– Она отравила вашего солдата.
Расстреливал женщину русский офицер. Рабочие, строившие пакгауз, видели, как полковник достал из кармана наган и выстрелил женщине в спину. Никто из присутствующих не удивился, не высказал возмущение. Каратели давно убедились, что в революции русские женщины не отличаются от русских мужчин: в бою проявляют завидную смелость и смерть встречают так, что позавидуешь.
Обреченных выстроили перед глубокой траншеей. Пожилой мужчина еще что-то выкрикивал, проклиная предателей России. Остальные молчали, глядя на вершины зеленых сосен, в которых играли утренние лучи летнего солнца. Молчала и женщина, придерживая на уровне груди перебитую руку.
Американские саперы, сделавшие залп по живым мишеням, перезаряжали винтовки, весело переговаривались. Из их слов можно было понять, что на завтрак им обещали рагу из телятины…
Обо всем этом с дрожью в голосе рассказывал Насонову начальник железнодорожной станции Елизар Захарович Косовицын.
В седьмом часу он вернулся с кладбища, застал у себя на квартире Насонова. Георгий забежал проститься с Фросей.
Их общий друг был в привычном для них обмундировании с погонами лейтенанта экспедиционных войск. В этой форме Насонов регулярно появлялся в штабе 339-го пехотного полка. Еще недавно он был в списках этой части, служил в качестве переводчика. С некоторых пор числился как представитель союзных войск при генерал-губернаторе, по-прежнему подчинялся непосредственно генерал-лейтенанту Миллеру. Хотя настоящего Миллера он никогда не видел. Но его двойника видел часто, получал от него задания, приносил из-за линии фронта агентурную разведку, неосведомленному штабисту из завесы невозможно было понять: кто же такой на самом деле прапорщик Насонов или лейтенант Насонов, на кого работает: на генерал-лейтенанта Миллера или на генерал-майора Самойло?
У генерал-майора Самойло с прапорщиком Насоновым трудным был первый разговор. В штабе завесы Насонов появился вскоре после Сергея. О нем Сергей рассказал отцу и предположил, что у союзников от Миллера работает не он один, и назвал фамилию Насонова. Они вместе плыли на «Олимпии» как волонтеры, поступившие на службу по контракту. Офицеры знали друг друга, до ранения были однополчанами, лечились в одном госпитале. Это их сблизило настолько, что вожатый, наблюдая за ними на курсах, а потом на корабле, не стал их разлучать. Они дополняли друг друга. Неторопливый рассудительный Сергей умел вести себя сдержанно, в праздные разговоры не вступал, на вопросы любопытных янки, зная, что он русский, отвечал односложно, как бы нехотя, и к нему пропадал интерес. Сказался командирский опыт – словами не разбрасываться, говорить коротко и по существу.
Георгий в некотором роде противоположность Сергея, натура импульсивная, свои суждения высказывает, не задумываясь, кто перед ним – свой брат русский офицер, или офицер – янки. Несправедливость в полку ему бросалась в глаза, недовольство он высказывал вслух. Заступился за солдата Клима Бозича, которому капрал дал пять нарядов вне очереди за опоздание в строй. По уставу внутренней службы он имел право дать только два наряда. Жалоба дошла до командира полка подполковника Стюарта. Подполковник объявленное капралом взыскание отменил, от своего имени объявил два наряда, а русского прапорщика при первой же возможности обещал наказать. По-русски эта угроза выглядела так: не суйся со своим уставом в чужой монастырь.
И Сергей Самойло ему по-дружески посоветовал:
– Мы же договорились: в чужие дела не вмешиваться – у них своя жизнь, у нас – своя.
И тут Георгий не сдержал себя:
– А зачем они вмешиваются в наши дела? Мы им помогаем? Помогаем.
– Чем?
– По всей вероятности, грабить Россию.
– Вот и молчи… – предостерег товарищ и добавил: – Целее будешь.
Насонов был родом из Обозерской, небольшой таежной деревеньки, затерявшейся среди озер европейского Севера. Деревенька превратилась в большой рабочий поселок благодаря недавно построенной железной дороге, давшей новую жизнь западным районам Архангельской губернии.
Отец Насонова мелкий предприниматель, он, как и кровный отец Сергея, владел лесопильным заводом с десятком рабочих, набранных из бывших ссыльных. Здесь они отбыли срок за участие в забастовках. Считались политическими, себя с гордостью называли питерцами. В большинстве это были металлисты, даже после амнистии их обратно в город на Неве не пустили. В тайге они обзавелись семьями, предприниматели дали им работу. Они и здесь представляли для властей опасность. На несправедливости отвечали протестами. Все это были заводские рабочие, старожилы называли их «парями».
«А паря-то с моей дочкой дролится» – это значит, скоро свадьба, дочь охотника выйдет замуж за рабочего-заводчанина, будет жить в поселке, где есть лесопильный завод.
К 1914 году в Архангельской губернии, по официальной статистике, было 1400 лесопильных заводов. Порты Архангельска и Онеги загромождались штабелями пиломатериалов. До ледостава в Белом море их спешили вывезти в Европу.
Война тормозила торговлю, но грабить Россию не мешала, наоборот, помогала всячески. Это понимали русские люди, болевшие за Отечество. Многие из них интуитивно чувствовали, что надо войну заканчивать, заявить иностранным грабителям: прекращайте нас грабить! Мы тоже люди. А люди терпят до поры до времени, потом взрываются, а когда взорвутся, не жди пощады. Добрый человек на зло отвечает ненавистью.
На митингах об этом уже говорили открыто. В рабочих поселках с остановленными лесопильными заводами, с пустыми магазинными прилавками, с не отоваренными карточками на хлеб. Уже нередко совпадали стремления русских рабочих и русских предпринимателей.
Бросалось в глаза засилье иностранцев. Об этом тоже говорили, но с оглядкой.
Подала свой голос и русская армия. Никто уже не отрицал, что весомое только то слово, которое подкреплено силой. Но его до поры до времени не слышно, потому что оно живет в повседневной будничной работе.
– Георгий Насонов – надежный товарищ, – сказал Сергей Самойло отцу-генералу. – Если для тебя будет срочная ценная информация, а я лично не смогу передать, за меня это сделает Жора. Его полк дислоцируется в Обозерской. Отсюда ему проще переходить линию фронта. Только надо определиться с паролем.
Генерал предложил пароль, проще которого не придумаешь: перебитый надвое плоский камушек с Ваймуги, при ударе по нему сталью дает обильную искру. На фронте это огниво заменяет спички. Половину камушка генерал оставил у себя, другую половину передал Сергею.
– Меня найти ему будет просто.
Этим паролем Георгий пользовался несколько раз. При обыске, завернутый в трут, камень не вызывал подозрений. Вся информация находилась в голове. Так его учили и на курсах в Филадельфии. Какую-то информацию он приносил и двойнику Миллера, вся она была согласована с Александром Александровичем. Раскрывать Насонова перед работниками штаба завесы он остерегался. Ведь у Миллера были и другие агенты, которые добросовестно работали на белых. Данные Насонова перепроверяли. Все должно было сходиться один к одному.
Да и сам генерал Самойло был под наблюдением с двух сторон: агенты Миллера, принятые на воинскую служу как военспецы, к нему присматривались, считай, с февраля 1918 года, то есть с первого дня службы в Красной армии. Интерес к нему усилился, когда ему нанес визит капитан Самойло. Никто их разговора не слышал. Приемный сын передал ему на словах предложение своего непосредственного начальника в стане Белой армии: тайно работать на Белую армию и на союзников-американцев. Президент Вудро Вильсон пообещал ежемесячно выплачивать русским генералам, поступивших на службу в Красную армию, денежное довольствие по чину генерал-майора армии США при условии, что они работают на Соединенные Штаты.
Генерал Самойло не возмутился и не удивился. С подобным предложением через своих агентов к нему уже обращался адмирал Колчак.
– А как бы ты поступил на моем месте? – спросил он Сергея и пристально взглянул ему в глаза.
Капитан Самойло не ожидал такого вопроса. Он предполагал, что генерал в числе самых первых добровольцев Красной армии с негодованием отвергнет предложение своего бывшего товарища, учившихся в стенах одной академии, готовивших убежденных офицеров-монархистов.
Но генерал не ответил, а спросил. Надо было говорить свое веское слово. Крепкая армия, как известно, пустословия не терпит. Она может отмолчаться. Да! Это время на раздумья, когда принимаются решения, что могут повлиять на судьбу Отечества.
– Не знаю, – ответил тогда Сергей. – Раньше не задумывался. А вот меня твой товарищ окунул в болото. Я ему поверил. Он спасает империю. Но империи, они, оказывается, разные по содержанию. И наша Российская империя нуждается в смене содержания. А какое оно будет – будущее покажет… Так что, батя, не знаю…
– А я знаю, – решительно произнес генерал, как перед боем отдают приказ на открытие огня.
И процитировал стихи, по всей вероятности, собственного сочинения:
Быть верным нашим помыслам высоким,
И верить совести, как высшему суду.
А коль случится, то в бою жестоком
С Россией вместе разделить судьбу.
24
Елизар Захарович догадывался, что друг его дочери, прапорщик Георгий Насонов, человек загадочный, но не опасный. При нем можно откровенничать, он не побежит в белогвардейскую контрразведку, не донесет на родителей своей невесты.
Их уверенность подтверждалась рядом случаев, когда прапорщик, испытавший тяготы фронта, нелицеприятно высказывался о царской семье, приютившей проходимца Распутина. Он уже был навеселе (в семье Косовицыных отмечали день рождения Фроси), разговор зашел, как тогда было принято писать, о текущем моменте, о разрухе, о глупостях императора, которого охмуривал безграмотный мужик из тобольской глубинки, в порыве гнева восклицал: «Кончаются Романовы – начинается Россия». Будущего зятя урезонивала Фросина мать – Людмила Васильевна: