ые — все воспитаны в духе патриотизма».
В те же сороковые слышал я много подобных анекдотов. Некоторые запомнились. Молотов с Кагановичем летят в самолете, разговаривают о своей популярности в народе. Молотов: «Если бы я сейчас спустился с парашютом, вот бы сбежались люди-то, они бы меня на радостях качали на руках!» Каганович: «Если бы я сейчас спустился у любого села, то сегодня же это село назвали бы моим именем.» Летчик, поворачивая к ним лицо: «Вот если бы я вас обоих, блядей, сбросил бы вниз без парашюта — то-то было бы радости у людей! Мне бы памятник поставили в благодарность».
Метод лечения триппера: обернуть хуй газетой с речью Жданова, и все гонококки лопнут со смеху.
Медики проводят эксперимент по изучению образа жизни и образа мысли граждан СССР и США. Вскрывают желудок американца. В нем бекон, шоколад, коньяк и прочее подобное. Просвечивают его мозг, а там — атомная бомба, призывы к войне с СССР и прочий агрессивный набор. Просвечивают мозг советского гражданина. Там — бекон, шоколад, коньяк и прочие подобные мечты. Вскрывают его желудок — пусто! «Что за поебень! — Восклицает наш медик. — Он, возможно, лечит желудок голодом?...» Американский медик возражает: «Желудок его вполне здоров. Давайте все же проверим еще и печень». Вскрывают печень, а там — доклады Жданова и Сталина, речи Молотова и Вышинского, постановления ЦК и всякая прочая поебень!
* * *
Эпиграфом к этим заметкам взято заключительное четверостишие стихотворения безвестного поэта, которое десятилетиями приписывали Есенину. В нынешнем, 1994-м, стало известно имя подлинного автора и подлинный текст стихотворения, извлеченный из архивов КГБ. Но я предпочел тот самиздатский вариант, который 70 лет ходил по рукам (я впервые узнал его в 1945-м), ибо такой именно текст был усыновлен стихией фольклора и все 70 лет жил вольной жизнью бесцензурного детища протестующего народного сознания и его фольклорного самовыражения, как и другие бесчисленные «незаконные» плоды народного творчества, среди которых встречаются и авторские, утратившие своих «родителей» и подхваченные волнами фольклора. Некоторые из таких авторских творений узнаются по приметам мастерского пера, а иные неотличимы от подлинно фольклорных, подобно гениальным пушкинским мистификациям в «Песнях западных славян».
Сравним, к примеру, две частушки:
Мне миленок дарит платье Цвета темного бордо,
А я голая в кровати В ожидании Годо.
По деревне мы пройдем Чего-нибудь состряпаем:
Кому жопу разорвем,
Кому хуй оттяпаем.
Обе они — давнишние. Мы легко отличаем продукцию интеллигентского происхождения от «простонародной», как это называлось еще не так давно. Кстати, напомню, что «В ожидании Годо» — название пьесы С. Беккета, классика театра «абсурда».
Теперь сравним еще две частушки:
Еб, еб, ночью Не помню — чью?
Может быть, поповну?
Все равно, не помню.
Нашу область наградили,
Дали орден Ленина.
До чего ж ты, моя милка,
Мне остоебенила!
Первая — из подлинного фольклора, но она выглядит более мастеровитой и по каламбурно-аллитерационному строю напоминает, в частности, хлебниковскую звукопись или остроту 60-х годов: «был бы ум бы у Лумумбы — был бы Чомбе ни при чем бы». Вторая частушка — стилизация Анатолия Якобсона, литературоведа и поэта, ценимого А.А. Ахматовой. Для тех, кто этого не знает, она скорее, нежели первая, сошла бы за «простонародную».
Вот еще несколько частушек и эпиграмм (эти формы нередко совпадают) из опального фольклора, которые носят более или менее заметные признаки
стихийно-фольклорного или профессионального происхождения — то есть частушечные стилизации поэтов. Те и другие порой очень трудно различить.
Ах, еб твою мать,
Поле не на чем пахать,
Запряги пизду в оглобли,
Хуем будешь погонять.
Ваше поле рядом с нашим —
Наше колосистее,
Ваши девки посисястей,
Наши — попиздистее.
Девочка-чухоночка Ложилась потихонечку Хоронилась, береглась,
Будто сроду, не еблась.
Как с «Союзом» «Апполон»
Воссоединяются,
А я милую ебу —
Она сопротивляется.
Мой миленек-пьяница,
Пропил хуй да яйца.
Я стою и думаю:
Вдруг пропьет пизду мою.
Тискал девку Анатолий На бульваре на Тверском,
Но ебать не соизволил:
Слишком мало был знаком.
В нашем маленьком кибуце Заживем мы, как в раю,
Остальные пусть ебутся В этой тундре на краю.
Я не знаю, как у вас,
А у нас в Неаполе Бабы во поле дают И рожают на поле.
Ныне мы наблюдаем все большее проникновение авторских имитаций и стилизаций в угодья фольклора (что прослеживается и в нашей антологии), а сам -фольклор становится все более «профессиональным». И это не удивляет— ведь интеллектуальный и эстетический уровень народа не сравнить с тем, каким был он 30 и 20 лет назад. С другой стороны, за прошедшие десятилетия честная интеллигенция, вечно опальная, необычайно преуспела в глубинном постижении опальной словестности — кто в тюрьмах и зонах, кто на воле (особенно с 60-х годов) — и это было одним из проявлений противостояния ханжеской идеологии и двойной «коммунистической морали». В песнях
В.Высоцкого, А.Галича, Ю.Кима и других бардов встречаются матерные слова и фразеологизмы, вполне в народном стиле, естественно входящие в песенную речь (В отличие от ЭЛимонова, у которого мат «торчит» как в разговоре обучающихся этому подростков). Идеально владеет опальной лексикой Ю. Алешковский. Именно с 60-х годов пошли «в массы» и стали рекордно популярными серии анекдотов о Ленине, о Чапаеве и «армянского радио». Новый, взрывчатый успех ожидал давнюю эпиграмму «Гудит, как улей, родной завод». С.Б.Волкова, председатель комитета по культуре в г. Коломне, свидетельствует, что в этом городе она и другие девочки-первоклассницы в 1960 году уже знали эту эпиграмму, наполовину состоящую из матерных слов!
Тогда же появилось и «рязанское радио», но в отличие от армянского, скоро иссякло.
«Рязанское время — \4 часов 15 минут... Тьфу, еб твою мать! 15 часов 14 минут. Гражданин Петров из города Ряжска спрашивает, что такое сульфеджио. Ах, гражданин Петров, не выебывайтесь!... А гражданин Турсунбек Мухаметдинович... Фамилия еще труднее выговаривается, из города... гм... хуй разберешь... Словом, он жалуется, что приехав в наш город, с огорчением убедился, насколько верными были слухи о
состоянии нашего снабжения. Ни хуя себе заявочки! И не жалко было вам времени и затрат на поездку в такую даль, чтобы удовлетворить вашу любознательность!»
... В те 60-е годы триумфального шествия опальной словесности — и разговорной, и художественной — мне неспроста вспомнился анекдот, услышанный еще в 1947 году: «Вопрос: какая разница между матом и диаматом? И что у них общего? Ответ: разница в том, что мат все понимают, но делают вид, что не понимают, а диамат никто не понимает, но делают вид, что понимают. Общее же у них то, что и мат, и диамат — мощное оружие в руках рабочего класса».
В 60-е годы активно «вооружалась» уже интеллигенция, и все меньше оставалось таких, кто притворялся непонимающим. Тогда же интеллигенция вступила в классовое соревнование с рабочим классом не только в овладении этим оружием, но и в употреблении крепких напитков (не зря официальная идеологическая доктрина трубила о стирании граней между классами!). Для мыслящей части общества алкоголь был и допингом, и средством самооглушения — защиты от убогой пропагандистской трескотни. Первым об этом написал Валерий Тарсис в «Сказании о синей мухе», опубликовав его на Западе в начале 60-х, за что угодил в психушку. Позже Игорь Губерман высветил одну из причин масового запоя:
Пой, либерал, гуляй, жуир, бранись, эстет, снобистским матом, не нынче — завтра конвоир возникнет сзади с автоматом.
* * *
Пятилетним я попал в детский дом (на Остоженке), и с «воли», со своего двора занес я туда кое-что из городского опального фольклора. Уже через день или два наша группа запела хором антисоветский куплетик, смертельно напугав воспитательницу. Менягуже в
ю»
том возрасте удивило, что самое запретное — мат — не пугал, а лишь возмущал взрослых. Мы дошколятами постигали азы субординации запретов: мат — не самое страшное. Старших заставляет бледнеть нечто другое, самое-самое жуткое, о чем и заикнуться опасно и чего мы еще не понимаем. Мы не понимали так же значений матерных слов, за которые нас запирали в тесную туалетную комнату у черного хода.
В 70-е годы появился анекдот. Рядом с детским садом начинается стройка, работают стройбатовцы. В речи малюток замечаются непристойные слова и фразы. Понятно — откуда. Заведующая идет разбираться с командиром части. Лейтенант, выслушав ее подозрения, всплескивает руками: «Да что вы! Советские солдаты совсем иначе воспитаны. И мы, офицеры, очень об этом заботимся. Вот вам свежий пример. Проходил я вчера под .фермой, не заметив, что рядовой Степанов наверху занят сваркой. Мне на фуражку полился расплавленный металл. Я отбежал в сторону и обратился к сварщику: «Послушайте, Степанов, что вы делаете? Вы льете мне на голову расплавленный металл!» Он ответил: «Виноват, товарищ лейтенант, впредь буду внимательнее» Вот каков уровень нашего общения».
Не знаю, поверила ли заведующая детсадом лейтенанту, но все, особенно отслужившие в армии, прослушав этот суперинтеллигентский диалог, разражались гомерическим смехом.
тили, что это пионерские лагеря, охраняемые для пол-ного спокойствия ребят. Гость пожелал посетить один такой пионерлагерь. Начальству заблаговременно было дано указание переодеть зеков в соответствующую форму, и тех, кто помоложе, выстроить в линейку, а пожилых упрятать подальше. Английский гость предстал перед строем молодцов в коротких штанишках, в белых рубашках и пионерских галстуках. Его приветствовали горном и барабаном. Гость спросил горниста, сколько ему лет. «Четырнадцать», — отвечал горнист. «А я бы вам дал не меньше 30-ти», — удивленно произнес визитер. «Да ты, блядь, в натуре охуел! Нет в нашем кодексе таких сроков».