высшего предела:
Се отвсюду показася грех сей тяжчайш и богопротивен: и от самаго Бога творения, и заповедания, и святых апостол завещаний, и святаго [В]селенскаго Шестаго Синода запрещения, и от увещаний по особно от святых богодухновенных отец, Духом Святым вещавших, и святейших [В]селенских патриархов, Местных Соборов, и зде, в Велицей России, святейших патриархов с благочестивыми цари и прочими архиереи бывшими соборы. <….> Кое ино болше сего наказание и увещание кто востребует?[352]
Какими другими словами и аргументами еще можно врачевать больных, зараженных этой опасной заразой? Других средств нет. Поэтому святейший идет на самую крайнюю меру: объявляет об отказе нарушителям заповеди брадоношения в церковном общении. Проповедь выдержана в крайне резких тонах: брадобритие буквально объявляется «смертным» грехом, брадобрийцы называются крайне оскорбительно – «мужеженами», «женообразными блудницами», издающимися «на скареднейшее содомство».
Но такая радикальная позиция в итоге привела к тому, что, покуда прозападная ориентация Петра становилась все более очевидной, патриарх и его окружение оказывались в положении усиливающейся конфронтации с молодым царем. Не являются ли Всешутейшие соборы, которые Петр начинает проводить с начала 1692 г., одним из звеньев в этой цепочке действий и контрдействий?
Обрисованный выше контекст, несомненно, должны были иметь в виду российские информаторы Гвариента, когда, объясняя значение действий Петра в Преображенском, рассказывали ему о «запрещении» патриарха Адриана (см. п. 6 в этой книге). Российские информаторы не случайно подчеркивали прямую связь между двумя этими событиями – агрессивными действиями царя, направленными на бороды бояр, и Окружным посланием патриарха Адриана против брадобрития. По всей видимости, они (российские информаторы Гвариента) хотели объяснить, что такой демарш царя был обусловлен (или спровоцирован) действиями патриарха. Окружное послание против брадобрития и брадобритие в Преображенском – это звенья одной цепи. Но при этом и Гвариент, и его российские информаторы, несомненно, считали, что в этой цепочке есть и промежуточные звенья, которые нам теперь предстоит восстановить.
16. Первое секретное донесение Гвариента
Как показал П. Бушкович, опубликованное Устряловым (и вошедшее в историографию) донесение Гвариента от 2 (12) сентября необходимо интерпретировать в контексте предшествующих донесений Гвариента, которые никогда не издавались[353]. Патриарх Адриан и его действия находятся в центре внимания в донесении от 17 (27) июня 1698 г. – первом донесении, в котором имперский посланник начинает описывать политическую ситуацию в Москве.
Донесение Гвариента было отправлено в Вену в самый драматичный момент стрелецкого восстания, когда в Москве уже знали о мятеже четырех стрелецких полков[354], об их движении на Москву; им навстречу только-только (13–16 июня) выдвинулись правительственные войска во главе с боярином князем А. С. Шеиным (возглавлявшим дворянское ополчение) и генералом Патриком Гордоном (который, помимо собственного полка, имел в распоряжении также Преображенский, Семеновский и Лефортов полки), но исход столкновения еще не был ясен. В тот же день, 17 (27) июня, Корб оставил в своем дневнике тревожную запись: «Ввиду приближающейся с каждым днем опасности от мятежа царевич направился к Троице»[355]. В этот же день Ф. Ю. Ромодановский направил царю письмо с подробным описанием происшедшего. Как известно, письмо Ромодановского, застав Петра в Вене 16 июля, послужило причиной принятия царем решения о срочном возвращении в Москву[356].
В этот напряженный момент Гвариент значительную часть своей депеши посвятил описанию действий патриарха Адриана, которые представлялись ему направленными против царя. Имперский посол посчитал, что крайне важно уведомить Вену о том, что патриарх «две недели назад», то есть в начале июня, публично отлучил от Церкви одного русского купца с женой, детьми и внуками за то, что он ранее договорился с царем, еще до его отъезда за границу, о приобретении табачной монополии. Теперь патриарх «наложил вечное проклятие на получаемую чрез [ту деятельность] прибыль [купца]»[357].
К сожалению, найти в русских источниках подтверждений этим действиям патриарха пока не удалось. Купец гостиной сотни Мартын Богданович Орленок, который действительно с апреля 1697 г. владел правом сбора государственных пошлин за продажу табака[358], в марте 1698 г. был уличен в серьезных преступлениях, расследование которых царь лично поручил Ф. Ю. Ромодановскому в письме от 30 апреля того же года (доставлено в Москву 22 мая)[359]. В середине апреля Петр заключил договор о передаче исключительного права торговли табаком в России английскому маркизу Кармартену, который должен был вступить в действие в сентябре текущего года[360]. Так что анафематствование патриархом Орленка (не только снискавшего всенародную ненависть[361], но уже и находившегося под следствием) вряд ли являлось прямым выпадом против государя. Тем не менее тот факт, что Гвариент, который писал донесение в дни вооруженного внутреннего противостояния с неизвестным исходом, посчитал важным немедленно уведомить Вену (где со дня на день ожидали прибытия Петра, который действительно прибыл в австрийскую столицу 16 июня) о таких действиях патриарха, представляется крайне важным. Австрийский посол как будто намеренно выдвигает Адриана на первый план, подчеркивая его оппозиционность, а также уточняя, что патриарх имел определенную поддержку в среде правящей элиты:
Это действие [патриарха], при тогдашних смятенных обстоятельствах в государстве, вызвало опасные трения среди бояр и первейших министров. <…> В России мнения по этому поводу разделились на две партии. Из них первая приняла сторону патриарха, объявив его действия похвальными и благочестивыми, а также одобрила и допустила отлучение купца от Церкви, как ради избежания многих чрез то [табакокурение] прокрадывающихся зол, так и ввиду похвально строгого соблюдения ими [русскими людьми] обрядов, а также из‐за нарушения [других] благочестиво установленных законов. Другая и более многочисленная часть за таковое дерзкое публичное проклятие склонна предрекать патриарху неизбежное наказание и суровую немилость по возвращении царя. Тем более, что он [патриарх] и без того не пользуется ни особым уважением, ни большим почетом со стороны царя и некоторых бояр.
Далее Гвариент еще более педалирует оппозиционность патриарха и его поддержку со стороны значительной части российской властной верхушки:
Патриарх отвергает угрожающую царскую немилость и до сих пор день за днем проводит совещания со многими сторонниками своей партии по вопросу, должен ли он полностью исполнить то, о чем царь уже дважды писал ему и правительству в резких указах. Согласно этому приказу, он сам [патриарх] или через своего полномочного представителя должен отправить царицу в монастырь и совершить при том соответствующие обряды. Это поручение исполняется даже боярами царской партии без рвения и настойчивости, поелику царица много скорбит о таком незаслуженном суровом предписании. О ее невинном страдании печалятся как ее друзья, так и ее враги, поскольку она никогда не давала ни малейшего повода к разводу[362].
П. Бушкович на основании анализа донесения Гвариента от 17 (27) июня выдвинул гипотезу о существовании в 1698 г. политического союза между патриархом Адрианом и Лопухиными (Adrian-Lopukhin grouping) на основе общей культурной и религиозной ориентации[363]. Но, на мой взгляд, это сообщение представляет интерес не только для характеристики реальной общественно-политической обстановки, но и для реконструкции того информационного фона, который предопределил первые действия Петра в момент его возвращения в Москву.
17. «Всесовершенное благочестию испровержение»
Донесение Гвариента от 17 (27) июня 1698 г. с оценкой напряженной обстановки при российском дворе, сложившейся вследствие выступления патриарха против табачной торговли, а значит, против самого царя, заслуживает пристального внимания. Гвариент, направляя эту депешу императору Леопольду, вряд ли основывался только на собственных наблюдениях, а скорее пользовался сведениями своих информаторов, среди которых наиболее важным был, как известно, генерал Патрик Гордон – глава московской католической общины и одновременно доверенное лицо и корреспондент царя Петра, который к тому же находился в те дни в самой гуще событий. П. Бушкович полагает, что Гордон в конфиденциальных беседах сообщал Гвариенту вещи, о которых не смел писать даже в своем дневнике[364]. Нет ничего невероятного в том, что именно так видел политическую ситуацию Гордон, который в день, когда иностранные резиденты и Ромодановский составляли послания своим монархам в охваченной тревожными ожиданиями Москве, спешил навстречу мятежному стрелецкому войску.
Вечером этого дня Гордону удалось настичь повстанцев у Воскресенского монастыря (Новый Иерусалим, основанный в 1656 г. патриархом Никоном на берегу Истры в 40 верстах от Москвы), не позволив мятежным стрельцам захватить этот важный стратегический пункт. На следующий день, 18 июня, непосредственно перед сражением в правительственный лагерь явился пожилой стрелец, десятник Колзакова полка Васька Андрианов сын Зорин, и передал два обращения от повстанцев, которые просил «прочесть Большого полку в народе»