[74].
В целом Дума никоим образом не ограничивала власть царей, как это делали подобные органы средневекового Запада. Она была инструментом царской воли, не служила интересам подданных и даже не выражала их пожеланий. Понятно, почему Августин Майерберг, посетивший Москву в 1661 году, писал, что «великие князья всегда имеют при себе Думу. Но многие из них обыкновенно спрашивали ее мнения только для вида, чтобы свалить с себя на нее ненависть за сделанную ими несправедливость»[75].
Земские соборы тоже служили власти, а не обществу. Их происхождение является спорным: датой их основания долго считался 1549 или 1550 год, но последующие исследования установили, что они появились только в 1566-м[76]. Детальное изучение их состава в XVI веке показало, что большинство представителей было правительственными служащими, имевшими должности в столице или провинциях: Земские соборы не избирались народом, а назначались и созывались властью. Сама идея выборов противоречила духу патримониального абсолютизма:
В самом деле, применение выборного начала означает признание за обществом политических прав, хотя бы самых минимальных, и уже во всяком случае предполагает взгляд на общество как на необходимый самостоятельный ингредиент в понятии государства. Но ни того, ни другого нельзя ожидать там, где управление основывалось на вотчинных началах и где население являлось, по выражению проф. Ключевского, политической случайностью[77].
Земские соборы часто созывались неожиданно, что при всем желании не давало никакого времени на проведение выборов. Их задачей было усиливать правительственный контроль над провинциями. Поэтому, как писал А.И. Заозерский, они были не «представительным учреждением, а скорее всего собранием агентов правительства… С юридической точки зрения это было вспомогательное учреждение, построенное сообразно со служебным складом общества и отражавшее в себе не его права, а его обязанности»[78]. Они никогда не были институтом, ограничивавшим власть:
Были ли у нас враждебные царской власти партии? Таких партий на наших соборах никогда не было. Московские выборные люди всегда отличались преданностью монархическому началу и не обнаруживали ни малейшего стремления выйти из тех границ, которые указывались им волею государей; они всегда стояли на почве установившихся порядков; свои жалобы они приносили в самой почтительной форме. Их деятельность никак не могла казаться опасною нашим государям[79].
Соборы только один раз сыграли жизненно важную роль — в начале XVII века, когда после прекращения династии Рюриковичей и последовавшей Смуты России необходимо было избрать нового царя. Это произошло на Земском соборе в 1613 году, который, в отличие от своих предшественников, в значительной степени был созван на основе выборов: он и избрал Михаила Романова на трон. Собор заседал непрерывно вплоть до 1622 года, помогая восстанавливать порядок в стране, разоренной иностранными вторжениями и гражданскими войнами. Другой Собор был созван в 1648/49 году, чтобы утвердить новый Судебный кодекс. Но как только новая династия консолидировала свою власть, необходимость в Земских соборах уменьшилась. Последний раз они заседали в 1653 году, столетие после того, как были созваны в первый раз. Затем они исчезли без следа.
Соборы никогда не имели такого политического влияния, каким во время своего расцвета обладали западные Штаты. Причина заключалась в том, что в Московской Руси права и привилегии сословий не были юридически закреплены, а потому сословия не ощущали, что их объединяет общий интерес по отношению к верховной власти. У различных социальных групп не было таких коллективных интересов, за которые им надо было бы бороться, и, имея мало общего, они не могли играть политической роли[80]. В действительности они склонны были видеть друг в друге соперников и обращаться за защитой своих интересов к властям.
Европейские теоретики начали размышлять над патримониальным типом правления уже в XVI веке. Первым писателем, привлекшим внимание к его существованию, был Никколо Макиавелли, который в четвертой главе «Государя» (1513), противопоставляя султана Оттоманской империи королю Франции, характеризовал первого как правителя, обращавшегося со своими подданными как с рабами. В 1576 году Жан Боден, опираясь на свидетельства путешественников, говорил о «барственной монархии», где правитель «становится повелителем предметов и личностей своих подданных… управляя ими, как хозяин семейства управляет своими рабами»[81].
Исходной моделью для такого типа правления в западной литературе была Оттоманская империя, с которой европейцы были знакомы лучше всего. Но позднее его примерами стали также служить Россия и империя Моголов в Индии. Европейские путешественники в Московию XVI–XVII веков воспринимали ее правителей как владеющих безграничной властью и игнорирующих права частной собственности[82]. Влиятельная работа о государстве Моголов вышла из-под пера француза XVII века Франсуа Бернье, который, прожив 13 лет в Индии, оставил классическое описание того, что вскоре стало известным как восточный деспотизм: «Поскольку во всей империи земля рассматривается как собственность суверена, там не может быть графств, марок или герцогств. Королевские пожалования состоят только из пособий в виде земли или денег, которые короли дают, сокращают или забирают, когда им заблагорассудится»[83]. Такое мнение было фактически единодушным, и, хотя на самом деле оно часто служило аргументом в полемике (например, для косвенной критики абсолютной монархии Людовика XIV), оно бесспорно отражало действительность, увиденную с европейской точки зрения[84].
Эта информация привлекла внимание Маркса и Энгельса[85]. Прочитав Бернье и некоторых других путешественников в страны Востока, Маркс выделил особую стадию социально-экономического развития, назвав ее азиатским способом производства. В письме Энгельсу он писал: «Бернье совершенно правильно видит, что в основе всех явлений на Востоке (он имеет в виду Турцию, Персию, Индостан) лежит отсутствие частной собственности на землю. Вот настоящий ключ даже к восточному небу»[86]. Восточная модель отличалась от европейской: последняя основывалась на частной собственности[87].
Независимо от западных авторов об особенности этого типа государственности высказывались российские историки так называемой государственной школы, возникшей в середине XIX века. Один из первых приверженцев этой школы И.Е. Забелин писал:
Политический корень был исключительно вотчинный, был воспитан и вырос на вотчинном развитии народа, и сама Москва, в смысле государства, была не чем иным, как лишь типическим высшим видом старинной русской вотчины; потому она и стала называться государством, т. е. собственным именем вотчины[6]. Вот почему и общая государственная политика была, в сущности, только наиболее полным выразителем частных вотчинных отношений… [88]
Историк права Борис Чичерин тоже подчеркивал частный, собственнический характер верховной власти в средневековый и раннемосковский периоды российской истории.
Эта тема наиболее полно разработана крупнейшим историком России Василием Ключевским, который в своей «Боярской Думе» дал теоретическое обоснование патримониальной природы раннего русского государства. Он рассматривал средневековое княжество как частную собственность правителя. «В дворцовом управлении князь был вотчинником с правами государя, а в областном являлся государем с привычками вотчинника»[89].
Патримониальное государство определило русский абсолютизм в понятиях, сильно отличающихся от тех, что известны на Западе, и более схожих с теми, что имелись на Востоке. Здесь правители не только осуществляли законодательство и налогообложение в соответствии с собственными желаниями, как Филипп II в Испании или Людовик XIV, но и препятствовали появлению частной собственности и оформлению сословий, которые самим фактом своего существования могли ограничить их власть. При этом русские правители не имели «общества»-партнера или церкви, требующей от них управлять для общей пользы. Все это устройство и в теории, и на практике напоминало не европейские, а восточные монархии вроде эллинистического государства, которое характеризуется как «личное династическое правление, исходящее не от определенной земли или народа, а навязываемое сверху». Такая нация — объект власти, а не ее источник[90].
Конечный результат такого политического устройства заключался в том, что правящая элита — царь и его чиновники — ни тогда, ни позже не рассматривали общество как образование, независимое от государства, имеющее свои собственные права, интересы и желания, образование, перед которым они несли ответственность. Эта элита полагала, не вполне осознанно и без теоретического обоснования, что «народ» существовал постольку, поскольку государство признавало его существование, и что его единственной функцией было служить государству. Государство, в свою очередь, не интересовалось благосостоянием подданных, а взамен требовало, чтобы и подданные не интересовались его делами. Такое мировоззрение имело глубокие корни: появившись впервые в Московии, оно пережило имперскую и советскую эпохи.