— Готово, — сказал Слава.
— Ага, вот и замечательно. Спасибо тебе, давай-ка выйдем. Пусть наш друг подумает о жизни.
Они вышли из кабинета.
— Слава, дорогой, ты мне очень помог. Так что сейчас ты иди домой, я тут сам… — Игорь тряс руку Лебедева.
— Да ладно, — смущенно басил борец. — Я всегда.
— Спасибо, спасибо. Действительно помог. Так что если что, обращайся. Помогу, чем могу.
— Ерунда, все нормально.
— Только одна просьба, Славик. — Морозов чуть-чуть наклонился вперед. — Ты никому не говори про это…
— Это вы о чем?! — Слава удивился.
— Вот и славно. — Морозов хлопнул Лебедева по плечу. — А я назад, к пациенту.
Когда он вернулся в комнату, Боря всеми силами пытался вырваться из липкого плена.
— Торопитесь куда-то, молодой человек? — поинтересовался Игорь. — Кстати, на чем я остановился? Ах да! Ты ж меня не уважаешь. Просто так ничего не скажешь. Ты у нас самурай! Гордый воин! Последний из могикан, презирающий боль. Но вот беда, мне очень надо знать, кто тебя сюда прислал. С канистрой бензина. И еще очень мне интересно, кто тебе дал ключи и код к сигнализации. Но ведь ты не скажешь?
Морозов с сожалением и надеждой посмотрел на Борю.
Тот отчаянно толкал языком бинт.
— Или скажешь? — Игорь аккуратно вытащил кляп.
— Сука! Псих! Сука! Я тебя, бля…
— Понял, — Морозов втолкнул бинт обратно. — Я почему-то так и думал. Прежде чем мы начнем, я должен тебя предупредить. В этой комнате совершенно звуконепроницаемые стены. Так что ты можешь сколько угодно звать на помощь. И называть меня всякими нехорошими словами. Этого никто не услышит. Еще, видимо, надо пояснить. Это место — почти музей. Таких кресел уже давно не делают и не используют. Медицина, друг мой, сделала большой шаг вперед. И теперь стоматологические операции ведутся почти без боли. Никаких сверл, никаких крючков. Химические растворы, точная лазерная хирургия. Праздник! А все это… Все это темное наследие конца двадцатого века. Для тебя это все равно что средневековье.
Игорь взял из набора инструментов нечто отдаленно напоминающее тиски.
— С чего начнем? — спросил он связанного. — У нас есть два пункта на сегодня. Ротовая полость и пальцы рук. Ну, давай, на твой выбор. Пальцы или рот?
Боря-Шары начал дергаться.
— Вот и я не знаю, — покачал головой Игорь. — Давай-ка мы начнем с ротовой полости. Уж очень ты грязными словами выражаешься, наверняка есть у тебя какая-нибудь гадость. Кариес там, плохие пломбы.
Он примерился и с хрустом запихнул тиски в рот пленного. Потом вытащил кляп. Покрутил какие-то гайки, приборчик раскрылся в разные стороны.
— Эта штука применяется, когда больной не может держать рот открытым. Очень удобно, — прокомментировал Морозов. — Ну, давай посмотрим…
Он сунул было зеркальце Боре в рот, но тот дернулся.
— Ну, ну, спокойней, — пробормотал Игорь и зафиксировал голову связанного. — Вот так. Вот…
Он некоторое время водил зеркальцем, потом удовлетворенно крякнул и пояснил:
— Кариес. Дупло. Хорошее такое. Скоро заболит. А ты как думал? Неужели папа не учил тебя, что плохие слова говорить нехорошо? Что после этого надо чистить зубы? Чтобы не было дырочек и не было больно. Не говорил тебе папа такого?
Боря попытался было рассказать про спички, но не смог. До боли растянутые челюсти не позволяли даже мычать.
— Знаешь, — Морозов нажал рычажок, и старая бормашина омерзительно завизжала, — когда-то этот метод лечения применялся в специальных психиатрических больницах. СПБ. Правда, смешно? Сейчас этим сокращением именуют Санкт-Петербург. Некоторых политических деятелей прошлого века в этих дурках некоторое время держали. Иногда безрезультатно. Называется то, что мы сейчас будем с тобой делать, перфорация ротовой полости без наркоза. Понимаешь? Я поначалу думал позагонять тебе под ногти гвоздей, но потом решил оказать уважение. Не каждого врага народа так… лечили.
Он по-доброму взглянул Боре в глаза, улыбнулся. И принялся растачивать небольшое дупло на зубе мудрости.
Когда бур достиг чувствительных зон, Боря-Шары не выдержал. Он описался.
— О, — прокомментировал Морозов, брезгливо глядя вниз. — Ты хочешь мне что-то сказать. Точно. Я в этом уверен, ты хочешь со мной поговорить. Я сейчас немного ослаблю тисочки, а ты мне скажешь, да или нет. Хорошо?
— А… — промычал через слезы Боря.
— Вот и ладненько.
Через час Боря-Шары лишился зуба мудрости. Под общим наркозом.
Над Питером вставало солнце.
— Валера? — Игорь стоял у окна, глядя на просыпающийся город. — Дело важное. Разбуди, пожалуйста, Михаила с Сашкой. И дуйте ко мне в клинику. У меня тут есть интересный случай. Из медицинской практики. И коньяку возьмите.
Вместе с мужчинами прибыла встревоженная Лидия.
— Тебя-то чего принесло? — проворчал Игорь.
— Если ты требуешь с утра коньяк, то дело серьезное, — отрезала Лида. Валера виновато пожал плечами. — К тому же мне на работу.
— Может быть, это и кстати. — Морозов махнул рукой наверх. — Туда.
Когда все поднялись наверх, Боря еще не отошел от наркоза. Он вяло шевелил руками, глаза то и дело убегали куда-то под брови.
— Боже мой, кто его так отделал? — поинтересовался Валера.
— Это не я, — честно сказал Игорь. — Это Слава постарался.
— Борец? — спросил Вязников.
— Да, помнишь, наверное?
— Как забыть?.. Я тот номер с подковами до сих пор с содроганием вспоминаю… А почему он в таком виде?
— История сложная, — покачал головой Морозов и, как мог связно, изложил ночные события. — А теперь дайте коньяк.
Лида вытащила извилистую бутыль «Арарата».
— Держи.
— Ты дурак, Игореха, — сказал Вязников, садясь рядом с Борей и рассматривая его искуроченную физиономию. — Ты полный дурак! Какого хрена тебе понадобилось ехать в одиночку? Это что? Геройство?
Морозов пожал плечами. Он весь осунулся, под глазами темнели круги. Стержень, который держал его всю ночь, вдруг куда-то пропал, на душе было погано, в желудке пусто.
— Какое, на фиг, геройство — человека пытать? — пробормотал Игорь, откупоривая бутылку. — И потом, вы что, хотели сами это все…
Он обвел рукой комнату и не окончил фразы.
— Оставь его, — тихо прошептал Полянский. — Ему сейчас не очень…
Вязников хмыкнул. Пару минут помолчал, рассматривая пускающего пузыри Борю.
— Какую дозу ты ему вкатил? — вдруг спросила Лида.
— Максимальную, — отозвался Морозов и опрокинул бутылку горлышком себе в рот.
— Во дурной, — покачала головой его сестра, прощупывая пульс связанного.
— Ладно, — подвел итог Вязников. — Игореха, ты, в принципе, все правильно сделал, молодец. Одному только не надо было идти, а так… все верно. Ты отдыхай, наверное. А мы подумаем, как тут быть. Согласен?
Морозов кивнул головой. Он сидел на подоконнике, то и дело прикладываясь к бутылке.
— Хорошо, ребята. — Лида отошла от Бориса. — Я пойду на рабочее место. Надо за всем этим делом присмотреть. А вы решайте. Хорошо, милый?
Валера кивнул.
— Рогожин, сволочь, — выдохнул Вязников, когда за Лидой закрылась дверь, — останавливаться, похоже, не собирается. Это то, о чем говорил Иволгин. Дождались.
— Интересно, — задумался Валера. — А можем мы выставить ему предъяву на основание этих событий?
— Нет, — вдруг ответил Полянский. — Во-первых, как говорил Иван Иванович, мы не блатные, чтобы с ним разговаривать, тем более предъявы выставлять, во-вторых, с ним уже говорили, и это его ответ, а в-третьих, признание, полученное под пытками, таковым не считается.
— В суде…
— И в суде тоже, — согласился Вязников. — Так что это теперь чисто наша проблема. Он свое слово сказал. Дело за нами. Есть, впрочем, один момент.
— То есть? — Валера выловил из эмалированного подноса зуб. — Игорь, это его?
Морозов кивнул, не поворачиваясь.
— Какой момент? — переспросил у Вязникова Михаил.
— Мне звонил Иван Иванович. На его помощь в полном объеме нам рассчитывать не приходится. Как и на помощь его партнеров. Братва сказала, что если у Рогожина и есть претензии, то только к нам. Персонально. К нам.
— Что это значит?
— Это значит на самом деле, что питерской братве очень нужен совершенно, абсолютно официальный и законный предлог, чтобы стереть Рогожина в порошок. И нами было решено пожертвовать. Иван Иванович сделал все, что мог.
— Красиво, — вздохнул Полянский. — Теперь, значит, только мы и Рогожин…
— Мы должны что-то сделать, понимаешь? Сейчас! Или за нами закрепится прочная слава лохов. На которых можно наезжать по поводу и без. — Вязников зло рубил воздух ладонью, подчеркивая значимость каждого слова. — Это как война! Дипломатические ноты так же важны, как и солдаты. Рогожин отверг наше предложение. Он не собирается отыгрывать назад.
— Он наезжает на Ивана Иваныча, — сказал Полянский. — Через нас.
— Да, бога ради, хоть на Президента Российской Федерации в нашем лице. — Вязников усмехнулся. — Нам, Миша, от этого не легче. Пока бугры раскачаются, нас запросто могут смолоть. Пожалеют потом, конечно слезу проронят. Но мы этого уже не увидим.
— Тогда, — Валера ловко продел в расточенный зуб веревочку, завязал узелок и надел Боре-Шары на шею, — тогда надо скинуть господину Рогожину привет. Дипломатическую ноту. Через этого вот атташе.
Все посмотрели на Бориса, который в очередной раз закатил глаза, отчего вид у него сделался до крайности удивленный.
Когда к бане на Сумской, ставшей едва ли не местом постоянного рогожинского обитания, подъехала машина, никто особенно не удивился. Охрана на входе равнодушно созерцала вставший поперек дороги «опель». И не такое видали.
Но когда из задних дверей на асфальт вывалился человек со связанными за спиной руками, братва дернулась.
Машина взревела двигателем, взвизгнула покрышками, оставив после себя запах горелой резины и черные следы, унеслась бог знает куда. Несколько ребят, которые выскочили на улицу посмотреть ей вслед, видели, как «опелек» круто выскочил на перекресток и, нахально бибикнув, исчез за поворотом. Еще им показалось, что за рулем сидела женщина. Они начали было спорить, но сзади закричали: