– Барон, расскажите, это правда, что сарацины не выдерживают атаку рыцарской конницы? Ведь вы видели такую атаку с другой стороны.
– Да, когда несется лавина рыцарей – двести, пятьсот рыцарей – ее невозможно остановить. Она все сметает на своем пути.
– Так почему же до сих пор приходится с сарацинами воевать?
– Лавина рыцарей – это сила. Но это прямолинейная, грубая сила. Рыцарское войско можно замучить мелкими наскоками легкой кавалерии, завести в безводные места, как перед ужасным разгромом при Хаттине, непрерывно осыпать тучами стрел, не подпуская к ближнему бою. Мне пришлось, к сожалению, два раза сражаться в войске эмира Дамаска с большими рыцарскими отрядами. И оба раза мы выходили победителями. Но приходилось против силы использовать тактику, хитрость.
– Мне рассказывали, что вы всегда побеждали и в сражениях и в поединках.
– Знаете, их было не так уж много – сражений. А поединков помню не больше шести. Многие европейские рыцари выиграли значительно больше поединков.
– Это, наверное, страшно, мчаться навстречу врагу?
– В этот момент, когда перед тобой враг, не ощущаешь страха. Видишь только врага, его оружие, понимаешь, что он сейчас сделает, и стараешься предвосхитить его.
– Ужасно. Почему мужчины так любят сражаться, убивать друг друга?
– Неправда. Не думаю, что мы любим сражаться, тем более убивать. Просто это необходимость. Такая же необходимость, как воспитывать детей, строить дом, сажать деревья. Ты должен это делать, потому что иначе нельзя.
– Барон, правда, что вы рассекли солдата одним ударом?
– К сожалению. И мне до сих пор неприятно вспоминать об этом. Это было… Даже не знаю, что это было. Помутнение сознания? Но я не мог поступить иначе. Этот человек убил графа Вальтера. Возможно, он убил и его младшего сына Франца.
– Извините, что я задела больное место.
– Но вы же не виноваты, вы не знали.
– Мне рассказывали еще, что вы зарубили целую дюжину мамлюков. Разве это могло быть?
– Конечно нет. Не дюжину, а только пять. Да они еще разделились на две группы. Боюсь, что эта история будет преследовать меня всю жизнь. Я не мог иначе, вынужден был убить их всех.
– Страшно убивать?
– Когда сражаешься, об этом не думаешь. Или ты убьешь, или тебя убьют. Третьего обычно не дано. Все сожаления – потом. Потом, когда уже все кончилось и ты понимаешь, что снова жив, что ты дышишь полной грудью. А совсем незнакомый мужчина, оказавшийся не в том месте и не в то время, лежит бездыханный.
Честно говоря, мне этот разговор начал надоедать. Ведь понятно, для чего она меня пригласила в это удаленное поместье. Зачем же ходить вокруг да около. Но это женщина, и по-другому она не может. Она ждет от меня помощи, сигнала. Я тоже не могу сказать, что нам пора в постель. Обидится. Придется выдержать этот разговор. Как бы только увести его в сторону от проклятой темы убийства. Почему женщин так возбуждает подобный разговор?
– Синьора, можно называть вас Виола?
– Да, конечно, барон. Вас я тоже буду звать просто Роман. Вы не возражаете?
– Отнюдь. Но я хотел вас спросить, на каком языке вы разговаривали с Паоло? Похоже на латынь, но это не латынь.
– Да – итальянский, народный итальянский язык.
– Интересно, ни в Дамаске, ни в Каире я не слышал этот язык.
– Но это естественно, итальянцы говорят на нем только между собой.
– Виола, вы не могли бы поучить меня немного итальянскому языку? Ведь я собираюсь в Палермо.
– В Палермо мало кто говорит на итальянском. Чаще вы услышите немецкую, арабскую или французскую речь. Вот в Риме и Тоскане почти все говорят на этом языке. Только пишут на латинском. Но я охотно буду учить вас. Хотите, мы начнем прямо сегодня.
– С удовольствием.
Это был повод закончить с ужином. А потом беседа в будуаре, закончившаяся уроком практического итальянского в ее спальне.
На следующий день после завтрака мы ездили по поместью и окрестностям. Виола показала свой сад. В саду меня заинтересовали только рожковые деревья и лимоны. На рожковые деревья в Палестине я не обращал раньше внимания, а лимоны вообще не видел, ни в Твери, ни в Тверии, ни в Табарии. Извините за каламбур, шучу, конечно: в Твери и в Табарии их действительно нет, а в Тверии (через восемьсот лет) не замечал их. Апельсиновые сады – это да, их невозможно не увидеть в Израиле, но лимонных не видел. А здесь маленькое чудо: на деревьях одновременно висят спелые желтые плоды, много маленьких зеленых лимончиков и тут же цветы и завязи. И все это зимой. Виола предложила мне нарвать лимонов. Не слезая с лошади, легко достать почти до самых верхних веток. Спелые лимоны легко отделялись от ветки, я кидал их Виоле, некоторые она успевала ловить и прятать в седельную сумку, но большинство так и осталось на земле. А аромат в лимонном саду… волшебный.
Виноградник зимой скучный. Мы смотрели с пригорка на эти бесконечные ряды плетей, веревок, кольев. Тишина, обрезанные плети застыли и даже не колышутся под слабым юго-восточным ветром. Я удивляюсь:
– Это все ваше? Куда вы деваете столько винограда?
– Не знаю, этим занимается управляющий. Кажется, вино он продает венецианцам. А они поставляют дальше, на север.
– Не смогу оценить, но, на мой взгляд, доходы должны быть приличные.
– Не жалуюсь. Мне хватает. Управляющий, он тоже пизанец, советует купить землю в Пизе, не в городе, а где-нибудь южнее, у моря. Но я не хочу. Мне здесь легко дышится. А там куча родственников, и всем всегда что-то нужно. Деньги в основном. И меня будут осуждать, что мало помогаю родственникам, и сватать за какого-нибудь беднягу из своих. Зачем мне это нужно?
– Но когда-то нужно построить семейную жизнь, завести детей, в конце концов.
– Хорошо бы. Но где найти надежного мужчину. Снова выходить за купца? Нет, спасибо. А знать все время воюет. Опять оставаться вдовой? Зачем?
Я промолчал. Что можно сказать двадцатипятилетней женщине, наслаждающейся обретенной свободой. Дурацкие доводы, которые ей уже десятки раз приводили родственники и знакомые? Не хочет она пока постоянных хлопот, обязанностей, тревог семейной жизни. А ее вчерашним словам о скуке провинциальной жизни, извините, не верю. Просто кокетничала. Но это ее право, выстраданное пятилетним замужеством со скучным, положительным негоциантом.
Мы поднимались все выше и выше. Наконец на вершине большого холма Виола остановилась и развернулась к побережью. Вдали внизу видна вся Фамагуста, почти слившийся с ней городок Констанца, маленький порт и бескрайнее море. Наши кони встали рядом. Виола сидела в дамском седле спиной ко мне, я обнял правой рукой ее плечо, она склонила на мою руку голову. Потом повернула, насколько смогла, голову ко мне, сказала: «Домой». И мы поскакали к дому. Она бросила поводья подбежавшему слуге, спрыгнула, не дожидаясь моей помощи, с коня, взяла меня за руку и молча повела в свои покои.
Еще два дня мы провели в каком-то угаре: кони, свежий зимний воздух, обильная еда, прекрасное тягучее вино, много любви, никаких забот. Вечером я сказал, что пора возвращаться в Фамагусту.
– Я тебе надоела? Тебе со мной скучно?
– Нет, что ты, с тобой не соскучишься. Но я жду вестей от графа. Он собирался познакомить меня с королем и его матерью. Джон – двоюродный дядя умершего короля Хуго Первого, отца малолетнего Генриха.
– Да, я знаю, он бальи королевства. Вместе с Филиппом, фактическим регентом при племяннице Алисе Шампанской – матери Генриха, они управляют королевством: ведь Алиса только юридически регент. Кстати, Джон и Филипп, через свою мать Марию Комнин, дяди Алисы, дочери Генриха Второго Шампанского и королевы Иерусалимской Изабеллы[189]. Но у него уже много проблем. Многие из кипрских баронов недовольны Джоном. Считают, что они с Филиппом дают слишком много привилегий своим сторонникам.
Утром мы вернулись в Фамагусту. Мои зимние каникулы закончились. Через пару дней Джон прислал посыльного с письмом, в котором просил приехать в Никосию. Он просто написал, что ему нужна моя помощь. Кроме того, приписал, что весь двор и бароны тоже в Никосии. К моему удивлению, Виола сразу же поддержала переезд. Более того, сказала, что в Никосии у нее имеется подруга, которая давно зовет ее в гости. Виола после возвращения в Фамагусту успела написать ей, что может приехать с другом, и получила приглашение приехать вдвоем.
На следующий день она отправила в Никосию повозку со своими и моими вещами, а мы отправились туда верхом еще через день. От Фамагусты до Никосии примерно сорок пять километров. Мы не спешили, останавливались два раза перекусить в живописных местах и приехали в Никосию к вечеру. Приятельница Виолы – Ольга, тоже вдова греческого негоцианта. Особа лет сорока пяти, самоуверенная и состоятельная. Двухэтажный каменный дом почти в центре Никосии – основательное владение. Несмотря на разницу в возрасте, они встретились с Виолой как подруги: с объятиями и поцелуями. Потом она посмотрела на меня, улыбнулась и что-то сказала Виоле такое, что та даже зарделась от смущения. Нас разместили в комнатах, имеющих отдельный вход со двора. Как новобрачных, посмеялась Виола. Наши вещи уже привезли, и это было кстати, так как я намеревался пойти к Джону этим же вечером.
К Джону пошел без Виолы, хотя она хотела тоже идти со мной. Ольга дала провожатого, поэтому мне не пришлось спрашивать дорогу. У входа в небольшой дворец Джона я представился, и слуга, который был предупрежден, сразу же отвел меня в зал, где уже собрались гости. Среди гостей не было ни одной дамы, только сеньоры королевства. Джон сидел во главе стола, но встал, увидев меня, поднял руку, призывая всех к молчанию, и коротко представил меня:
– Мой друг, барон Роман Клопофф. Барон прибыл к нам проездом, направляясь к императору в Палермо.
Шталмейстер посадил меня довольно далеко от Джона. Я бы не сказал, что мое появление произвело сильное впечатление на гостей графа. Впрочем, нельзя сказать, что это гости. Оказывается, бароны в очередной раз обсуждали намечающееся замужество королевы Алисы Шампанской. Мнения собравшихся баронов о кандидатуре Боэмунда Антиохийского