». Но выполнить данную задачу непросто. Собиратель пишет: «В какой мере задача эта вообще исполнима, можно ли сделать это сразу, и насколько подсудимый вам собиратель в этом успел – другой вопрос; мы говорим только о правиле, о начале, на каком разумно можно основаться. Не сомневаюсь, что это лучший из всех порядков, в каком бы можно было представить все народные изречения для обзора, сравнения, оценки и уразумения их, и для общего из них вывода».
В «Напутном» объяснил В. И. Даль и то, чем плох алфавитный порядок расположения материала:
«Обычно сборники… издаются в азбучном порядке, по начальной букве пословицы. Это способ самый отчаянный, придуманный потому, что не за что более ухватиться. Изречения нанизываются без всякого смысла и связи, по одной случайной, и притом нередко изменчивой, внешности. Читать такой книги нельзя: ум наш дробится и утомляется на первой странице пестротой и бессвязностью каждой строки; приискать, что понадобилось, нельзя; видеть, что говорит народ о той либо другой стороне житейского быта, нельзя; сделать какой-нибудь свод и вывод, общее заключение о духовной и нравственной особенности народа, о житейских отношениях его, высказавшихся в пословицах и поговорках, нельзя; относящиеся к одному и тому же делу, однородные, неразлучные по смыслу пословицы разнесены далеко врознь, а самые разнородные поставлены сподряд; остается самому читателю сделать то, что мог бы подготовить издатель: подобрать однородные пословицы; но для этого надо прочитать всю книгу и, наделав свои заметки, выписать сотни, а может быть, и тысячи строк. <…> Словом, азбучный сборник может служить разве для одной только забавы: чтобы, заглянув в него, поискать, есть ли в нем пословица, которая мне взбрела на ум, или она пропущена».
Мы говорили ранее о статьях В. И. Даля, в которых он указывал на вредность неправильного обучения грамоте простого народа, на необходимость сначала его должным образом просветить. И в «Напутном» наш герой продолжил этот разговор:
«Как достояние общенародное, как всемирный гражданин, просвещение и образованность проходят путь свой на глаз, с уровнем в руках, срывая кочки и бугры, заравнивая ямки и выбоины, и приводят всё под одно полотно. У нас же, более чем где-нибудь, просвещение – такое, какое есть, – сделалось гонителем всего родного и народного. Как, в недавнее время еще, первым признаком притязания на просвещение было бритие бороды, так вообще избегалась и прямая русская речь, и всё, что к ней относится. Со времен Ломоносова, с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием, и всё более удаляются от истинного духа языка. Только в самое последнее время стали догадываться, что нас леший обошел, что мы кружим и плутаем, сбившись с пути, и зайдем неведомо куда».
В последнем предложении В. И. Даль намекает на деятельность возобновленного в 1858 году после длительного перерыва Общества любителей российской словесности при Московском университете, где главенствующую роль играли славянофилы. Действительным членом этого общества в 1859 году стал наш герой. С этим обществом связано издание «Толкового словаря живого великорусского языка».
«Толковый словарь живого великорусского языка»
Общество любителей российской словесности при Московском университете возникло в 1811 году. Просуществовав до 1836 года, оно прекратило свою деятельность.
Возродилось общество лишь через двадцать с лишним лет. Его первым председателем после возобновления работы – 27 мая 1858 года – был избран А. С. Хомяков. После этого за год деятельности общество приняло в свои ряды 32 писателя. За столь непродолжительный период вместе с В. И. Далем действительными членами Общества любителей российской словесности при Московском университете стали (назовем лишь несколько имен): М. Е. Салтыков-Щедрин, А. К. Толстой, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, А. А. Фет.
Через некоторое время общество стало проводить не только закрытые, но и публичные заседания. На первом из них, 26 марта 1859 года, А. С. Хомяков произнес речь. Он сказал:
«Много прошло времени с тех пор, как Общество любителей российской словесности в последний раз приглашало слушателей к открытому заседанию; но деятельность Общества и внимание жителей Москвы к его действиям ослабли гораздо прежде. Было время, когда наше Общество вносило живые и плодотворные стихии в московскую жизнь, – и Москва следила за ним с теплым участием и вниманием. Тому уже более 30 лет: десять лет возраставшего ослабления в деятельности и с лишком 20 лет как будто бы полного усыпления.
Тридцать лет! Немалый срок времени в жизни человеческой! Целое поколение в историческом летосчислении. <…> Чему же приписать более чем тридцатилетнее бездействие или полное молчание Общества? Я знаю, что можно бы их объяснить из внешних причин. Такого рода объяснение было бы несколько лестно и весьма легко. Его кажущаяся справедливость могла бы даже придать ему вид объяснения вполне удовлетворительного».
Но А. С. Хомяков не пошел по этому легкому, но сомнительному пути. Он признал: виновато само общество, поскольку долгое время оно формально существовало, но ничем себя не проявляло.
В конце своей речи председатель сказал:
«Будет ли наша деятельность плодотворна, будет ли от нее какой успех, про то скажет будущее. Во всяком случае, успех зависит от двух условий. Надобно, во-первых, чтобы всё просвещенное общество принимало участие в нашем деле; в во-вторых, чтобы мы были достойны этого участия. <…>
Я назвал литературное слово достоянием русского народа. Разумеется, я знаю, что народ никому не передает всецело своего достояния; но мы должны, милостивые государи, почтительно хозяйничать тою частью сокровища, которая досталась на нашу долю. Короче сказать, сохраняя уже утвержденное название “любителей российской словесности”, мы постоянно должны помнить, что мы “служители русского слова”».
Памятник «Толковому словарю живого великорусского языка» в Оренбурге
Председателю общества и многим его членам было известно, что В. И. Даль собрал огромную часть «народного достояния». Поскольку А. С. Хомяков заявил, что необходимо «почтительно хозяйничать» этой, собранной многолетним трудом, частью сокровища, В. И. Даля попросили рассказать о проделанной работе по собиранию слов – для того, чтобы общество решило, что делать дальше.
Владимир Иванович написал записку «О Русском Словаре» и зачитал ее два раза – 25 февраля 1860 года в частном заседании общества, а через неделю, 6 марта, – в публичном заседании. Он сказал в своей записке:
«Словарю дано названье: Словарь живого великорусского языка; в него должна бы войти вся живая речь нынешнего великорусского поколения; Малая и Белая Русь исключены: это особые наречия. <…>
Церковный язык наш исключен; но приняты все выражения его, вошедшие в состав живого языка, также обиходные названья предметов веры и церкви. <…>
При тщательном сборе народных речений, не вносились однако в словарь, умничаньем искаженные и столь удачно прозванные галантерейными, выражения полукупчиков, сидельцев, разночинцев и лакеев, как напр. патрет, киятер, полухмахтер и пр.
Главное внимание обращалось на язык простонародный. <…>
Если чужое слово принимается в другой язык, то, по крайней мере, позвольте переиначить его на столько, на сколько этого требует дух того языка: он господин слову, а не слово ему! <…>
Но составитель словаря не укащик языку, а служитель, раб его; здесь можно сказать о всяком писателе: напишешь пером, не вырубишь топором. Сколько можно было собрать этих чужих речений мимоходом, посвящая весь досуг свой сбору и обработке русских слов, столько внесено в словарь, и с умыслу не упущено ни одного. Одна часть слов этих более или менее приурочилась у нас, и собиратель не вправе выселять их по своему произволу; дело писателей покидать их и дать им выйти из обыка; другая часть, всё еще нам чуждая, включена для того, чтобы противопоставить русские, отвечающие им выражения. При этом изредка и по необходимости, только при переводе чужих слов, случалось мне и самому прилаживать и применять русские слова, не знаю, на сколько удачно, а думаю, что не в противность языку, а в духе его».
Это было сказано о подборе слов: какие включать, а какие нет.
Далее В. И. Даль сказал о структуре словаря:
«Какой вид или образ придать словарю, как его расположить? Как можно сподручнее. Именной и голый список всех слов, по азбучному порядку, крайне растянут и утомителен, требует многих повторений, при толковании самых близких, однородных слов, и разносит их далеко врознь. Расположение по корням – и опасно и недоступно; тут без натяжек и произвола не обойдешься, а отыскание слов очень затруднительно.
Я избрал путь средний: все одногнездки поставлены в кучу, и одно слово легко объясняется другим. Одногнездками называю я глагол с производными: существительными, прилагательными, наречиями и другими частями речи. Но предложные слова того же гнезда отнесены на свое место, и там нередко образуют опять свои гнезда и кучки.