Блядун трудолюбивый,
Хвала тебе, расстрига поп,
Приапа жрец ретивый,
В четвертый раз ты плешь впустил, И снова щель раздвинул,
В четвертый принял, вколотил И хуй повисший вынул!
3. Повис! Вотще своей рукой Ему милашка дрочит
И плешь сжимает пятерней,
И волосы клокочет.
Вотще! Под бешеным попом Лежит она, тоскует И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует.
Вотще! Елдак лишился сил,
Как воин в тяжей брани,
Он пал, главу свою склонил И плачет в нежной длани.
4. Как иногда поэт Хвостов, Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов Корпит над хладной одой,
Пред ним несчастное дитя —
И вкривь, и вкось, и прямо Он слово звучное, кряхтя, Ломает в стих упрямо, —
Так блядь трудилась над попом, Но не было успеха,
Не становился хуй столбом,
Как будто бы для смеха.
5. Зарделись щеки, бледный лоб Стыдом воспламенился,
Готов с постели прянуть поп, Но вдруг остановился.
Он видит — в ветхом сюртуке С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами Явилась тень — идет к нему Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму Огнистыми очами.
6. «Что сделалось с детиной тут?»
Вещало привиденье.
— «Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможеньи,
Лихой предатель изменил,
Не хочет хуй яриться».
«Почто ж, ебена мать, забыл Ты мне в беде молиться?»
— «Но кто ты?» — вскрикнул Ебаков, Вздрогнув от удивленья.
«Твой друг, твой гений я — Барков!» Сказало привиденье.
7. И страхом пораженный поп Не мог сказать ни слова,
Свалился на пол будто сноп К портищам он Баркова.
«Восстань, любезный Ебаков,
Восстань, повелеваю,
Всю ярость праведных хуев Тебе я возвращаю.
Поди, еби милашку вновь!»
О чудо! Хуй ядреный
Встает, краснеет плешь, как кровь,
Торчит как кол вонзенный.
8. «Ты видишь, — продолжал Барков,
Я вмиг тебя избавил,
Но слушай: изо всех певцов Никто меня не славил;
Никто! Так мать же их в пизду,
Хвалы мне их не нужны,
Лишь от тебя услуги жду —
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
Играй им как попало!
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе не мало.
9. Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шелехова тоном.
Шихматов, Палицын, Хвостов Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебена мать,
Моют благим советам,
И будешь из певцов певец,
Клянусь я в том елдою, —
Ни чорт, ни девка, ни чернец Не вздремлют под тобою».
10. — «Барков! доволен будешь мной!» — Провозгласил детина,
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз попом измялась,
И блядь во блеске наготы Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной,
И будто плешь Баркова,
Явилось солнце за горой Средь неба голубого.
И. И стал трудиться Ебаков:
Ебет и припевает
Гласит везде: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает;
Пером владеет как елдой,
Певцов он всех славнее;
В трактирах, кабаках герой,
На бирже всех сильнее.
И стал ходить из края в край С гудком, смычком, мудами.
И на Руси воззвал он рай Бумагой и пиздами.
12. И там, где вывеской елдак Над низкой ветхой кровлей,
И там, где с блядью спит монах, И в скопищах торговли,
Везде затейливый пиит Поет свои куплеты.
И всякий день в уме твердит Баркова все советы.
И бабы, и хуястый пол Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол Девчонки подымали.
13. И стал расстрига-богатырь Как в масле сыр кататься. Однажды в женский монастырь Как начало смеркаться, Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами Воспел победу елдаков Над юными пиздами.
У стариц нежный секелек Зардел и зашатался.
Как вдруг ворота на замок И пленным поп остался.
14. Вот в келью девы повели Поэта Ебакова.
Кровать там мягкая в пыли Является дубова.
И поп в постелю нагишом Ложиться поневоле.
И вот игуменья с попом В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха.
Тиран для бедного попа, Проклятая старуха!
15. Честную матерь откатал Пришлец благочестивый
И в думе страждущей сказал Он с робостью стыдливой — «Какую плату восприму?»
«А вот, мой сын, какую: Послушай, скоро твоему Не будет силы хую!
Тогда ты будешь каплуном,
А мы прелюбодея Закинем в нужник вечерком Как жертву Асмодея».
16. О ужас! бедный мой певец,
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!
Напрасно еть усердно мнишь Девицу престарелу,
Ты блядь усердьем не смягчишь, Под хуем поседелу.
Кляни заебины отца И матерну прореху.
Восплачьте, нежные сердца, Здесь дело не до смеху!
17. Проходит день, за ним другой, Неделя протекает,
А поп в обители святой Под стражей пребывает.
О вид, угодный небесам! Игуменью честную Ебет по целым он часам В пизду ее кривую,
Ебет... но пламенный елдак Слабеет боле, боле,
Он вянет, как весенний злак, Скошенный в чистом поле.
18. Увы, настал ужасный день.
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень Лучами водрузилось,
Но хуй детинин не встает. Несчастный устрашился,
Вотще муде свои трясет, Напрасно лишь трудился; Надулся хуй, растет, растет, Вздымается лениво...
Он снова пал и не встает, Смутился горделиво.
19. Ах, вот скрипя шатнулась дверь, Игуменья подходит,
Гласит: «Еще пизду измерь»
И взорами поводит,
И в руки хуй... но он лежит, Лежит и не ярится,
Она щекочет, но он спит,
Дыбом не становится...
«Добро», игуменья рекла И вмиг из глаз сокрылась.
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.
20. Расстригу мучила печаль,
И сердце сильно билось,
Но время быстро мчится вдаль,
И темно становилось.
Уж ночь с ебливою луной На небо наступала,
Уж блядь в постели пуховой С монахом засыпала.
Купец уж лавку запирал,
Поэты лишь не спали И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.
21. Ив келье тишина была.
Вдруг стены покачнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежал Во тьме угрюмой ночи,
Баркова призрак вдруг предстал Священнику пред очи.
В зеленном ветхом сюртуке С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами.
22. — «Скажи, что дьявол повелел»,
— «Надейся, не страшися»,
— «Увы, что мне дано в удел?
Что делать мне?» — «Дрочися!»
И грешный стал муде трясти Тряс, тряс, и вдруг проворно Стал хуй все вверх и вверх расти, Торчит елдак задорно.
И жарко плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты,
В могучих жилах кровь кипит,
И пышет хуй мохнатый.
23. Вдруг начал щелкать ключ в замке, Дверь громко отворилась,
И с острым ножиком в руке Игуменья явилась.
Являют гнев черты лица,
Пылает взор собачий,
Но вдруг на грозного певца,
На хуй попа стоячий Она взглянула, пала в прах,
Со страху обосралась,
Трепещет бедная в слезах И с духом тут рассталась.
24. — «Ты днесь свободен, Ебаков!» — Сказала тень расстриге.
Мой друг, успел найти Барков Развязку сей интриге.
— «Поди! Отверзты ворота,
Тебе не помешают,
И знай, что добрые дела Святые награждают.
Усердно ты воспел меня,
И вот за то награда!» —
Сказал, исчез — и здесь, друзья, Кончается баллада.
* * *
От всенощной вечер идя домой,
Антипьевна с Марфушкою бранились; Антипьевна отменно горячилась.
«Постой, — кричит, — управлюсь я с тобой; Ты думаешь, что я уж позабыла Ту ночь, когда, забравшись в уголок,
Ты с крестником Ванюшкою шалила? Постой, о всем узнает мужинек!»
— Тебе ль грозить! — Марфуша отвечает, — Ванюша — что? Ведь он еще дитя,
А сват Трофим, который у тебя И день и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж, кума — и ты, как я, грешна,
А всякого словами разобидишь;
В чужой пизде соломинку ты видишь,
А у себя не видишь и бревна.
Орлов с Истоминой в постеле В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть, Взяла Лаиса микроскоп И говорит: «Позволь увидеть, Чем ты меня, мой милый, еб».
27 МАЯ 1819
Веселый вечер в жизни нашей Запомним, юные друзья; Шампанского в стеклянной чаше Шипела хладная струя.
Мы пили — и Венера с нами Сидела, прея за столом.
Когда ж вновь сядем вчетвером С блядьми, вином и чубуками?
Недавно тихим вечерком Пришел гулять я в рощу нашу И там у речки под дубком Увидел спящую Наташу.