[21]. Патрикеев и его современники-единомышленники хотели, чтобы монастыри отказались от своих мирских владений и всецело посвятили себя духовной жизни.
Еще одного сторонника нестяжатели приобрели в лице Максима Грека (ок. 1480–1556). Уроженец Корфу, где он появился на свет как Михаил Триволис, Максим прибыл на Русь с горы Афон в 1518 году — спустя три года после смерти Иосифа Волоцкого, чтобы помочь русским священникам, которые не знали греческого языка, перевести и исправить религиозные тексты. У него была необычная биография. В молодости он учился в Париже, Флоренции и Венеции, был знаком с Пико делла Мирандола и Савонаролой и на время вступил в доминиканский орден[22]. Впоследствии он вернулся к православию и поселился на горе Афон. В Россию он поехал с неохотой, надеясь вернуться домой сразу же после выполнения задания.
В Москве Максим встретил Вассиана Патрикеева, который познакомил его с порядками, царившими в русской церкви и монастырях. Максим, чей идеал воплощался в картезианских, францисканских и доминиканских монахах, которые ничего не имели и обеспечивали себя либо собственным трудом, либо вымаливая подаяние, был потрясен тем, что узнал. Вскоре после этого он публично раскритиковал распространенное в русских монастырях пьянство, обжорство, жадность, сквернословие, а также покупку должностей и эксплуатацию крестьян[23]. Он называл монахов, живших за счет крестьянского труда, «дармоедами» и «кровопийцами», без всякой симпатии противопоставляя их пчелам, которые обеспечивают себя сами[24]. Если русское духовенство будет не в состоянии очиститься, то Русь, предупреждал он, погибнет, как Византия.
Таким образом, борьба велась за саму сущность русского христианства. Власти нравились проповеди нестяжателей, так как они оправдывали их замыслы в отношении монастырских земель, но все же она боялась начинать широкомасштабное наступление на могущественные церковные круги. Отсюда ее колебания.
Вопрос был окончательно решен в пользу иосифлян, когда в 1522 году настоятель Волоколамского монастыря Даниил, преемник Иосифа, стал митрополитом, т. е. занял самый высокий церковный пост в стране. Он был назначен на него великим князем без требовавшегося в таких случаях согласия церковного собора. Даниил разделял все идеи Иосифа и продвигал их с неустанной энергией[25].
Он мог действовать так благодаря событию, которое решительно повернуло симпатии короны в пользу стяжателей. Речь идет о принятом Василием в 1524 году решении развестись со своей бесплодной женой Соломонией, с которой он прожил двадцать лет, и жениться на литовской принцессе Елене Глинской. (Своим разводом он опередил короля Англии Генриха VIII на девять лет.) Это действие нарушало православный закон, и против него выступило православное духовенство как внутри, так и за пределами Руси. И греческие патриархи, и афонские монахи отвергли просьбу Василия о поддержке. На Руси на переднем крае осуждавших великого князя были Вассиан Патрикеев и Максим Грек. Даниил же, наоборот, бросил все силы на его поддержку, обещав взять на себя этот грех — если считать желание князя грехом. Чтобы санкционировать развод, он созвал собор, где всецело преобладали его сторонники. Соломонию заставили принять постриг, и в 1525 году Даниил освятил церемонию бракосочетания с Глинской. (Плодом этого союза стал Иван IV, Грозный.)
Добившись полной власти, Даниил не терял времени и настаивал на мщении своим врагам. В 1525 году, в год женитьбы Василия, он потребовал от собора осудить Максима, который не раз умолял разрешить ему вернуться в Грецию: отказ Даниила принять его просьбу объясняется страхом, что, оказавшись дома, он будет распространять неблагоприятные сведения о Руси[26]. Его обвинили в ереси. Осужденный инквизиторским процессом, Максим в кандалах был сослан в Волоколамский монастырь и заточен в темницу, где ему запретили и читать, и писать. Четыре года спустя он был переведен в другой монастырь, где чтение и письмо разрешались, там он воспользовался возможностью вновь заявить о своих взглядах. Из- за этого в 1531 году над ним состоялся повторный суд, опять приговоривший его к заключению в темницу. Там он провел еще двадцать лет до 1551 года, пока молодой Иван IV не освободил его. Он умер спустя пять лет, осыпанный почестями.
В 1531 году Даниил созвал собор для осуждения Вассиана Патрикеева, чьи отношения с Василием испортились из-за его неприятия монаршего развода. Собор осудил его за ревизию церковных книг и противодействие монастырскому землевладению. Он тоже был заключен в Волоколамский монастырь, где вскоре после этого умер.
Таким образом, противников монастырского землевладения заставили замолчать, и иосифляне получили полный контроль над русской официальной церковью.
Но все-таки это произошло не без некоторого сопротивления. Среди документов, переживших литературные чистки иосифлян, есть замечательное письмо, адресованное митрополиту Даниилу неким Федором Карповым, дипломатом на службе у Василия III. Хотя его профессиональной сферой были отношения с татарами, Карпов, оказывается, изучил латинский и, возможно, греческий языки и приобрел обширные знания в медицине и астрологии[27]. Обстоятельства, в которых он сочинял это письмо, неизвестны, но похоже, что он отвечал на наставление Даниила «сносить терпеливо» несправедливости, совершаемые теми, кто находится у власти. Карпов нашел такой совет неприемлемым:
Аще речем, яко трепение паче есть потребно к соблюдению владычества или царства, тогда вотще сложены суть законы… Аще бо под трепением жити уставиши, тогда несть треба царьствоу или владычьствоу правители и князи; престанет убо начальство, владычьство и господьство и живется без чиноу: с молвою силный погнетет безсилнаго, да трепение имать. Ниже треба боудеть судей в царстве имети, иже коемоуждо правду оучинят, зане трепение вся исполнит, идеже в трепении жити боудет. Аще же речем, яко правда есть потребна во всяком градском деле и царстве к прибытию царства поне иже единомоу комоуждо еже свое ест вездается свято и праведно живется, тогда хвала трепения погибнеть… Дело народное в градех и царствех погибнет длегодушьством трепения, долготрепение в людех без правды и закона общества добро разрушает, и дело народное ни во что низводит, злыа нравы в царствех вводит, и творит людей государем не послушных за нищету[28].
Этот отрывок — самый ранний документ в русской интеллектуальной истории, в котором утверждалось, что государство должно опираться на закон и правосудие, а не на самовольное желание правителя. Удивителен намек на западное понятие «suum» в предложении «комоуждо еже свое есть вездается свято». «Каждому свое» отсылает к «suum как включающему все, что принадлежит человеку в силу врожденного или „естественного права" и что охватывает наряду с мирскими вещами его жизнь и свободу»[29]. В другом месте Карпов обращается к десятой книге «Никомаховой этики» Аристотеля, которая в качестве желательных целей хорошей жизни превозносит удовольствие и счастье, а не страдание. Карповское послание значимо как доказательство того, что в Московии XVI века существовали голоса протеста против господствовавшей консервативной идеологии, однако их влияние на современную мысль было слабым.
Триумф консерваторов укрепился с назначением в 1542 году московским митрополитом Макария. Человек более умеренного темперамента, чем и Иосиф, и Даниил, он, тем не менее, разделял их взгляды и внес большой вклад в укоренение на Руси теории о божественной природе верховной власти и ее притязаний на неограниченное господство. Так же, как Иосиф, он был против захвата короной монастырских земель и упорно трудился над тем, чтобы очистить церковь от ересей и дурных нравов. Е.Е. Голубинский, автор классической истории русской церкви, считает его самым выдающимся главой православной церкви за всю ее историю[30].
Макарию обычно приписывается заслуга в убеждении 16-летнего Ивана IV отказаться от буйных манер и взять на себя управление страной. Этот шаг символизировался торжественным актом коронования Ивана как царя (Caesar) в 1547 году — титул, на который русские правители претендовали со времен Ивана III, не имев на то формального права. Спустя 15 лет этот акт был одобрен патриархом Константинополя, бывшей столицы Византийской империи, которая перестала существовать уже более чем столетие назад. Это имело огромное значение. Так как, по византийской теории, в мире мог быть только один подлинный христианский император, принятие Иваном императорского титула означало, что с этого времени правитель Руси претендовал — по крайней мере, неявно — на руководство всем христианским миром. Это представление, в свою очередь, привело к развитию теории «Москва — Третий Рим», сформулированной, по всей видимости, где-то в первой половине XVI века монахом Филофеем[31].
Филофей выразил свою теорию в одном коротком предложении: «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти»[*]. Согласно русским богословам, настоящий Рим, под которым они понимали христианский, а не языческий[32], пал из-за ереси Аполлинария, малопонятного учения, сформулированного во второй половине IV века епископом Аполлинарием, утверждавшим, что Иисус был не человеком, а «словом Божиим, воплощенным в человеческом теле». Это посягательство на догматы веры заставило переместить столицу истинного христианства в Константинополь, где оно обрело дом на последующие семь столетий. (Сами византийцы фактически рассматривали свое государство как «новый» Рим: таково было определение Константинопольского собора 381 года