таю абсолютно несостоятельными и оставляю таковые целиком на совести их авторов.
Однако компромисс, на который пошел Окуджава, был практически сведен на нет контекстом публикации письма, а именно сопровождающей его подробной редакционной (неподписанной) статьей, суть которой полностью выражал ее заголовок[1468]. В результате письмо Окуджавы, нейтральное по содержанию, некоторые авторы впоследствии безосновательно окрестили «покаянным».
Из материалов, опубликованных в «Голосе надежды», читатель мог узнать о некоторых деталях этого «персонального дела». Напомним в хронологии те существенные события, которые ранее были известны из западных источников и из рассекреченных документов КГБ (в советской печати эта эпопея не освещалась).
В конце марта на одном из собраний Московского отделения Союза писателей (далее – МО СП) в одном ряду с недавно исключенным из Союза Галичем был назван и Окуджава. А из уст писательского функционера А. Суркова прозвучал тезис о несовместимости поведения Окуджавы с членством в партии. Неправильность поведения выразилась в отказе выступить «публично с протестом против использования <его> имени и произведений во враждебных социализму целях». Об этом 31 марта в ЦК партии направлена информация от его же Отдела культуры [c. 305].
1 июня партком МО СП исключил Окуджаву из КПСС, о чем на следующий день сообщило информационное агентство Рейтер (с. 302–303).
13 июня парижская газета «Русская мысль» в неподписанной заметке «Судьба Б. Окуджавы» невнятно намекнула, что решение парткома только «предрешает его исключение из КПСС». Читатели должны были догадаться: для окончательного утверждения требуется одобрение вышестоящих партийных инстанций. Одновременно газета дезавуировала ошибочные сведения (агентства или переводчика) из предыдущего своего же сообщения от 8 июня о том, что Окуджава якобы исключен еще и из СП (с. 302–303). На событие откликнулись и европейские, и американские издания (с. 268–271, 275–278, 303–310).
30 июня (или накануне) в ЦДЛ прошла пресс-конференция руководства МО СП, собранная с целью «разъяснить» иностранным корреспондентам подробности дела (с. 271–272).
4 июля председатель КГБ Ю. Андропов направляет в ЦК КПСС справку «о реагировании члена Союза писателей СССР Окуджавы и лиц из его окружения на решение… об исключении <его> из членов КПСС», подписанную Ф. Бобковым. Справка содержит подробные агентурные данные и имеет гриф «Секретно» (с. 306–308).
18 ноября после очередного разговора с главным редактором «Литературки» А. Чаковским Окуджава подписывает и передает текст письма в газету (с. 297–301).
29 ноября газета печатает текст письма в одном блоке с редакционной статьей.
В XXI веке исследователям становится доступным еще один, ранее скрытый пласт источников, содержащих бесценные факты литературной жизни 1960–1970‐х годов. Это – частные дневники и письма. В силу краткости промежутка между событиями и их фиксацией, а также неподцензурности они гораздо более достоверны, чем мемуары, написанные годы спустя. К дневникам примыкают воспоминания, написанные на основе дневниковых записей. Все вместе они дают вполне ясную картину происходившего весной-осенью 1972 года вокруг фигуры Окуджавы. С тех пор также вышла и неоднократно переиздавалась биография Окуджавы, написанная Д. Л. Быковым. Кроме прочего, необходимо упомянуть впервые опубликованные в ней три документа из личного дела писателя, хранящегося в РГАЛИ, которые очень важны для предыстории нашего повествования[1469].
Итак, попробуем выстроить уточненную хронологию с учетом новых материалов.
Как и любое разбирательство в писательском союзе, «персональное дело» Окуджавы началось с вызова его «на ковер» в секретариат МО СП. Оргсекретарем МО был генерал-лейтенант КГБ В. Н. Ильин. Обычно именно он (реже – его заместитель) выступал в роли представителя «верхов» в щекотливых делах подобного рода. Однако Окуджава, начиная рассказ о своем «персональном деле», как-то упомянул о вызове сразу в горком партии [c. 295]. К сожалению, Дмитрий Быков невольно еще добавил путаницы, написав в своей книге: «В конце марта Окуджаве устроили предварительную проработку на парткоме, его вызвал для очередной беседы Ильин». В этой фразе объединены два разновременных события: мартовская предварительная беседа с Ильиным в секретариате и заседание парткома по тому же вопросу, которое состоялось только через два с лишним месяца. К тому же вряд ли первый разговор с Ильиным можно назвать проработкой: руководство МО СП «всего лишь» предлагало своему члену, пользуясь лексикой тех времен, «выступить общим фронтом» против «происков врагов»…
Именно отказ Окуджавы от предложения Ильина и дал повод дальнейшему развитию дела.
Во вторник 21 марта[1470] состоялось то самое очередное, заранее запланированное партийное собрание московских литераторов, о котором речь шла в подборке «Голоса надежды». От него и стоит вести отсчет дальнейшим событиям.
Драматург Александр Гладков, литератор не близкий к Окуджаве, но друживший с семьей Ю. Трифонова (далее – Юра и Алла), записывает дошедшие до него сведения[1471]:
27 марта 1972 г. Слухи о том, что над Окуджавой собирается гроза. Его вызывал к себе Ильин и требовал письма с отмежеванием от заграничных изданий, но Булат отказался, а на партийном собрании говорили, что текст их разговора уже передавала Бибиси (?!). У Аллы неприятности в Политиздате тоже в связи с редактированием ею романа Окуджавы. Впрочем, я думаю, что с ним обойдется. Булат – человек умный, твердый и гордый.
А на следующий день после личной встречи в ЦДЛ Гладков добавляет:
У Окуджавы дела неважны, под него идет глубокий подкоп. Юра ходил в Пахре к К. Симонову. Тот в свое время дал положительный отзыв на роман Окуджавы, против которого сейчас в Политиздате идет кампания. Он просит вмешательства Симонова. Тот неохотно обещает, но удивляется, почему Булат не хочет подписать письмо против изд-ва «Посев».
Еще до Гладкова – через три дня после собрания – о нем пишет в дневнике критик Лев Левицкий. Его сведения чуть подробнее (пространные рефлексии по поводу приводимых фактов мы опускаем):
На партсобрании (нам, беспартийным, не положено знать, что там говорится, но слухами земля полнится) в Союзе <…> жучили Булата. Его книга тоже вышла в закордонии. <…> Есть и вина номер 2. Ильин предупредил Булата, что разговор у них сугубо конфиденциальный и, следовательно, тс-тс, ни-ни. Но не прошло и двух дней, как заграничные радиостанции, вещающие на русском языке, передали то, что происходило в кабинете у Ильина[1472].
Окуджава, насколько нам известно, нигде не упоминает, что о беседе в секретариате передало «закордонное» радио. Если Гладков при этом неуверенно упоминает лондонскую станцию, то Быков без сомнения называет «Немецкую волну». Требование к провинившимся о неразглашении внутренних разборок было традиционным для СП, а тут – о внутренних делах писателей на следующий день вещают «вражьи голоса»! И такое, кстати, происходит уже не впервые. Забегая чуть вперед, скажем, что Ильину по его кагебешным каналам, возможно, доложили и о неких не учтенных нами западных газетно-журнальных публикациях об этом же факте.
Тем временем 30 марта в ЦДЛ заседает партийное бюро поэтической секции (в те времена это низший партийный орган, выбираемый «для ведения текущей работы» и подотчетный парткому МО СП). Поэт А. Жигулин, будучи членом этого бюро, вечером фиксирует в дневнике его повестку:
Разговор о Булате Окуджаве. Его часто печатает антисоветский ж. «Грани», а в 1970 г. в белогв. изд-ве «Посев» вышел его двухтомник. Булата самого не было. Решили вызвать его для беседы. Я говорил, что не вижу криминала – ведь Булат сам не посылал эти произведения[1473].
Стоит сказать, что общее собрание Жигулин пропустил, пролежав с приступом. Но о «сгущающихся тучах» над Окуджавой знал уже за несколько дней до заседания: из телефонных разговоров с коллегами по бюро – сначала от Б. Слуцкого (24 марта), а затем от В. Савельева (25-го), бюро тогда возглавлявшего.
По-видимому, от «первички» требовалась какая-то реакция; точнее – реакция определенного рода. И решение партбюро должно было исполняться: Окуджаву не могли не вызвать на следующее его заседание. Но тут дело застопорилось, о чем читаем опять же у Жигулина:
13 апреля 1972 года, четверг. ЦДЛ. Партбюро поэтов. Разбор дела Булата Окуджавы. «Дело» старое и по существу законченное – последняя публикация в «Посеве» была два с половиной года назад. Меры по всем «прегрешениям» Булата в свое время принимались. Но по чьей-то директиве все было собрано снова для нового разбора. Не буду описывать подробности. Вероятно, сохранится протокол (хотя в нем записано не все). Заседали более трех часов. На голосование было поставлено два предложения: 1) Обязать Булата выступить с отповедью издательству «Посев» в печати. Внес это предложение В. Гришаев. За него проголосовали также Д. Паттерсон, И. Лашков, И. Борисов, В. Савельев. 2) Второе предложение Б. Слуцкого: Булату выступить не в печати, а на общем партсобрании. За это предложение проголосовали кроме Б. Слуцкого я, А. Балин, Н. Григорьева, Н. Флёров. Голоса разделились поровну: 5 на 5. Тупик. После долгих споров было принято мое компромиссное предложение: обязать Булата выступить с осуждением изд-ва либо на общем партсобрании, либо в печати. К нам, сторонникам партсобрания, присоединился В. Савельев, и предложение было принято 6 против 4. Вл. Разумневич был очень недоволен. Очень доволен Булат – он ни за что не хочет выступать с письмом в печати.