Сколько в петровской России было таких людей, которые, будучи вдохновлены примером Талицкого, мечтали «убить ево, государя, до смерти» или «ево, государя, обличать», мы не знаем[609]. Но главное, этого не знал и сам Петр. Ненавистное лицо Талицкого («сухощав, остронос, волосы на голове и борода чермны, глаза серы»), не пожелавшего отступиться от своих убеждений даже при страшных мучениях, ему запомнилось на всю жизнь. Талицкий упоминается в печально известном указе от 17 мая 1722 г. об обязанности священника доносить о случаях, когда исповедник на таинстве покаяния открывается в намерении совершить «измену или бунт на государя»:
И был таковаго лукавства образ в прошлых годах, когда вор Талицкий объявил при исповеди духовному своему свое злейшее намерение, а именно: написал письма, которые хотел везде подметывать к возмущению, ставя себе то за истину, и не отлагая онаго, и не каяся, и священник хотя ему в том и претил, однако же причастил Святых Таин и не донес, где надлежит, чая грехом быти то доношение; а тот вор пошел с тем намерением оное делать. И ежели б не пойман был и в дело произвел, от чего какие б бедства и крови произошли, то какое ж покаяние, что на горшее зло обратилося и Талицкому, и отцу его духовному[610].
Этот пассаж в печально известном указе, который был разработан при непосредственном участии императора[611], открывает, насколько серьезно Петр относился к опасности, которая исходила от Талицкого в 1700 г. Если бы на книгописца не донесли его квартиросъемщики, он успешно напечатал бы свои листовки и распространил их в народе, что непременно привело бы к великим «бедствам» и «кровопролитиям», – так продолжал думать Петр I и в 1722 г.
Феофан Прокопович в одном из писем 1720 г. между прочим сообщал, что работает над сочинением «о мученичестве», в котором рассматривает вопрос, «позволительно ли произвольно искать мученичества». И далее Прокопович уточняет, что пишет этот трактат по указу Петра I: «Император приказал мне написать это, сожалея об ослеплении фанатиков, которые, чтобы получить имя мучеников, показывают безрассудную ревность и с величайшею дерзостью кидаются не только на пастырей, но и на самого государя из‐за перемены одежды, из‐за париков, из‐за бритья бород и тому подобных мелочей»[612].
Несомненно, говоря эти слова Феофану, Петр думал о Талицком.
25. «Мы на книги шлемся, а выберем иного царя»
В 1703 г. в Преображенском приказе расследовалось дело о монахах московского Симонова монастыря. Главным преступлением, в котором подозревались монахи, было распространение канонических текстов о запрещении брадобрития и пропаганда содержащихся в них взглядов с целью подрыва авторитета царской власти. Следствие установило, что келейник архимандрита Симонова монастыря Петр Конархист осенью 1702 г. составил рукописную книгу, которую он сам охарактеризовал как сборник «душеполезных всяких вещей» «для чтения от уныния». В эту книгу он включил статью о запрещении брадобрития из печатной Кормчей, которую взял в келье у архимандрита[613]. Свою непереплетенную рукопись Петр Конархист перед Рождеством Христовым отдал ученому монаху иеродьякону Иессею Шоше для того, чтобы тот ее «выправил чином, статья под статьею, как пристойнее» и написал «с похвалою предисловие»[614].
Несколько дней спустя, когда Иессей Шоша еще работал над редактированием сборника, он стал свидетелем разговора монастырского библиотекаря («книгохранителя») иеродьякона Иринарха и бывшего монастырского казначея иеромонаха Феодосия. Беседа состоялась после трапезы, когда братия уже стала расходиться по кельям. В монастырской трапезной в тот момент хоть и было шумно, потому что «за тою трапезою было давано им, монахом, вино и пиво», тем не менее Иессей расслышал, что беседа велась на крайне злободневную, но вместе с тем и очень опасную тему – о брадобритии. Когда Иессея попросили поточнее вспомнить, когда именно он услышал вышеописанный разговор Феодосия с библиотекарем, он пояснил: «В прошлом де 1702 г. перед Рожеством Христовым, а в котором месяце и числе, не упомнит, после того как симоновским слугам почали брить бороды, а по какому указу, не ведает…»[615] Иными словами, в какой-то момент в декабре 1702 г. монастырские слуги, ранее ходившие с бородой, вдруг были вынуждены начать бриться, но никаких деталей о том, кто им так приказал делать, монахи не знали. Возможно, именно этот случай и спровоцировал обсуждение злободневной темы в стенах монастыря.
Услышав разговор о брадобритии, Иессей подошел поближе и застал ту часть беседы, когда Феодосий просил у библиотекаря дать ему почитать «книгу на брадобитцов», чтобы ему «сыскать, откуда брадобритие зачалось»[616]. Сам Феодосий на допросе пояснил, что на самом деле просил у книгохранителя дать ему Требник, напечатанный при Михаиле Федоровиче, ради следующей нужды: «Приходят к нему на исповедь старцы, а по исповеди являютца из них такие, что, будучи в мире, а иные и в монашестве, брили бороды, и таким за такое согрешение какое бы правило положить»[617]. В ответ библиотекарь якобы махнул рукой и сказал: «Не топерешнее де дело!» После того как книгохранитель отказал Феодосию, Иессей к нему подошел и сказал, что, кажется, у него есть книга, которую он ищет. Тот попросил принести ее к нему в келью. В тот же вечер Иессей пришел к Феодосию с той самой книгой келейника Петра Конархиста и показал ему выписанную из Кормчей статью, содержащую запрещение брадобрития. По утверждению Иессея, Феодосий попросил дать ему списать этот текст, но тот списывать не дал, сказав: «Ныне де по государеву указу бороды бреют, для того де и списать давать не смеет»[618].
В этом деле, помимо упоминания о многих мирских и монашествующих, приходящих в Симонов монастырь исповедоваться в грехе брадобрития, примечательна реакция стольника князя Ф. Ю. Ромодановского. Келейник Петр Конархист, поясняя, с какой целью он выписал запрещение о брадобритии, был вынужден отвечать на следующие вопросы начальника Преображенского приказа: «Говорил ли он о том запрещении о брадобритии кому в укоризну?» «Велел ли кому-то это запрещение переписывать?» «Не было ли умысла с той статьей идти в народ и укорять брадобридцев?»[619] Ф. Ю. Ромодановский и его коллеги по Преображенскому приказу в таком, казалось бы, мелком эпизоде монастырской жизни увидели серьезную угрозу, заподозрив монахов в том, что они, используя канонические тексты против брадобрития, вели «в народе» антиправительственную пропаганду в сговоре с какими-то злоумышленниками. В октябре 1703 г. Иессей Шоша и Петр Конархист были для произведения пыток расстрижены, получив назад свои мирские имена Прокофей и Иван, а в ноябре того же года трижды подвержены пыткам, в ходе которых следователи стремились выведать, «для какова умыслу и по чьему наученью из Кормчей книги статьи о брадобритии он, Прокофей, себе в тетратки выписывал?»[620]
Для того чтобы понять причину, по которой сотрудники Преображенского приказа в таком на первый взгляд малозначительном деле избирают столь жесткую стратегию следствия, обратимся к контексту – той обстановке, которая царила в Московском государстве в 1701–1703 гг. За ней пристально наблюдали находившиеся в Москве католические патеры, иезуиты Франциск Эмилиан и Иоанн Берула, которые прибыли в Россию вместе с Гвариентом в 1698 г. и с тех пор служили в Немецкой слободе, получая жалованье от императора[621]. Берула в январе 1701 г. писал из Москвы:
Несколько месяцев тому назад здесь обнаружено было новое возмущение, которое замышляли произвести некоторые из духовенства, вырезав на днях новые десять заповедей, в сочинении коих они неправильно обвиняли светлейшего царя: 1) должно стричь бороды (великий грех!); 2) должно носить немецкую одежду; 3) носить на голове парики; 4) безнаказанно даже нюхать табак, что, по их мнению, грех против природы; поэтому до сих пор табак только курили, и это было не грешно. Это и многое другое было нагромождено в этих новых скрижалях и должно было быть распространено в народе, чтобы возбудить в нем ненависть; но вовремя было открыто, возбудило в светлейшем царе новое негодование, и он приказал окружить солдатами монастыри и до тех пор стеречь их, пока не доберутся до автора этого десятисловия. Виновником оказался какой-то старик, священник из патриаршего дома, и наказан смертью. Остальные, которые, как полагают, знали об этом замысле, теперь в тюрьме под строгою стражею[622].
Другой иезуит, Франциск Эмилиан, в своем письме от 18 (29) февраля 1701 г. сообщал, видимо, об этом же нашумевшем деле, но добавив некоторые иные детали, относящиеся к политическим последствиям, которые оно имело:
У монастырей и епископов взяты все имения, а им ежегодно выдается с этих имений сколько нужно на их содержание и поддержание храмов. Повод к этому дали монахи. Они вырезали какие-то изображения, которые хотели разбросать в народе. Заглавие их было следующее: «Десять заповедей, противных Богу». Первая фигура изображала русских, пьющих табак; вторая – носящих немецкое платье и тому подобное, а некто мирянин Талицкий написал книгу, в которой из пророка Даниила и из Апокалипсиса хотел показать, что светлейший царь – Антихрист. Эту книгу одобрил митрополит Тамбовский, замешаны и другие попы