Вернемся к предложению Баранова. При обсуждении в созванном в очередной раз особом Комитете в декабре 1867 года оно произвело разногласие. Четверо сановников – А.М. Горчаков, П.А. Валуев, главы II и III Отделений СЕИВК С.Н. Урусов и П.А. Шувалов – возражали против упразднения Минской епархии. Ратовавшие за упразднение генерал-губернаторы Безак и Баранов остались в меньшинстве, но не одни против четырех министров, а вместе с обер-прокурором Синода Д.А. Толстым, мнение которого по данной проблеме имело большой вес. Аргументация меньшинства сочетала в себе отрицание ссылок на неканоничность намеченной меры (тем более резкое, что разрыв конкордата уже состоялся) со сдержанным признанием того, что негоже надолго лишать католическую паству епископского возглавления. В отличие от схемы упразднения Каменец-Подольской епархии, епископа предлагалось не удалить на покой, а – независимо от папской санкции – поставить во главе имеющей образоваться укрупненной епархии с центром в Вильне. Заодно, по мнению трех членов комитета, легко решалась и другая проблема: «Католики нынешней Виленской епархии, не имеющей преосвященного со времени удаления Красинского, получили бы епископа»[1807].
Александр II утвердил мнение меньшинства, но процедура осуществления проекта оставалась неясной. Вскоре директор ДДДИИ Э.К. Сиверс подготовил об этом соображения, в которых озабоченность канонической стороной дела проявилась много заметнее, чем в комитетской дискуссии. В том, что Д.А. Толстому и генерал-губернаторам казалось простым переездом епископа из Минска в Вильну, Сиверс предвидел серьезные затруднения для католического иерарха, которому предстояло утвердить свой авторитет на новом месте, среди куда более многочисленной паствы: «Если упразднить епархию Минскую, с сохранением епархии Виленской и с присоединением к составу сей последней Минской губернии, то епископу Минскому пришлось бы принять в свое заведывание епархию чужую (не упраздненную), на которую он не имеет духовных властей и епископ коей Красинский, хотя и выслан, но тем не менее в каноническом порядке не лишен звания и духовной власти на эту именно епархию». Иначе говоря, Войткевич в полном смысле слова вторгался бы в чужую епархию. Предложенный Сиверсом способ избежать такого столкновения юрисдикций представляет собой образчик бюрократической казуистики: «1) Упразднить епархию Виленскую. 2) Присоединить обе входящие в состав оной губернии: Виленскую и Гродненскую к епархии Минской, подчинив оные таким образом нынешнему епископу Минскому Войткевичу. 3) Перенести затем местопребывание епископа Минского в Вильну. …Такой порядок будет иметь и то преимущество, что устранит также всякий вопрос о епископе Красинском»[1808]. Таким образом, фактическое упразднение Минской епархии в ее канонических границах оформлялось как создание большой Минской же епархии, но с резиденцией епископа в Вильне (аналогично тому, как католический епископ Тираспольский имел местопребывание в Саратове, а архиепископ Могилевский – в Петербурге).
Вскоре после разработки этой комбинации произошел ряд событий, которые не дали ей реализоваться на практике. В марте 1868 года на должность виленского генерал-губернатора был назначен А.Л. Потапов, имевший не очень отчетливые, но амбициозные замыслы ревизии «муравьевской» деполонизации и русификации; Баранов же еще до своего увольнения – возможно, благодаря сигналам о произволе, творимом его доверенными чиновниками, – успел приостановить кампанию массовых обращений в православие в Минской губернии. Кроме того, в мае 1868 года из Рима в Петербург поступил запрос о возможности участия российских епископов в предстоящем Ватиканском соборе, что, как думали власти, давало шанс на урегулирование отношений со Святым престолом при минимуме уступок с российской стороны. Поэтому в июне 1868 года Александр II разрешил Потапову отложить мероприятия по упразднению Минской епархии. В сущности, Потапову предоставили карт-бланш: император допускал, что генерал-губернатор может быть убежден в необходимости скорейшего упразднения, и на этот случай также заранее объявлял о своем согласии[1809].
Потапов предпочел не форсировать развязку. Вероятно, прислушиваясь к советам давнего своего сослуживца Сиверса, он решил сначала определить потенциал политической лояльности Войткевича, а для того разузнать, готов ли тот смириться с массовыми обращениями католиков в православие 1864–1867 годов. Как выражался Сиверс, следовало провести «сондирование расположения и направления епископа, дабы оценить, в какой мере можно рассчитывать на податливость его при исполнении предположенной меры (упразднения епархии. – М.Д.)». «Сондирование» доверили самому Сиверсу, который в июне 1868 года съехался с Войткевичем в Вильне (приезжать куда ни Кауфман, ни Баранов минскому епископу не разрешали). Из отчета Сиверса видно, что его задача была непростой: дать собеседнику понять, что эксцессов бюрократического обратительства более не повторится, но при этом не заронить в нем напрасных надежд на возвращение паствы. Так или иначе, но устами Сиверса имперская власть, пусть и в очень уклончивой манере, впервые признала перед представителем высшего католического клира свою ответственность за злоупотребления местных чиновников:
Было объяснено епископу весьма категорически, что касательно… обращений, которые совершились, не может быть и речи о каком-либо суждении или рассмотрении: какими средствами и способами таковые были вызваны, что оные должны почитаться совершившимися фактами… Если какой-либо низший исполнитель предписаний начальства, в рвении своем к православию, и подавал какой-либо повод к обвинению в употреблении средств не вполне справедливых, то в настоящее время нельзя уже входить в какое-либо по сему рассмотрение… [Но теперь генерал-губернатор] будет строго смотреть за тем, чтобы никто из последних даже лиц его администрации не позволял себе какого-либо насилия или какой-либо неправды для обращения к православию, которое будет допускаемо лишь при добровольном желании самих прихожан[1810].
И впоследствии, как мы увидим, бюрократы МВД, убежденные, что достаточно ясно отмежевались от кауфмановских «обратителей», болезненно реагировали на любые проекции этого одиозного наследия на свои новые мероприятия.
Войткевич, казалось бы, подтвердил свою репутацию «нефанатика». О результатах обращений он говорил спокойно и ограничился единственной претензией к тем православным священникам и чиновникам, которые через голову православных консисторий предъявляли ксендзам списки «обратившихся будто бы к православию лиц, с требованием о исключении таковых из метрических списков р[имских] к[атоликов], причем сообщают имена не существующих вовсе или же умерших». Подобные трюки с «мертвыми душами» тревожили и самого Потапова, так что Войткевича заверили в том, что впредь такие списки будут присылаться исключительно из консисторий[1811].
Как ни старался Войткевич произвести утешительное впечатление на Сиверса и Потапова, предотвратить упразднение отдельной минской кафедры это уже не могло. Осенью 1868 года, одновременно с ревизией Минской духовной семинарии, где на тот момент вовсе не оказалось набора воспитанников, Потапов условился с министром внутренних дел А.Е. Тимашевым о последней отсрочке исполнения плана: «…представляется удобнейшим избрать время летних работ, а не зимнее, так как поселяне во время работ полевых менее подвержены посторонним влияниям…»[1812]. Как видим, весьма вероятное недовольство католического простонародья заранее приписывалось подстрекательству, и лучшим средством против него должна была стать летняя страда. Что же касается придуманной Сиверсом в 1868 году процедуры ликвидации минской кафедры, ее ближе к делу пришлось пересмотреть. Отвечая в июне 1869-го на запрос министра внутренних дел А.Е. Тимашева о возможности немедленного упразднения, Потапов выражал на то полную готовность, но предлагал вместо образования большой Минской епархии с центром в Вильне присоединить наличную Минскую епархию к Виленской. По мнению генерал-губернатора, при таком порядке действий вероятность дипломатических и административных осложнений уменьшалась: прихожан в Виленской епархии насчитывалось в несколько раз больше, чем в Минской, так что даже в случае присутствия епископа в Вильне одно уже уничтожение канонического названия столь значительной епархии могло повлечь за собой новые нарекания Римской курии[1813].
В соответствии с этой новой схемой в объединенной епархии вводилось разделение функций между двумя высшими клириками. Все административно-церковные дела оставались за управляющим Виленской епархией каноником Петром Жилинским, тогда как Войткевич, оставаясь Минским епископом in partibus (без епархии), не участвовал в текущем администрировании, но сохранял полномочия совершать епископские богослужения и рукополагать в священнический сан. Чтобы наглядно подтвердить намерение властей возобновить рукоположения (фактически запрещенные с 1864 года), Войткевичу, снова вызванному в июле 1869 года в Вильну, было разрешено совершить это таинство над одним – лишь одним! – из выпускников Виленской семинарии, который блеснул на экзамене знанием русского языка[1814]. Всего же на тот момент в семинарии насчитывалось семнадцать нерукоположенных выпускников, и из одного этого соотношения следовало, что впредь аналогичные разрешения Войткевич будет получать не слишком часто. В беседе с Жилинским Сиверс, поддержавший план Потапова и снова явившийся в Вильну для наблюдения за ходом мероприятия, указал на второстепенный и вспомогательный статус Войткевича в объединенной епархии: «…для него (Жилинского. –