[1257]. Так, например, как эквивалент русскому фразеологизму «как по маслу» («И все хорошо шло, как по маслу») переводчик использовал цитату из Книги Исайи (8:6) и придал фразе библейский колорит, который у Ремизова отсутствовал: «И все шло тихо, как течение вод Силоамовых». Вовсе не исключено, что сделано это было не только в поисках адекватной лингвистической параллели и с целью приблизить текст к восприятию еврейского читателя, но и с еще более глубоким и не лишенным игрового расчета заданием: статья Ремизова появилась в «Haaretz» 3 апреля, а через несколько дней Иерусалим, где находится Силоамский источник и водоем, в котором издревле совершалось помазание царей Иудеи из рода Давида, посетил Шестов. Сведений о том, был ли он именно в этом месте и прикоснулся ли к тихо текущим водам Силоамским, нет (скорее всего и был, и прикоснулся), но здесь важнее сам по себе символический факт присутствия библейских образов не только в мысленной, тексто-языковой ауре шестовского путешествия, но и «физически», в его, так сказать, топической составляющей[1258]. При этом очень похоже, что переводчик ремизовского текста для палестинской еврейской газеты был хорошо осведомлен о маршрутах Шестова в Эрец-Исраэль и, соответственно, о времени посещения тех или иных сакральных мест. Совершенно неспроста поэтому появление в ивритском печатном органе давнишнего отклика Ремизова на шестовскую книгу, взбудоражившую когда-то интеллектуальную Россию, сопровождала вроде бы не совсем уместная уведомительная фраза: «специально для газеты „Haaretz“», из которой могло сложиться впечатление, что данная заметка публикуется впервые.
Разумеется, полуторамесячное путешествие в Землю Обетованную, куда Шестов прибыл в самом конце марта[1259] и пробыл до середины мая 1936 года[1260], во внешнем плане не сыграло какой-то особенно значительной роли в его биографии. Однако тот факт, что он реально соприкоснулся с прародиной многих своих идей и духовных прозрений, куда стремился многие годы попасть не только как «человек», но именно как «философ», не просто трудно переоценить, но сам этот биографический эпизод приобретает эпистемологическое содержание.
Посещение Шестовым Эрец-Исраэль нельзя не связать с возрастающим интересом исследователей к «еврейской составляющей» его философии, многолетние споры о которой, начавшиеся в незапамятные времена[1261], не только не утихают, но продолжаются и разгораются сегодня с новой силой[1262]. Описание палестинского эпизода в его биографии, помимо прочего, важно потому, что всестороннее исследование темы «Лев Шестов и еврейский мир (еврейская философская мысль)» – во всем многообразии заключенных в ней актуальных и потенциальных смыслов, проблем, аспектов, мотивов – еще только ждет своего часа, и каждая новая деталь, в особенности надежно задокументированная и в силу этого позволяющая дополнить уже известные данные, приобретает высокую ценность. Ключевое слово в предыдущей фразе – «задокументированная», поскольку только опора на безупречную фактологию придает исследованию крайне сложной темы «Шестов и еврейская философия», «Шестов и иудаизм» право на поиск истины. К сожалению, опыт современных research studies вызывает на этот счет серьезные сомнения. Ограничимся лишь одним примером.
В широком ходу у современных исследователей упоминавшиеся уже несколько раз выше мемуары Аарона Штейнберга о Шестове, представляющие собой местами действительно ценный инструмент в работе над указанной темой, однако наряду с этим являющиеся весьма сомнительным источником, не просто грешащим множеством фактических ошибок, но и вводящим, если к ним относиться со слепым доверием и без надлежащей перепроверки, в весьма конфузливое заблуждение. Так, например, Д. Рубин, книга которого «Holy Russia, Sacred Israel: Jewish-Christian Encounters in Russian Religious Thought» посвящена изучению христиано-иудейского диалога в философской практике русских мыслителей 20 столетия (Шестов, само собой, занимает в ней немалое место), без какого-либо сомнения воспроизводит штейнберговские воспоминания и, в частности, место, где рассказывается о том, «какое глубокое впечатление произвел на отца Шестова, Исаака Моисеевича Шварцмана, трактат Киркегора о вере праотца Авраама и его готовности принести в жертву Господу своего любимого сына Исаака. Лев Исаакович должен был передать отцу весь текст почти дословно. После долгого раздумья отец Шестова сказал: „Твой новый Раши (сокращенное имя известного еврейского средневекового комментатора) – простой юдофоб… Вот из‐за таких у нас в Киеве – дело Бейлиса. Если Авраам может из‐за Бога резать сына, своего мальчика, почему же Бейлис не может проливать кровь чужого мальчика, Андрюши Ющинского?“. И Лев Исаакович пояснил, что по толкованию его отца весь библейский рассказ об Аврааме и Исааке лишь притча для внушения детям такого же доверия к родителям, какое праотец Авраам проявил к Господу Богу. «Тем не менее, – прибавил Лев Исаакович, – отец сам явно не был удовлетворен своим толкованием, потому что закончил его своей любимой концовкой – „себе дороже стоит“»[1263].
Однако хорошо известно и многократно зафиксировано, что сам Шестов впервые услышал имя С. Кьеркегора только в апреле 1928 года, когда приехал во Франкфурт познакомиться с М. Бубером. Об этом он, в частности, рассказывал Б. Фондану, а тот изложил этот рассказ в своих воспоминаниях: «Я ничего не знал о Кьеркегоре. Во время моего визита во Франкфурт все говорили о нем. Не было никакого способа обойти это имя. Мне пришлось признаться, что я его не читал, так как этот автор абсолютно неизвестен в России. И добавил: „Даже Бердяев, который прочитал все, о нем не слышал“»[1264].
Если учесть, что Исаака Моисеевича Шварцмана не стало в 1914 году, то весь «мемуарный» рассказ Штейнберга о том, как сын и отец ведут глубокомысленную беседу о книге «Der Begriff Angst», не только содержание которой ни тот, ни другой не знают, но о существовании которой даже не догадываются, рушится, как карточный домик, и превращается в сплошную выдумку. И простодушная попытка современного ученого делать, опираясь не просто на зыбкую почву – на полное отсутствие таковой (вот уж в самом деле подлинный научный апофеоз беспочвенности!), – некие серьезные заключения[1265] оказывается абсолютно несостоятельной.
В то же время действительно важный и существенный фактический материал нередко находится вне поля зрения специалистов, берущихся изучать данную проблематику. Так, например, недостаточно, как представляется, исследовано знакомство и общение Шестова с выдающимся еврейским религиозным мыслителем, писателем и публицистом Гилелем Цейтлиным (1871–1942, погиб по пути в лагерь уничтожения Треблинка), о чем в израильской печати рассказывал его сын, прозаик, поэт и драматург (писал на идише и иврите) Аарон Цейтлин (1898–1973)[1266]. Сам Г. Цейтлин, следует заметить, является автором двух эссе о философии Шестова: «Л. Шестов» и «Из бездны сомнения и отчаяния», напечатанных соответственно в двух еврейских (на иврите) журналах: лондонском «Hame’orer»[1267] и варшавском «Hatkufa»[1268]. Эти ценнейшие в духовном, научном и культурно-историческом смысле материалы, хотя и удостоились известного внимания исследователей[1269], нуждаются в дальнейшем изучении.
Как отмечено выше, поездку Шестова в Палестину, безусловно, следует рассматривать сквозь призму проблемы его еврейской самоидентификации – в виде своеобразной «прививки иудаизмом». Кроме того, это не только факт биографии самого Шестова par excellence, но и событие в «биографии» еврейской Палестины, ее духовной истории и культуры, формирования социальной структуры, роста научного знания.
При всей краткости и кажущейся внешней незначительности этого эпизода биографии Шестова поездка в Палестину, рассматриваемая как цельный жизненный и творческий «текст», таит в себе немало неразрешенных до настоящего времени загадок. Непонятна и неизвестна, например, судьба его книги «Афины и Иерусалим», которая должна была выйти в Эрец-Исраэль в переводе на иврит, но так и не вышла. В заметке «Athens and Jerusalem in Hebrew», напечатанной в тель-авивской газете «Haboker» от 13 февраля 1941 года, говорилось: «Философское сочинение „Афины и Иерусалим“, последняя книга покойного Л. Шестова, в скором времени выйдет из печати в переводе на иврит. Перевод осуществлен поэтом И. Ламданом. Д-р Ловцкий, свояк Шестова, который проживает в Иерусалиме, написал предисловие к ивритскому изданию. Книга „Афины и Иерусалим“ опубликована уже на немецком и французском языках[1270]. Но на русском языке – языке, на котором книга была написана, – она не издавалась»[1271]. На несколько месяцев раньше об этом же сообщала газета «Hatzofe» (1940. № 768. July 26. P. 7).
Эта информация (не исключено, что она была инициирована самим Г. Ловцким), опередив реальные события, полностью разошлась с ними: указанная книга Шестова никогда не выходила из печати. В архиве израильского поэта и переводчика Ицхака Ламдана (1899–1954) никаких следов ее перевода (или хотя бы намеков на него – подготовительных материалов, записей или писем с упоминанием такового) обнаружить не удалось; отсутствует рукопись и в архиве издательства Mosad Bialik – именно под его эгидой она должна была увидеть свет