Буду Вам очень признательна, если Вы найдете возможным принять участие как в подписке, так, по возможности, и распространении издания.
Если Вы можете помочь нам в этом деле, не откажите в любезности дать знать, и я Вам вышлю еще несколько подписных листов.
При сем прилагаю также заметку о книгах, на случай если возможно поместить ее в местной прессе.
Принося Вам заранее мою искреннюю благодарность, остаюсь уважающая Вас
30 марта того же года датировано второе письмо Натальи Львовны Шору, в котором, в связи с изданием в Париже книги Шестова «Киргегард и экзистенциальная философия» на русском языке, было изложено несколько просьб.
Получила Ваше письмо и искренно благодарю Вас за готовность нам помочь. При сем прилагаю:
1) Несколько подписных листов.
2) Объявление с просьбой, если возможно, повесить его в каком-либо русском культурном учреждении.
3) Газетную заметку с просьбой поместить таковую в местной прессе.
4) Несколько подробных проспектов (рец<ензии> imprimée[1315]).
Еще раз благодарю Вас.
С искренним уважением,
готовая к услугам,
На смерть Шестова откликнулись несколько ведущих газет Эрец-Исраэль[1317], и в конце 1938 – начале 1939 года в них появились материалы, связанные с его философским творчеством. Среди них следует указать на статью Эфраима Шмуэли в газете «Davar»; название этой статьи, «Сыны и пасынки (Л. Шестов об исторической судьбе Спинозы)»[1318], восходит к работе самого Шестова о Спинозе[1319]. На неделю раньше другая газета, «Haaretz», посвятила Шестову целую полосу, где были напечатаны две статьи о нем[1320] и фрагмент из его книги «На весах Иова» (перевод осуществил поэт Авраам Шлёнский (1900–1973), один из крупнейших переводчиков в тогдашней Эрец-Исраэль, а впоследствии в Израиле). Еще раньше, 30 ноября, в литературном еженедельнике «Turim» появилась статья критика, издателя и редактора И. Змора (1899–1983) «L. Shestov»[1321] и фрагмент из книги покойного философа «Potestas clavium», а в начале 1939 года весьма авторитетный журнал «Moznaim» напечатал статью о Шестове известного критика, эссеиста и переводчика Цви Войславского (1889–1957)[1322], в доме которого, как мы помним, сохранилась рукопись статьи Г. Ловцкого, напечатанная позднее нью-йоркским «Новым журналом». К этому перечню следует добавить еще одну статью Г. Ловцкого, написанную к 10-летней годовщине со дня смерти Шестова и напечатанную в газете «Palestine Post»[1323], а также более позднюю статью критика Йоханана Тверского (1900–1967), приуроченную к 100-летнему юбилею философа[1324]. Вместе с вышеупомянутыми статьями и очерками Цви Руди, Эзры Зусмана и Якова Фихмана они складываются в небольшую, но по-своему небезынтересную библиотечку о Шестове, составленную людьми, познакомившимися с ним во время его путешествия в Палестину. Особую группу в этом ряду образуют статьи Шора, написанные как в непосредственной временной близости к этому путешествию, так и много позднее[1325].
Несомненно, интересно было бы, положив в основание перечисленные работы, рассмотреть воздействие Шестова на философскую мысль современного Израиля – ощущается ли оно вообще, и если ощущается, то в каких направлениях, каковы его объем, содержание, культурно-историческая ценность. Однако это уже предмет и задачи совершенно другой исследовательской работы[1326].
Михаил Эдельштейн (Москва)МАРИЯ ГОРЯЧКОВСКАЯ ПИШЕТ ВАСИЛИЮ РОЗАНОВУ
О ней писали Илья Ильф[1327], Михаил Булгаков[1328], архиепископ Николай (Касаткин)[1329]. Она брала интервью у Петра Столыпина[1330], была на приеме у Ленина в Кремле[1331], покушалась на Леонида Красина и Альберта Эйнштейна и до сих пор ставит в тупик биографов Азефа[1332]. Она сменила множество имен и выпустила под разными фамилиями полтора десятка книг (два сборника стихов, несколько пьес, романы), одна из которых стала перестроечным бестселлером. Неизвестны ни точная дата ее рождения, ни год ее смерти. Мы не знаем наверняка даже имя, которое она носила при рождении.
Женщина, о которой идет речь, родилась в Виннице, скорее всего в 1879 году, в семье врача-еврея Исаака-Александра Иосифовича Шафира. Вероятно, тогда ее звали Надеждой[1333]. В юности, бежав из дома и крестившись, она стала Марией. Выйдя замуж за киевского военного врача Алексея Горячковского[1334], приняла фамилию мужа, которую сохранила и уйдя от него.
В 1905 году Мария Александровна Горячковская обнаруживается сначала в Женеве, потом в Париже, где общается с социал-демократами и эсерами, из‐за чего попадает под наблюдение российской полиции. Памятником ее настроениям этого времени осталась пьеса «Последний день кровавого царя» (Париж, 1905), где изображена казнь Николая II революционным пролетариатом.
Вскоре из Парижа она перебирается в США, там рожает сына Николая, радикально пересматривает свои политические взгляды и начинает корреспондировать в правые российские газеты, обличая язвы американской жизни и заодно Павла Милюкова[1335]. В 1908 году Горячковская возвращается в Россию и через короткое время отправляется от «Нового времени» корреспондентом в Японию, а затем в Берлин.
К этому времени симптомы душевного расстройства, проявлявшиеся у нее и раньше, становятся совершенно очевидными. Ее основная мания – международная сеть торговцев живым товаром, поставляющая девушек и мальчиков в гаремы и дома терпимости Турции и Ближнего Востока. Заправляют этой сетью кадеты и евреи. Весной 1909 года, путешествуя по Румынии, Горячковская «слышит» в вагоне разговор евреев, собирающихся похитить ее и сына, и пытается вместе с ребенком выпрыгнуть из поезда.
Другой главный герой ее бреда – Азеф, с которым у нее якобы был роман в Париже. Азефа Горячковская считает отцом своего сына, в ее фантазиях он то преследует ее, то спасает от Милюкова. Поэтому не случайно ее первое письмо Розанову, написанное по возвращении в Россию, имеет поводом именно статью адресата об Азефе.
Вчера с необыкновенным восторгом прочла Вашу статью об Азефе. Ничего более прекрасного и изумительного по верности и психологии мысли нельзя себе представить.
Хотя я никогда не имела привычки писать излияния великим людям и не творю себе кумиров, но тут почувствовала желание высказать Вам свое восторженное мнение, вопреки своей обычной скрытности. Какого бы направления мы, женщины, ни были, правые, левые, – мы все любим Вас, потому что Вы поняли наше общее женское страдание. Мы не можем не быть Вам благодарны за смелую борьбу, которую Вы ведете во имя женщины. Мы помним, что Вы в России единственный высокоталантливый наш защитник.
Зимою я говорила с Бебелем, и он, между прочим, сказал мне: «Я не верю в т. н. „черносотенство“ женщины. Всякая женщина непременно должна быть анархисткой, она не может не ненавидеть созданный мущинами [так!] нынешний социальный строй, который унизил ее человеческое достоинство и растоптал в грязи женщину»[1336]. Не правда ли, какая красивая фраза? И как она верна! Но не надо в борьбе терять эстетики, как революционеры, не брезгающие ни клеветой, ни убийством, ни подлогами, ни воровством. Всякая борьба должна быть героически красивой, и мы любим в Вас человека, изящного и красиво<го> борца с ложью, на понимании которой сошлись люди всех почти наций. Скажите, наступит ли тот миг, когда они сойдутся на понимании правды, как теперь стоят на общей платформе лжи и предрассудков?
В заключение позвольте мне попросить у Вас Вашу фотографию; я поставлю ее на убогом столе своем и буду вдохновляться, глядя на изображение «святого философа», как Вас назвала вчера одна интересная дама, Ваша пламенная поклонница, как и я.
Ждем продолжения великолепной психологической оценки «Азефовского движения».
(А ведь я Азефа видела, он ужасен, и вправду. Лице [так!] Искариота. Это между прочим.)
Глубоко уважающая и искренно преданная
Осчастливьте ответом![1337]
Дату письма Горячковская не указала, но восстановить ее исходя из содержания достаточно легко. Розанов писал об Азефе несколько раз. Однако в январе-феврале 1909 года, когда появились три первые его статьи на эту тему