– Стрелою его, что ли? – спросил у Мечеслава Злат.
– А! А-а-а-а! – возликовало войско базилевса и ринулось в бой. Двинулись вперед и руссы. Последнее, что успел заметить Мечеслав, это небольшую кучку воинов у тела Варды Фоки, пытающихся то ли защитить, то ли унести с поля сражения труп своего бывшего властелина. Остальное же войско, видя его гибель, в панике покидало поле битвы. Больше Мечеслав ничего не успел рассмотреть, вихрь боя увлек его за собой. Он уклонялся, рубил, закрывался щитом, отбивал удары, крушил, толкал, колол, резал, не думая ни о чем и полностью отдавшись кровавой работе. В шаге от него варяг Орм без шлема с всклокоченными рыжими волосами и бородой, крутя над головой своим огромным боевым топором, раз за разом с выдохом и рычанием опускал его на вражеские щиты, шлемы, головы, тела. Его лицо, искаженное гримасой ярости с бешено вращающимися глазами и открытым ртом, показалось Мечеславу безумным, сейчас он был похож на берсерка. Вдруг среди сражающихся впереди воинов Мечеслав увидел Злата, пытающегося, как ему показалось, поразить топором Стефана, стоящего к нему спиной, но в следующий миг Стефан, споткнувшись о лежавший на земле труп, упал, на его месте появился копьеносец Фоки. Положение Стефана казалось безнадежным, Мечеслав рванулся на помощь, но в этот миг секира Злата опустилась на голову врага. Стефан был спасен. Мечеслав тут же забыл о нем, пошел дальше, защищаясь и нападая, но вскоре понял, что перед ним только спины бегущих в панике вражеских воинов, пытающихся спастись от настигающей их смерти. Остановившись, он посмотрел себе под ноги. На земле лежал пожилой армянский воин. Нагрудный доспех его был пробит, из раны сочилась кровь. Армянин прикрывал грудь маленьким окровавленным крестом, в его глазах читалась готовность принять смерть и слабая искра надежды. Мечеслав опустил занесенный для удара меч и, перешагнув через воина, побежал дальше. Он бежал и чувствовал, что ступает по телам мертвым и еще живым, спотыкаясь об них, скользя ногами в лужах крови. Страшные картины преследовали молодого славянина: вот отрубленная голова русса, вот юноша-ивериец, сраженный стрелой, норманн с раздробленным черепом, смуглолицый грек с перерезанным горлом. Картины одна страшнее другой сменяли друг друга. А Мечеслав все бежал и бежал вперед и уже не для того, чтобы настигнуть врага, не для того, чтобы завладеть добычей, а для того, чтобы поскорее покинуть это кровавое месиво, это поле боя, полное трупов, стонов и боли.
Потом он сидел на зеленой молодой траве, согретой теплым солнцем, и смотрел на парящего в небе орла, ждущего возможности полакомиться человечиной, того самого, чей клекот оглашал небо перед началом сражения. И не было этой вольной птице никакого дела и заботы до того, что творится внизу у людей, до их войн и кровавых сражений, до судеб государств и простых смертных.
«Вот оно, небо, – думал молодой воин, – вот трава, земля, море. Как много места и изобилия дадено человеку, только работай – и вознагражден будешь за труды свои. Но почему? Почему люди кидаются друг на друга, как звери хищные? Почему убивают друг друга, творят насилие? Почему так сильна в человеке жажда власти, обогащения, убийства? Почему на этом поле лежат люди, которые никогда не знали друг друга, никогда, ничем не изобидели и не сделали друг другу худого? Почему люди, не испытывающие вражды, бьются до смерти за то, что кто-то делит эту самую власть? Почему? Почему думы мои об этом? А может, прав Орм, я воин и должен не думать, а воевать?»
– Ты чего это рассиживаешься? – прервал горькие мысли Мечеслава подошедший к нему Злат. – Поспешай! В стан вражий иди, там добра да рухляди всякой видимо-невидимо, да и на поле добычи достаточно! Вставай, торопись, под лежачий камень вода не течет! От так ты! А я-то иду, глядь, ты посиживаешь, вот и подумал: не иначе Мечеслав столько добра добыл, что донесть не в силах. Я уж было хотел помочь, – сказал Злат, присаживаясь к Мечеславу. – Вот смотри, сколь всего раздобыл, покуда ты в мураве сидел, – приговаривал Злат, раскладывая перед собой добычу. На траву легли: рог для питья, окованный в серебро, небольшой сосуд для благовоний, украшенный каменьями и с крышечкой в виде позолоченной головы девушки в диадеме. Среди трофеев Злата оказались бронзовая статуэтка одного из римских императоров, нательный крестик, маленькая иконка-образок изумительной работы и красоты, шлем с забралом в виде лица мужчины с посеребренными усами и бровями.
– Глянь, – сказал Злат, подвигая поближе к Мечеславу шлем, почти до половины наполненный кольцами, перстнями, фибулами, византийскими монетами – кератиями, фоллами, милиариссиями, среди которых были даже две номисмы, сверкающие на солнце золотом. Были в нем и старые римские и греческие монеты, по соседству с ними лежали эйриры, денарии, гривны, дирхемы, а также деньги других неведомых земель и государств.
– Когда на Русь возвернусь, стану купцом, а может, и боярином. А Мечеслав? – проговорил, смеясь, Злат, толкая Мечеслава кулаком в плечо.
– Ладно, боярин, пошли уже, надобно отыскать нам другов своих. Живы ли они? – сказал, подымаясь, Мечеслав.
– Орма я в стане вражеском видывал со Стефаном, а Сахамана только во время сечи, когда стояли мы против катафрактов Фоки, – сказал Злат, собирая свою добычу.
Вечером войско Василия под ликующие крики жителей города вошло в Авидос. Мечеслав, Орм, Стефан, Злат и Торопша сидели в одной из харчевен города, вместе с другими воинами празднуя победу. Длинный стол, растянувшийся на всю длину помещения, был уставлен простыми закусками и кувшинами с вином. Радостные от ощущения победы и предстоящего отдыха, воины жадно поглощали еду, щедро запивая ее хмельной влагой. Веселье и смех царили в харчевне, отовсюду были слышны громкие разговоры, больше вели речь о минувшем сражении, о Василии и гибели Варды Фоки. С разных сторон доносились голоса спорящих.
– Это ему камнем из пращи в голову попали, вот он и упал, – кричал сидящий неподалеку от Мечеслава усатый русс.
– А мне сказали, что его удар хватил, – оспаривал ромейский воин.
– Какой там удар! Удар – это когда топором или мечом по голове. Вот это удар! – смеясь, громко сказал сакс, состоявший в хетайриях базилевса. – Отравили его! Сторонники Василия слугу подкупили, вот тот ему в питье яда и подсыпал.
– Нет! – возразил ему седовласый катафракт. – Умер он оттого, что базилевс наш Василий держал перед собой икону Богоматери, и когда глянул Фока на икону, так и пал с коня.
– Да, видать, силен и справедлив Бог ваш, коли, глянув на образ, люди нечестные замертво падают, – задумчиво молвил русс.
– Я слышал, как Константин похвалялся, что это он поразил Фоку, – сказал молодой темноволосый македонец, судя по одеянию, лучник.
– Как бы там ни было, главное, что отсеченную голову Фоки бросили к ногам базилевса Василия, – сакс хотел сказать еще что-то, но в это время в растворенные двери харчевни вошел Сахаман.
– Сахаман! Сахаман вернулся! Живой! – раздались радостные крики.
Сахаман с окровавленной повязкой на голове подошел к товарищам. Его усадили за стол, обнимая и дружески похлопывая по спине.
– На вот, испей, небось, в горле пересохло, – сказал Мечеслав, подав ему кубок с вином. Сахаман, кивнув благодарно, осушил его до дна.
– Ну, буй-воин, где тебя на вражеском коне носило? Бают, конь тот за своими поскакал, а ты с ним справиться не смог, потому и скакал за катафрактами Фоки, а все подумали, что это ты их гонишь, – под общий смех сказал Орм.
– Мы-то тебя повсюду искивали, да так и не сыскали, уж и не чаяли живым увидеть, – добавил Мечеслав. – Сказывай, где был?
– Что сказывать? Как захватил я коня, так и помчался, катафракты Фоки отступать стали, тут всадники кагана Василия подоспели, ну и погнали мы их. Увлекся я погоней, один вперед всех ускакал, увидели это катафракты, развернулись, трое из них на меня поскакали, началась меж нами сеча. Как ни старался, а супротив троих не сдюжил, одного с коня свалил, другого поранил, третий же меня самого булавой ошеломил. Пал я с коня наземь, тут бы и погибнуть мне, да подоспели вовремя вершники базилевса, а с ними знатный воин. Оказалось, что это воевода их. Слез он с коня и подошел ко мне, а когда его воины перевязали мне голову, сказал, что хотел бы иметь у себя такого воина и предложил поступить к нему на службу, – закончил свой рассказ Сахаман.
– А ты что? – спросил Мечеслав.
– Что я? Куда мне без вас?
– Так тебе же куны надобны, чтобы к Аяне своей вернуться! А не ведаешь ты того, что конным, особо катафрактам, более других платят, – сказал Мечеслав, а затем, обратившись к седому наемнику, спросил, так ли это.
– Да, базилевс щедро платит нам за службу! – подтвердил старый конник.
– Ты, Сахаман, от рождения всадник, среди них твое место. А коли беда приключится али обиду кто учинит, мы всегда за тебя встанем! Поднимем, други, чары за Сахамана, славного воина! – сказал Орм.
– За Сахамана! За Сахамана! За воинство наше! За базилевса! За Василия! За победу! – раздались со всех сторон голоса, подхватившие слова Орма.
Глава шестая
…Что касается варангов, они считают верность императору и его охрану своего рода семейной традицией, святым долгом, который передается из поколения в поколение; эта верность нерушима, они не могут даже помыслить о предательстве.
Мечеслав стоял в третьей линии охраны базилевса, облаченный, как и другие телохранители его ряда, в сверкающие доспехи, поверх которых был накинут синий плащ. Голову воина украшал позолоченный шлем, а на плече висел боевой топор-секира.
Более года прошло с той поры, как прибыли воины, посланные князем Владимиром на помощь базилевсам Василию и Константину. Ныне же, объединенные с наемниками, прежде служившими императорам, стали они называться варангами. То ли ромеи переделали варягов и руссов на свой лад, то ли прозвали их так от варяжского слова