[4]. Некоторые из крупных монастырей были организованы и функционировали как светские поместья и эксплуатировали труд крестьян, которые номинально обладали свободой перемещения, но в действительности были привязаны к земле из-за задолженности.
Одна группа духовенства, известная как нестяжатели, утверждала, что обширные землевладения несовместимы с христианским идеалом монашества. Другая — стяжатели, наоборот, настаивала на том, что, пока монахам не гарантированы средства к существованию, они не могут должным образом исполнять свои обязанности в церковной иерархии и участвовать в благотворительной деятельности. Внешне дебаты вращались вокруг земельной собственности, но на самом деле они имели более серьезное значение, так как здесь столкнулись две различные концепции «самых начал и пределов христианской жизни и делания»[5]. На одной стороне находились такие люди, как Максим Грек и Нил Сорский, умудренные жизненным опытом, бывавшие за границей и знавшие иностранные языки; на другой — Иосиф Волоцкий и его последователи, которые не знали и не хотели ничего знать об иностранных нравах. Первые апеллировали к рассудку, вторые — к авторитетам. Иосиф и его приверженцы считали Русь «святой» и «Божьей» землей. Более чем естественно, что они боялись «развращения» Руси под иностранным влиянием, даже греческого происхождения. Они отвергали логику и аргументацию. Один из них, монах Филофей, предостерегал своих собратьев-христиан от излишнего «мудрствования»[6]. Полемика между этими двумя лагерями затрагивала и предмет, не относящийся прямо к монастырскому землевладению, — верховную власть.
Есть множество свидетельств об ужасных условиях, царивших в русских средневековых монастырях, и эти условия далеко превосходят что-либо, известное в то время на Западе. Два писателя- современника, Максим Грек и Вассиан Патрикеев (Косой), оставили яркие картины морального разложения монастырей. Эти описания подтверждены так называемым Стоглавым собором, созванным молодым царем Иваном IV в 1551 году для реформирования церкви. Стоглав таким образом характеризовал ситуацию в монастырях:
В монастыри стригутся «покоя ради телесного, чтобы всегда бражничать». В монастырях вместе с монахами живут миряне с женами и с детьми, а в котором монастыре живут черницы — ино в том же монастыре живут и миряне — холостые и с женами… В других монастырях чернецы и черницы живут вместе. «Во всех монастырях — пьянственное питие безмерное среди игуменов, чернецов и мирских попов». «Архимандриты и игумены власти докупаются, чтобы быть им во властех, а службы божественные и трапезы и братства не знают». «По кельям инде женки и девки небрежно (не скрываясь) приходят, а робята молодые по всем кельям живут невозбранно»[7].
Настоятели монастырей обвинялись в ношении собольих мехов, в то время как простые люди замерзали, в украшении себя золотыми и серебряными ризами, в роскошных пиршествованиях, в широком использовании рабов и прислуги[8]. Гомосексуализм (содомия) был необузданным.
Но и это не все. Монахи безжалостно эксплуатировали живущих у них крестьян, предлагали им займы под ростовщические проценты, а затем, когда те не могли расплатиться, избивали их, закрепощали или сгоняли с земли. Впоследствии их обвиняли в том, что они копили зерно, чтобы продавать его по немыслимым ценам во время голода[9]. Эти описания принадлежат к наиболее ранним текстам в русской литературе, осуждающим притеснение крестьян[10].
При всей враждебности, которую вызывали жизненный стиль и поведение монахов у населения в целом, вопрос о монастырской собственности оставался нетронутым до конца XV века. Спор возник из-за конфискации монастырских земельных владений Новгорода сразу после того, как Иван III завоевал и включил его в свое царство в 1480-х годах. Сделав это, он обратил жадный взгляд и на владения монастырей Московии.
Устремления Ивана получили поддержку со стороны монахов-отшельников, которые, восстав против монашеских злоупотреблений, уединились в хижинах в суровых местах к северу от Верхней Волги. Эти так называемые заволжские старцы, построившие свои первые скиты около 1400 года, вели тихую, затворническую жизнь, посвященную молитвам, учению и созерцанию, поддерживая себя собственным трудом и, как можно предположить, благотворительностью соседствовавших с ними крестьян. Их образ жизни, вдохновленный греческими примерами, в течение XV века собрал много сторонников из-за широко распространившейся веры, что 7000 год в православном календаре (1492-й в западном) станет годом Второго пришествия и Судного дня.
Духовным наставником этого отшельнического движения был Нил Сорский (урожденный Николай Майков, 1433–1508). В молодости он посетил Святую землю, Константинополь и гору Афон, комплекс из приблизительно сорока монастырей, где овладел греческим языком и изучал сочинения отцов церкви. Там же он узнал и об обычае греческих монахов уединяться для созерцания и молитвы.
По возвращении в Россию Сорский провел некоторое время в монастыре, затем покинул его и построил себе келью около Белого озера. Он действовал с верой в то, что подлинный христианин должен отвернуться от существующего мира и целиком посвятить себя духовным поискам. В своих сочинениях, часть из которых сохранилась, Нил Сорский утверждал, что эксплуатация человеческого труда — это страшный грех: вместо того чтобы полагаться на крестьян, монахи должны кормить и одевать себя сами. Он также выступал против трат на украшение церквей и роспись икон: сэкономленные за счет этого деньги должны были быть отданы бедным[11]. Его идеи сильно напоминают те, что проповедовал в Англии предшествующего столетия Джон Уиклиф. Нил Сорский привлек многочисленных последователей, которые посещали его отшельническое жилище и образовали нечто вроде партии, отказавшейся от монастырского землевладения и целиком посвятившей себя поиску христианских идеалов.
Обличения монастырской собственности получили поддержку и из другого источника — от еретических движений, из которых наиболее влиятельным было движение, названное «жидовствующими».
Протореформаторские идеи проникали на Русь с Запада уже в XIV веке. Впервые они нашли поддержку в Новгороде и Пскове, независимых республиках, которые сохраняли торговые отношения с Западной Европой через Ганзейскую лигу. Самая ранняя из них, известная как ересь стригольников, появилась в Пскове в 1370-х годах в связи с неким Карпом, согласно преданию цирюльником по профессии (хотя в некоторых источниках он называется дьяконом). Вместе с причастием и исповедью Карп и его последователи отвергали всю церковную иерархию и монашество. Стригольники отрицали необходимость формального духовенства, и некоторые ученые объясняют их название тем, что, сбривая волосы как монахи, они видели себя самопомазанными священниками[12]. Они внушали, что миряне могут обращаться к Богу непосредственно, минуя церковь. По сути, в их доктринах осуждалось монастырское и церковное землевладение. Карп был казнен в 1375 году вместе с некоторыми другими своими сторонниками. Но ересь не умерла вместе с ними. Она вновь появилась в первой половине XV века в Пскове, хотя и ненадолго: став предметом преследования, она была окончательно искоренена к 1430-м годам[13]. Никаких сочинений стригольников не сохранилось.
Родственная стригольникам ересь обнаружилась полвека спустя в Новгороде в виде движения жидовствующих; наши знания о нем почти исключительно исходят из сочинений его противников[*]. Согласно этим обличителям, движение возникло вслед за приездом в Новгород в 1470 или 1471 году в свите литовского князя Михаила Александровича группы евреев во главе с неким Схарией (Захарией?), привлеченных в город-государство коммерческими возможностями. Они и их последователи перевели на славянский Пятикнижие, сочинения Маймонида и, возможно, другие еврейские труды, а также западные светские работы[14]. Под их влиянием некоторые новгородцы обратились к еретическим доктринам, призывая к отмене церковной иерархии и монастырей и отказу от поклонения святым и иконам. Некоторые жидовствующие даже намеревались сделать обрезание своим сыновьям[15]. Число их сторонников увеличилось после 1492 года, когда конец мира, предсказывавшийся христианской церковью, не наступил: это позволило жидовствующим говорить о лживости учений церкви и настаивать на том, что приход мессии ожидается лишь в отдаленном будущем. Движение привлекло многочисленных православных христиан, недовольных «односторонностью и формализмом [русской] религиозно-церковной жизни»[16].
Покоренный их учением и благочестием и заинтересовавшийся их критикой духовенства Иван III осыпал жидовствующих милостями. Он пригласил нескольких из них в Москву, сделав настоятелями кремлевских Успенского и Архангельского соборов. Ересь вскоре распространилась и в судебных кругах. Для власти враждебное отношение жидовствующих к церковному землевладению явно было привлекательным.
Государственная церковь очень жестко отреагировала на это нападение на свои верования и интересы. Новгородский архиепископ Геннадий, ознакомившись с проповедями жидовствующих после вступления в должность в этом городе, призвал к практике испанской инквизиции, формально введенной в России в 1478 году, т. е. потребовал, чтобы светские власти повесили или сожгли приверженцев нового учения. Он не сразу достиг успеха. Церковный собор, созванный в 1490 году, предал ересь жидовствующих анафеме, изгнал ее сторонников со своих мест и отправил их в ссылку, но физически не уничтожил — отчасти потому, что, по православному обычаю, раскаявшихся еретиков следовало прощать, а отчасти потому, что они продолжали пользоваться покровительством Ивана III.