[544]. Значит, с наступлением 1700 г. нужно ожидать страшных событий, которые позволят людям познать Антихриста. И они действительно произошли!
Итак, многие ветхозаветные и новозаветные пророчества, как считал Талицкий, указывают на Петра как на Антихриста. «И я, по сим пророческим глаголам разсуждах, и лета сочислях, и о царстве, и о Антихристе приводил твое имя, понеже другаго подобия таковаго царя в царственных книгах не обрел», – заявляет в «Покаянном исповедании» Талицкий, смело обращаясь к самому Петру.
Но вся эта аргументация, в основе которой лежало наложение эсхатологических пророчеств на исторический материал, помноженное на некоторые расчеты, приобретает для Талицкого значение (и как бы активируется) только ввиду действий Петра – того самого царя, на которого указывают пророчества и от которого одно за другим исходят повеления, противоречащие святым установлениям Церкви. «Да что и делом в тебе видех!» – продолжал вести на бумаге свой диалог с царем Талицкий. Сперва «повелел ты с притужением брити брады, также пити и продавать явно во всем царстве своем табак», начинает свой разбор конкретных поступков царя книгописец. Заметим, что введение брадобрития в «Покаянном исповедании» Талицкого стоит на первом месте в списке деяний, раскрывающих нечестивую и беззаконную сущность Петра. К сожалению, развернутая аргументация Талицкого о брадобритии в «Покаянном исповедании» оказалась замазана чернилами (скорее всего, самим же Талицким). Но, надо думать, он привел какие-то из тех аргументов специального Окружного послания патриарха Адриана против брадобрития, которые подробно разбирались выше. Наверняка Талицкий был знаком и с этой проповедью, и со всеми теми каноническими текстами, на которых она основывается (см. п. 8–13 в этой книге).
Важно отметить, что многие современники Талицкого, внимательно наблюдавшие за его процессом, едва ли имели возможность ознакомиться с его взглядами по первоисточнику: за списками эсхатологических сочинений книгописца велась настоящая охота. Но при этом все хорошо знали, что в аргументации Талицкого против Петра I брадобритие имело первостепенное значение. В ноябре 1704 г. монах московского Симонова монастыря упомянул про «еретичество» Талицкого. В ответ на это старец Захарий заявил: «Что де ты Талицкого поминаешь. Талицкой де мученик, свят. Вот де затеяли, бороды и усы бреют, какое де это доброе? Вот де и табак проклятый ныне пьют въявь»[545]. И.-Г. Фоккеродт в своем сочинении о России 1737 г. о деле Талицкого написал следующее: «Один русский из простого звания, Талицкий, изучивший в Москве книгопечатание, тайно завел в деревне печатню и обнародовал книжечку, в которой доказывал, что Петр – Антихрист, потому что стрижением бород позорит Образ Божий, приказывает резать и распластывать людей по их смерти, попирает церковные уставы и другие, какие только есть, вводит нелепости»[546]. Фоккеродт находился в России с 1712 г.: сначала в доме Я. В. Брюса воспитывал его племянников, а три года спустя стал секретарем Д. К. Кантемира, после чего поступил на службу при прусском дипломатическом представителе в России[547]. Примечательно, что Талицкий среди людей, некогда составлявших круг общения Фоккеродта (не исключено, что он узнал об этом деле от самого Брюса), имел репутацию человека, который пришел к убеждению в том, что Петр – Антихрист, в первую очередь из‐за «таких нелепостей», как брадобритие[548].
Но, разумеется, брадобритие и табакокурение были не единственными аргументами Талицкого, утверждавшего, что Петр своими деяниями и повелениями доказал свою сущность.
«Ты же от своего лица повеле написати указы, чтобы сходилися мужи и жины, и проносили от имей своих сребро, и играли в лоты», – продолжает Талицкий[549]. И это повеление также противоречит церковным заповедям: «заповедано нам от Святыя Церкви, да не собираемся на всякия игры»[550].
Но окончательно Талицкий утвердился в своих убеждениях в январе 1700 г., когда по указу царя было введено новое летоисчисление, а затем впервые праздновалось новолетие 1 января, причем главным режиссером этих нечестивых празднеств был сам царь: «Потом повелел еси празновать обновление года генваря первое число. И в той день на Красной площади повелел еси поставить крест превеликий, зделав из досок, а что на нем было написано, того не вем, токмо подпись едина: „Здравствуй, лета Господня: 1700“. И все ты повеле сжечь. Ты же повеле во всем граде в той день всякого чина людем елником и иными древами венчати врата [и] у всякова пред враты возжигати огнь в нощь»[551]. Основываясь на поучениях святых отцов и исторических произведениях, Талицкий доказывал, что все эти празднования, введенные Петром I, имеют нехристианскую природу. Повеление вешать над дверями ветви деревьев (в то время как у христиан принято знаменовать вход в дом крестом)[552], фейерверки и салюты, зажигание огней у дворов[553], напомнившие Талицкому ритуальные обряды зороастрийцев («возжигание огня в Персиде почитают вместо Бога»), а затем и сожжение большого креста на Красной площади с наступлением 1700 г. – той самой даты, на которую и указывают арифметические расчеты, – все это окончательно убедило Талицкого в том, что наступили последние времена и явился уже на земле во плоти Антихрист. «И я, по сим пророческим глаголам разсуждах, и лета сочислях, и о царстве, и о Антихристе приводил твое имя, понеже другаго подобия таковаго царя в царственных книгах не обрел. Да что и делом в тебе видех» – делает вывод Талицкий.
Итак, наступили последние времена, и это точно! А царь Петр и есть Антихрист.
Нужно заметить, что Талицкий был далеко не единственным и даже не первым, кто пришел к такому выводу. То в одном, то в другом уголке Московского царства обнаруживались «московиты», у которых в голове возникали такие мысли, причем независимо от Талицкого. Дела Преображенского приказа показывают: такие мысли возникали в их головах как реакция на новости о шокирующем поведении царя после возвращения из путешествия по странам Западной Европы.
Один грамотный молодой крестьянин владимирского Рождественского монастыря Ивашка Черноткин, летом 1698 г. работавший в Москве, а осенью вернувшийся во Владимир, был приглашен для беседы архимандритом Иосифом, который его расспрашивал «про него, великого государя: „что де он, великий государь, с иноземцы водитца ли или нет?“» Крестьянин ему отвечал, что «он, государь, в Немецкую слободу ездит и иноземцов жалует». Что еще крестьянин доложил своему начальнику про государя и поведал ли он ему про брадобритие в Преображенском, мы не знаем (беседа в собственноручно написанном извете передана очень кратко), но архимандрит в ответ на услышанные новости «стал говорить: „слышно де то чинитца, что стрелцов погубил занапрасно; знатно, что он не государь, Антихрист, потому что царство помутилось. Он же, государь, возростом и лицем переменился. Знатно де им, иноземцам, владеть и царством. А стрелцы де было за правду стали, и он де, государь, их, стрелцов, занапрасно ж погубил“»[554].
В конце июля 1699 г. подьячий Усманской приказной избы Григорий Федоров по каким-то делам ездил в село Боровое (того же Усманского уезда), где ему нужно было заночевать. В этом же селе он повстречал четырех знакомых усманских солдат. Одного из них, Гавриила (Ганку) Ананьина сына Шмуилова, подьячий уговорил остаться переночевать вместе с ним, «потому что ему одному в ызбе начевать скучно, да и для того, что тот Ганка горазд сказывать от книг». Этот солдат Ганка, судя по материалам следствия, был местным «мельником Меноккио»[555], который не только «был горазд сказывать от книг», но и не боялся выражать на основе прочитанного самые смелые и даже опасные идеи. Улегшись спать по разным углам («он, Григорей, лег на лавке, а Ганка на конике[556]»), приятели принялись беседовать, и между делом Ганка рассказывал про всякие интересные вещи, которые ему пришлось прочитать в различных книгах. Но вдруг его понесло: «И тот де Ганка, лежа на конике, говорил: „были де у нас на царстве два царя. Пишет де в книгах, что после тех дву царей будет Антихрист“. И говорил про великого государя неистовые слова: „он де, государь, Антихрист, потому что людей кнутом бьет и головы сечет своими руками“»[557]. Видимо, когда Ганка сладко уснул (как выяснится, ему произносить подобные «неистовые слова» было не впервой), подьячего стали мучить те же мысли, что и его земляка, романовского солдата Парфенку Кокорева (см. п. 19 в этой книге): «извещать» ли о «государеве деле» или «не извещать?» В конце концов он решил не «извещать», «боясь пытки, потому что посторонней нихто, кроме ево, Григорья, тех слов не слыхал»[558]. Но когда на Ганку все-таки «известил» усманский сын боярский Митрофан Раков в таких же «неистовых словах», к его доносу присоединились многие усманцы, в том числе и подьячий Григорий Федоров. Из следствия получается, что Ганка ходил по Усмани и открыто проповедовал свои взгляды о Петре Антихристе, ничего не боясь! Так, священник села Куликово Усманского уезда Петр Мокеев рассказал, что однажды он возвращался с Ганкой с богослужения (а этот солдат-книгочей был человеком богомольным), и, «идучи от часов, усманской салдат Ганка Шмуилов при нем, попе Петре, про государя неистовые слова те: „го