Когда Артемьев узнал, что иноземные войска захватили город и в Обозерской расстреляли архангельский губернский совет, неожиданно вернулся в Шенкурск, случайно на улице встретил Насонова. Тот шел с группой вооруженных людей, но не под конвоем. И Артемьев был не один, а с зятем. Они Насонова узнали сразу. Постояли, поговорили. И вдруг при Насонове Артемьев стал упрекать зятя:
– Не заболей ты, Михаил, чехоткой, и тебя б уложили в яму. Я тебе говорил: занимайся лесом, а не политикой. Ты лесничий от Бога. На кой черт полез во власть?
– В Совет меня люди избрали. Как бывшего каторжанина, – словно оправдывался зять.
– И что теперь намереваешься делать? Поговори вот с прапорщиком, – показал на Георгия. – Это свой человек. Он тоже не стал заниматься политикой, сбежал из армии и правильно сделал.
– Я в Красной армии, – уточнил Георгий.
Заведующий тут же нашелся:
– В Красной – это не политика, это служение народу. Так я понимаю?
Заведующий лесотехнической школой оказался человеком разговорчивым, еле отпустил Насонова. Прапорщика ждали в штабе.
На следующий день Артемьев разыскал Насонова, и разговор продолжили уже в доме у зятя. Зять собрался отправиться в Архангельск. Вдвоем с Насоновым сейчас они отговаривали его от поездки.
– Ты же болен. Куда тебе… – соглашаясь с Артемьевым, убеждал Георгий своего нового друга. – Окрепнешь – вместе пойдем. На наш век интервентов хватит. Мы еще повоюем.
А тесть – как подзуживал:
– Интервенты на Архангельске не остановятся. Они и к нам пожалуют, в нашу глухомань. Если высадились – будут грабить. Лес вырубят, пустыню оставят.
– Оставят, если будем на печи отлеживаться, прятаться по заимках… – отвечал зять. – Вот я подлечусь маленько, попью медвежьего жира. Да что я… Все вместе отстоим свою власть.
– Чем? – с укоризной говорил Артемьев. – У них корабли, аэропланы…Они же нас техникой задавят.
– А мы их – людьми.
– Ну, дай-то Бог…
– На бога надейся… – намекнул зять.
– Безбожник…Молитва тоже силу имеет, – напомнил тесть. – Добрая молитва силу крепит.
– Тут я с тобой, батя, согласен.
– Вот и ладно, – сказал тесть и осенил себя перстом по-старинному. – Если нужна будет помощь, вся тайга поднимется. Да что тайга – вся Россия. Как в старину. Били поляков, били французов…Били германцев. А теперь вот этих – из-за океана. Народ не потерпит… Откуда б не явились.
Зять Артемьева, Иван Антонович Березин, не долечившись, вернулся в Архангельск, но город уже был оккупирован. Жену с тремя малолетками новые хозяева поместили в конюшню.
В их доме поселились две американки – Беатрис Гослинз и Альма Форстер. В госпитале они работали сестрами милосердия.
Иван Антонович с ними познакомился, признался им, что у него закрытая форма туберкулеза. Они привели к нему врача-негра. Тот долго его расспрашивал, где он достал такую болезнь. И когда врач узнал, что зять Артемьева заболел на каторге, выразил сочувствие.
– А чем лечились? – спросил.
Каторжанин ответил, не таясь:
– Жиром медведя.
– Продолжайте лечение этим же лекарством. Вы на стадии полного выздоровления, – обнадежил негр.
29
Много лет спустя – после Гражданской войны в России – в газете «Волонтер» штата Иллинойс появилась заметка о подвиге русского партизана, который привел в штаб Красной армии пленного американца и русского белого офицера.
В заметке говорилось о том, как глубокой сентябрьской ночью в штаб доставили троих задержанных. До утра их поместили в подвал под замок.
Пленный американец был удивлен странным обращением со своими людьми, переходившими линию фронта. Русского офицера, красного партизана и пленного американца матрос из охраны штаба Красной армии закрыл в одну камеру. У партизана отобрали оружие, у поручика – сумку с бумагами. Тщательно обыскали американца, нашли флакон с жидкостью от гнуса, и чтоб убедиться, что это не спирт, матрос сделал глоток и тут же выплюнул.
Из караульного помещения пришли красноармейцы смотреть, какая на американце обувь. Добротные влагонепроницаемые ботинки из бычьей кожи они, не спрашивая хозяина ботинок, обменяли на старые юфтевые сапоги. У прапорщика забрали наручные часы. Отобрали и местные деньги, так называемые «чайковки», объяснили, что эти деньги уже не в ходу…
Об этом же факте сообщал и солдат 318-го пехотного полка Майкл Грегор. Вернувшись на родину, он опубликовал воспоминания о приключениях американского волонтера в Советской России, где подробно изложил случай необычного пленения красными партизанами.
Не обошел вниманием и такую деталь. Утром, когда открыли камеру (это была столярная мастерская, где конвоиры дали им возможность пару часов поспать и отогреться на сухой сосновой стружке), принесли котелок с похлебкой. В котелке плавала разваренная перловая крупа и белые кусочки незнакомого овоща, похожего на морковку. Это был турнепс, заменявший северянам картофель. Завтракали втроем, ели из одного котелка и одной деревянной ложкой, которую им одолжил конвоир, уже щеголявший в новых американских ботинках.
После завтрака задержанных оставили без конвоя. Вскоре в мастерскую заглянул матрос. Это был комендант штаба. Прапорщик его сразу не узнал. За какие-то три месяца комендант заметно постарел, высох с лица, отпустил усы и бороду, в бороде – седина. Только серые, стального цвета глаза время не поменяло. Но в них уже проглядывала смертельная усталость. Такой взгляд у людей от хронического недосыпания и постоянно напряженных нервов.
– Товарищ Насонов, вас покормили? – обратился он к прапорщику, крепко пожимая руку.
– Спасибо, супчик что надо. – Георгий ответил с улыбкой, как улыбаются другу после продолжительной разлуки.
– Не обижайтесь, наши интенданты поставили вас на довольствие как перебежчика. У белых, конечно, кормежка лучше, но бегут к нам… А где ваш пленный?
– Пошел мыть котелок.
– Вы его допросили?
– Что знал, рассказал.
– Надо, чтоб его допросили члены иностранной комиссии. Мы его сегодня же отправим в штаб фронта. Там он встретит своих однополчан, добровольно перешедших на сторону Красной армии. Они с ним сразу найдут общий язык. Он писать умеет?
– Судя по разговору, грамотный.
– Нам нужны агитаторы. Для разложения войск неприятеля. Кое-кому мы предлагаем вернуться обратно в свою часть.
– Трудная задача.
– А кто сказал, что просветлять мозги задача легкая? Об этом вам лучше расскажет Михаил Сергеевич.
– Он – кто?
– Товарищ Кедров. На днях вернулся из Москвы. Вы его знаете. Однажды вы с ним встречались. А сейчас вас, товарищ Насонов, желает видеть командарм.
Комендант увел прапорщика. Вскоре пришли и за Иваном Тыриным. Ему вернули его оружие, но извиниться забыли. Он и без извинения был рад, что признали его за товарища.
Майкл остался один. Возле колодца, где он мыл котелок, к нему подходили красноармейцы, о чем-то спрашивали, но так как он не говорил по-русски, а они по-английски, обменивались жестами.
Русская и английская речь звучали отчетливо. Кое-что было понятно.
Бойцам нравилась добротная шерстяная куртка. Но обменять ее на шинель никто не насмелился. Впереди была зима, а зимой на Русском Севере шинель – одежка самая подходящая. Скоро эту вещь по достоинству оценили и солдаты экспедиционного корпуса. Длиннополая шинель заслоняет колени, на которые не намотаешь обмотки.
30
Командарм Самойло встретил Насонова, как родного сына после долгой разлуки.
– Весьма, козак, рад тебя видеть! – говорил генерал, обнимая прапорщика. – Рад, что ты жив и здоров, благополучно вернулся оттуда.
– Товарищ командарм, я и раньше возвращался, как вы помните, благополучно. У меня же охранная грамота.
– Все это так, – соглашался командарм. – Но с некоторых пор меня терзает тревожное предчувствие: не попал ли ты, козак, в контрразведку? В Архангельске объявился Миллер, не мифический, а настоящий, и мы тебя не успели предупредить. У него за тобой должок, и вроде не маленький.
– Теперь уже два, – охотно уточнил Насонов, – и тоже не маленьких.
– Ты имеешь в виду диверсионный отряд, на который вы наскочили? Кстати, кто из вас придумал изуверский способ пленения?
– Мой проводник Иван Тырин. Так, говорит, в старину готовили пациента к выдергиванию больного зуба. А может, он сам придумал?
– Ничуть, – подтвердил генерал. – У наших предков, восточных славян, был еще и такой варварский обычай – устрашающе воздействовали на неприятеля: из черепа побежденного врага победители пили мед. Череп инкрустировали, делали его похожим на заздравную чашу… Но все это, как сказал бы поэт, дела давно минувших дней…
– Я и сейчас не побрезговал бы выпить из черепа генерала Пула, – признался Георгий. – Этот британец на земле нашего Севера уже столько наделал черепов! И все это косточки…косточки русские, как сказал бы наш другой, тоже не менее замечательный поэт.
– С Френцисом Пулом, – продолжал командарм, – они сами расправятся. На днях его уже от должности отстранили. Вместо него войсками вторжения назначен командовать его заместитель Эдмунд Айронсайд.
– Видел его. Собственными глазами, огромный и крикливый. В Архангельске на параде по случаю какой-то победы оглушил толпу громоподобным голосом…
– Это когда выступал Миллер?
– Да, но у генерала Миллера голос тихий, похожий на рычанье дикой кошки…Хотя, товарищ командарм, этим тихим голосом скольких офицеров он послал на казнь! При мне по его приказанию расстреляли майора Игумнова. Майор отказался принять командование над «бешеной сотней». Есть такая в Онежском уезде. Шалят они по тылам нашего Северного фронта. Себя выдают за партизан.
– Да, есть у нас и такие, – подтвердил командарм. – «Шенкурятами» их называют.
– Это пацаны, – подтвердил Георгий. – Гимназисты. Жестокие ребята. Началось с того, что избили инспектора гимназии. Он потребовал от них знаний, а они – высоких оценок. Себя они назвали патриотами, потребовали, чтобы по всем предметам преподаватели выставляли им оценку «весьма удовлетворительно».