[65].
Русская государственная администрация развилась из администрации удела, главной задачей которого была эксплуатация. Приказы, основные исполнительные ведомства, подобным же образом эволюционировали из администрации княжеского хозяйства.
Как указывалось выше, такой менталитет существовал и в Европе — в период раннего Средневековья, например, у французских королей Меровингов, тоже обращавшихся со своим королевством как с собственностью. Но на Западе в процессе развития общественное право наложилось на частное и породило представление о государстве как инструменте партнерства между правителями и управляемыми. В России такой эволюции не произошло из-за отсутствия факторов, сформировавших европейскую политическую теорию и практику, — римского права и католической теологии, феодализма и торговой культуры городов.
Иван III, как и его непосредственные наследники Василий III и Иван IV, не допускал ни социальных привилегий, ни частной собственности: все подданные от самых высших слоев до самых низших должны были служить верховной власти, и она обращалась со всеми производительными силами, прежде всего с землей, как со своей собственностью.
Такое мировоззрение было свойственно не только Московии. Исследования дореволюционных историков выявили похожий патримониальный менталитет, даже предвосхищавший московские представления, и в Тверском княжестве. Так, документ середины XV века, написанный, по всей вероятности, монахом, превозносит тверского князя Бориса Александровича как самого выдающегося правителя на Руси: он — государь, а также царь и самодержец, назначенный самим Богом[66].
В Московской Руси имелась титулованная знать — бояре, по большей части потомки князей, владевших своими уделами до тех пор, пока они не были поглощены Московией. Они проживали в Москве и участвовали в царском суде, неся службу в Боярской думе (о которой ниже более подробно), или посылались в провинции на административные должности. Бояре составляли высший класс, который учредил любопытную систему местничества — систему «ранжирования» на государственной службе, разрешавшую знатному человеку отказываться служить под началом своего собрата, чей предок служил его собственному предку. Однако в России не было ничего сравнимого с западными сословиями: в представлениях власти ее подданные имели только обязанности, но не имели прав, и в этом смысле все они были равны.
Такой статус исключал право собственности на землю. В Средние века Россия знала аллодиальное владение землей в форме вотчины. Однако безусловное владение землей было отменено Иваном III после завоевания Новгорода. Он ликвидировал там земельную собственность, конфисковал все частные имения и стал распределять их между своими приближенными как «поместья». Держатель поместья обязан был служить царю пожизненно: отказ или неудовлетворительная служба вели к его конфискации. Со временем вся земля в России, включая вотчины, оказалась в частном владении на условиях компенсации в виде государственной службы. Таким образом, экономическая основа для самоидентификации общества в виде частной собственности на землю была ликвидирована. Вот как Антонио Поссевино, папский посланник при дворе Ивана IV, описывал жителей Московии:
Никто, по сути, не может сказать, что ему в действительности принадлежит, и каждый, хочет он того или нет, находится в зависимости от Правителя. Чем больше человек имеет, тем больше он признает эту зависимость; чем богаче он, тем больше боится, ибо Правитель часто забирает назад все, что он дал[67].
Чтобы подчеркнуть зависимый статус своей знати, Иван и его непосредственные преемники любили унижать ее. Этот обычай тоже удивлял западных посетителей. Следующий отрывок — один из многих, что можно найти по этому поводу в сообщениях западных путешественников:
Весь Московский народ более подвержен рабству, чем пользуется свободой; все Москвитяне, какого бы они ни были звания, без малейшего уважения к их личности, находятся под гнетом жесточайшего рабства… Если бы кто в прошении или в письме к Царю подписал свое имя в положительной степени, тот непременно получил бы возмездие за нарушение закона касательно оскорбления Величества. Необходимо присваивать себе уменьшительные имена, например: Яков должен подписываться Якушкой, а не Яковом… Нужно себя называть холопом [cholop], или подлейшим, презреннейшим рабом Великого Князя, и все свое имущество, движимое и недвижимое, считать не своим, но Государевым. Царь Московский превосходный выразитель такого понятия: он своим отечеством и его гражданами так пользуется, что его самодержавие, никакими пределами, никакими законами не ограниченное, ясно оказывается, напр., в полном распоряжении имениями частных лиц, как будто бы природа все это для него одного только и создала[68].
Сигизмунд фон Герберштейн, другой путешественник в Московию, чьи записки, впервые опубликованные в Вене в 1549 году, оказали сильное влияние на формирование европейских представлений о России, с удивлением замечал, что «все жители страны называют себя государевыми холопами»[4].
Ключевский в очень ценной главе своей классической «Боярской Думы» поставил вопрос, почему в России не сложился тип аристократии, известный из истории Западной Европы и даже из истории соседнего Литовского государства. Одно из объяснений, которое он предлагает, заключается в том, что если на Западе аристократия появилась из рядов завоевателей, то в России она была составлена из бывших правителей княжеств, завоеванных Москвой и потому подчиненных царям Московии. Другим фактором было учреждение местничества, которое, хотя и раздражало власть, вызывало постоянные конфликты в рядах аристократии и таким образом препятствовало появлению корпоративного духа. Но главным фактором был экономический. Начиная с 1540 года русское крестьянство стало покидать центральные районы Московии, колонизируя прилегающие регионы и лишая таким образом землевладельческую знать рабочей силы, без которой поместья ничего не стоили. Чтобы привязать крестьянство к земле — этот процесс занял следующие сто лет и завершился полным его закрепощением, — аристократия отказалась от своих политических амбиций[69]. Именно крепостничество стало тем фактором, который связывал высшие сословия России и монархию с середины XVI до середины XIX века, и это стало причиной сдачи знатью своих политических интересов[5].
Понятие аристократии в России было окончательно уничтожено Табелью о рангах, введенной Петром I в 1722 году. Чтобы обеспечить максимум службы со стороны своей знати и в то же время дать талантливым людям незнатного происхождения возможность претендовать на благородный статус, Петр ввел принцип меритократии, благодаря которому все члены служилого класса, или дворяне, несмотря на происхождение, должны были начинать службу — в армии, на флоте, в бюрократии или при дворе — с низшего, 14-го чина и затем постепенно подниматься по карьерной лестнице. Простые люди, получив военный чин низшего класса, автоматически становились дворянами; те, кто находился на гражданской службе, получали этот статус, достигая чина восьмого класса. Высшие четыре чина в служебной иерархии были известны как «генералитет». Табель о рангах окончательно подорвала то, что оставалось в России от настоящей знати, поскольку аристократия по определению получает привилегии по праву рождения, а не благодаря продвижению по службе.
В стране, не знавшей сословий, не было места и для Генеральных штатов, где в законодательной деятельности могли участвовать разные слои общества. Два института, внешне напоминавшие западные Генеральные штаты, — Боярская дума и Земские соборы — не имели законодательной власти: скорее они были придатком царской бюрократии, чем представителями населения в целом.
Боярская дума (1547–1711), обычно упоминавшаяся в источниках того времени как «бояре», являлась царским советом. Первоначально состоявшая из потомков удельных князей, со временем она стала пополняться в основном теми должностными лицами, которых выбирал царь, включая так называемых думных дворян. Это звание было специально введено в 1572 году, чтобы дать возможность участвовать в Думе не-боярам; этим людям не хватало родословной, но они выполняли важные административные функции. Само по себе обладание боярским титулом не позволяло человеку сидеть в Думе: к концу XVI века примерно половина боярских семей не приглашалась в ней участвовать[70]. Участие в Думе было обязанностью — формой службы, а не привилегией[71]. Ее численность претерпела сильные изменения: в начале XVI века она насчитывала 19 членов, а в конце XVII — 167. Половина ее членов большую часть времени проводила вне Москвы на различных административных должностях. Все это препятствовало развитию корпоративного духа Боярской думы[72]. Она собиралась всякий раз, когда монарх решал созвать ее, и имела дело только с такими вопросами, которые он выбирал для рассмотрения: Дума никогда не проявляла инициативу. Некоторые из наиболее важных государственных дел, включая налогообложение, никогда не поступали на ее рассмотрение. Дума собиралась за закрытыми дверями и не вела записей. Ее совет не был обязательным. Де-юре она не имела никаких полномочий, но и дефакто их масштаб определялся правителем[73]. «Из всего этого можно вывести заключение, — писал историк Николай Хлебников, — что Дума Боярская играла весьма незначительную роль в управлении страной. Все действительное управление государством сосредоточивалось в приказах и исходило от единой воли Государя. Все приказы были не что иное, как многочисленные канцелярии Государя, занятые всеми отраслями управления по его поручению (приказу), под его личным надзором и контролем. Это положение вещей естественно развилось из вотчинного принципа, по которому хозяин- вотчинник есть естественный распорядитель всего и в его вотчинное управление никто не может вмешиваться»