[79].
В 1718 году, вслед за манифестом, отстранившим Алексея от трона в пользу двухлетнего внука Петра I, будущего Петра II, Феофан выпустил «Слово о власти и чести царской», в котором, основываясь в значительной степени на авторитете Ветхого Завета, защищал поступок царя[80].
Основной теоретической работой Феофана была «Правда воли монаршей в определении наследника державы своей» (М., 1726)[*]. Опираясь как на библейские, так и на исторические источники, Прокопович доказывал, что отцы имели право завещать свои вотчины любому, по своему выбору, оставляя в стороне, если нужно, старших сыновей. Вслед за Христианом Вольфом он утверждал, что, поскольку первейшая обязанность монарха состоит в обеспечении благосостояния своих подданных, ему требуются неограниченные полномочия: они проистекали из соглашения, по которому народ передавал правителю свои исконные права. Люди сказали ему:
Согласно вси хощем… да ты владееши нами, к общей пользе нашей, донележе жив пребываеши, и мы вси совлекаемся воли нашей, и тебе повинуемся, не оставляюще нам самим никакой свободности к общим определениям, но токмо до смерти твоей; по твоей же смерти будет паки при нас воля наша, кому высочайшую над нами власть отдати, по усмотрению достоинства и по нашем согласии.
В ответ монарх обязывался отправлять правосудие, поддерживать армию для защиты своих подданных и обеспечивать образование[81]. Этот трактат впервые в России определял и защищал царский абсолютизм в категориях политической теории со ссылкой на договор между властью и обществом.
Прокопович был также первым, кто оправдывал самодержавие в России с помощью исторических аргументов, к которому будут многократно обращаться его позднейшие защитники: «Русский народ таков есть от природы своей, что только самодержавным владетельством храним быть может, и если каковое-нибудь иное владение правило восприимет, содержаться ему в целости и благости отнюдь невозможно»[82].
Довод в пользу самодержавия, представленный Феофаном Прокоповичем, был развит далее первым русским историком В.Н. Татищевым (1686–1750). Типичный человек петровской эпохи, Татищев был приглашен царем подготовить географическое описание Российской империи, работу, которая пробудила у него интерес к истории страны. Он учился в Германии в 1713–1714 годах, затем вновь, в Данциге, в 1717-м, а в 1724–1726 годах провел полтора года в Швеции в правительственной командировке.
Будучи более тонким теоретиком, чем Феофан, Татищев познакомился с работами ведущих западных политических авторов, включая Макиавелли, Гроция, Гоббса, Локка, Пуфендорфа и Вольфа, на авторитет которых он ссылался в своих сочинениях. Татищев представлял прогресс человечества как эволюцию от семьи к семейству, затем к гражданскому обществу и, наконец, к государству[83]. Он также воспринял политическую теорию контракта. В первом томе своей «Истории Российской», используя текст Вольфа, он описывал, как люди древности, чувствуя необходимость в ком-то, кто мог бы разрешить их разногласия, выбирали королей, обещая им повиноваться. Хотя Татищев и отдавал предпочтение самодержавию, он не настаивал, что это самая лучшая форма правления для всех случаев. Она подходит только для стран с обширной территорией и непросвещенным населением:
По всем сим обстоятельствам невозможно сказать, которое бы правительство было лучшее и всякому сообсчеству полезнейшее, но нуждно взирать на состояния и обстоятельства каждого сообсчества, яко на положение земель, пространство области и состояния народа… В единственных градех и малых областех полития или демократия удобно пользу и спокойность сохранить может. В величайших, но от нападеней не весьма опасных, яко окруженны морем или непроходными горами, особливо где народ науками довольно просвясчен, аристократиа довольно способною быть может, как нам Англиа и Швециа видимые примеры представляют. Великие же области, открытые границы, а наипаче где народ учением и разумом не просвясчен и более за страх, нежели от собственного благонравия, в должности содержатся, тамо оба первые не годятся, но нуждно быть монархии, как я 1730-го Верховному совету* обстоятельно представил и нам достаточные приклады прежде бывших сильных Греческих, Римской и других республик, доказывают, что они дотоле сильны и славны были, доколе своих границ не разпространили. Равно о монархиах Ассирийской, Египетской, Персидской, Римской и Греческой, как правления древния и законы в пользу обсчую хранили, дотоле власть их почтенною и всем соседем страшною представлялась; когда же подданные дерзнули для собственного любоимения или властолюбия власть монархов уменьшать, тогда вскоре государства… в рабство подвергнулись[84].
Этот принцип определенно относился к России, и Татищев использовал исторические доказательства, чтобы продемонстрировать, как любая попытка аристократии ослабить монархию заканчивалась здесь катастрофой[85]. Используя пример Петра Великого, он защищал самодержавие и на том основании, что оно способствовало просвещению[86].
В 1730 году Россия неожиданно столкнулась с кризисом престолонаследия, который привел к прямой конфронтации между двумя направлениями в политической теории, одно из которых выступало за чистый царский абсолютизм, а другое, пока еще теоретически не оформленное, хотело подвергнуть власть ограничениям. В конфликт были вовлечены две группы русской знати: с одной стороны, русский эквивалент сословия пэров — потомки старых княжеских и боярских семей, которые до того, как были поглощены Московией, владели суверенными княжествами, а с другой — служилая знать, тогда называемая «шляхетством», а позднее «дворянством», обязанная своему возведению в дворянство правителям Москвы[87]. Конфликт между этими двумя группами, растянувшийся на весь XVIII век, дал короне возможность разделить оппозицию и сорвать попытки ограничить свою власть.
Соперничество между старой и новой знатью усилилось из- за Табели о рангах Петра Великого. Хотя Табель и не была таким уж большим новшеством, как это тогда казалось, потому что уже в XVII веке людям с навыками и опытом давалось предпочтение перед потомками древних семей[88], последним, тем не менее, не нравилось, что с людьми низшего происхождения, сделавшими успешную карьеру, формально обращаются как с равными старой знати. Какое-то время они сумели держаться за свои привилегии. Обследование генералитета — представителей четырех самых высших чинов — в 1730 году показывает, что 93 % из них происходили из семей, занимавших высокое положение в Московии[89]. Этот привилегированный статус был получен ими не по царской милости, а благодаря тому факту, что только они обладали знанием и опытом, необходимым для занятия самых высоких должностей. Однако со временем их власть и влияние уменьшились из-за возвышения новой знати.
Конфликт между двумя группами аристократии назрел в 1730 году.
Петра Великого на троне сменила его вдова Екатерина I. Простая, необразованная женщина крестьянского происхождения, она не имела никакого опыта в управлении делами государства и потому доверила власть вновь сформированному органу — Верховному тайному совету, первоначально состоявшему из пяти должностных лиц; этот институт не имел законного статуса в российском государственном устройстве. Кроме Андрея Остермана, вице-канцлера немецкого происхождения, и канцлера графа Г.И. Головкина в Совет входили три представителя древнейших княжеских семей Голицыных и Долгоруких. (Состав Совета скоро увеличился до восьми членов с добавлением одного Голицына и двух Долгоруких.) Его признанным лидером в силу таланта, знаний и старшинства был князь Дмитрий Михайлович Голицын, 65-летний аристократ, происходивший от литовского князя Гедимина и служивший Петру Великому в Италии и Оттоманской империи. В нем необычным образом сочетались традиционный русский боярин и петровский вестернизированный аристократ. Голицын серьезно изучал и воспринял в качестве образца конституционные реформы, проведенные в Швеции в 1719–1720 годах и в результате сильно ограничившие королевскую власть. Образованный человек, он знал несколько иностранных языков и приобрел библиотеку в шесть тысяч томов, включая работы ведущих политических мыслителей Европы.
Когда в мае 1727 года Екатерина умерла, ее наследником стал внук Петра Великого, 15-летний Петр II, последний остававшийся в живых представитель династии Романовых по мужской линии. Однако молодой человек правил недолго, он заразился оспой и внезапно умер в ночь с 18 на 19 января 1730 года, за несколько часов до того, как должен был жениться на Долгорукой. Около двух тысяч аристократов собрались в Москве на брачную церемонию.
Возник вопрос, кто взойдет на освободившийся трон. Голицын увидел в междуцарствии уникальную возможность ограничить российскую монархию, предложив корону 34-летней Анне, племяннице Петра Великого и вдове правителя Курляндии, которая 19 лет прозябала в провинциальной столице Митаве и могла, как он предполагал, согласиться на любые условия, чтобы переселиться в Петербург. К утру он составил ряд «кондиций», которые отправил в Митаву Анне с просьбой подписать их как предварительное условие восхождения на императорский трон. Вся процедура была тщательно скопирована с поведения шведского парламента (Diet) в 1719 году, когда, после смерти Карла XII, он избрал наследницей женщину, Ульрику Элеанору, принявшую условия, значительно ограничивавшие ее власть. Как показал шведский исследователь, голицынские кондиции были скопированы со шведской конституции 1720 года и текста присяги Фредрика I при вступлении на шведский престол в том же самом году*. Русские кондиции требовали от Анны править вместе с Верховным тайным советом, объявлять войну и заключать мир только с его согласия, предоставить Совету командование вооруженными силами, не выдвигать никого выше чина полковника без согласования с ним, не тратить более 500 ООО рублей в год из государственного бюджета, не вводить новые налоги без одобрения Совета, не выходить замуж и не назначать наследника престола по собственной воле, не подвергать кого-либо суду, не распределять земельные поместья и деревни и не лишать представителей знати жизни, чести или собственности без должного рассмотрения. Нарушение какого-либо из этих условий должно было служить основанием для ее отставки.