Это песня «Передо мною горы и река…», написанная на Памире в 1978 году. Прежде всего обратим внимание в ее тексте на мотив воображаемого появления в альплагере возлюбленной лирического героя:
Когда луна взойдет, свеча ночей,
Мне кажется, что ты идешь к палатке.
Я понимаю, ложь бывает сладкой.
Но засыпаю с ложью на плече (1, 315).
Такой мотив звучал в стихотворении Тихонова «Горы за Инсбруком»:
За какую тревогу мою,
За какое честнейшее лихо,
Я у самых небес на краю
Вас увидел, шагающей тихо (217).
«Сладкую ложь» из визборовской песни предвосхищает парадоксальное ощущение героя Тихонова: «Не могли вы явиться в горах, / Это точно, но это неверно». Неверно – потому что желание увидеть возлюбленную сильнее обстоятельств места и времени: «В этих к небу скользящих камнях / Я хотел вас увидеть – увидел!». Кстати, идущие вслед за процитированными выше строки песни Визбора: «Мне снится платье старое твое, / Которое люблю я больше новых» – своим как бы снижением (мнимым, конечно) образа героини через портретную деталь напоминает строки из другого стихотворения Тихонова, начинающегося так: «Я люблю тебя той – без прически, / Без румян – перед ночи концом…» (269).
Цитируем песню Визбора далее:
Отвесы гор, теченья белых рек
Заставят где-нибудь остановиться.
Я знаю – будет за меня молиться
Один – и очень добрый – человек.
Огней аэродромная строка
Закончит многоточьем это лето,
И в море домодедовского света
Впадёт разлука, будто бы река.
Неожиданный для поэзии атеистической советской эпохи мотив «молитвы» – а ясно, что речь идет о любимой женщине – восходит к уже цитировавшемуся нами стихотворению Тихонова «Атака под Роденпойсом»:
В покое смутном сердце билось,
Был час – как образ сна,
Я знаю: за меня молилась
На Севере – одна! (84).
Совпадение почти дословное, включая числительное «один (одна)»; но заметим, что для Визбора наверняка был важен и тихоновский мотив «Севера». Ведь песня пишется на Памире, а это юг; возлюбленная же лирического героя остается при этом, естественно, на севере. Эту оппозицию поэт хорошо чувствовал и иногда подчеркивал (см., например, авторский подзаголовок песни 1979–1981 годов «Леди»: «Песня, начатая в Восточно-Сибирском море и дописанная на Черном море»; 1, 359).
Яркая и развернутая визборовская метафора «Огней аэродромная строка / Закончит многоточьем это лето» имеет своим претекстом, как нам думается, строки стихотворения Тихонова «Парижа злые ночи…» из цикла «Ночной Париж»:
Парижа злые ночи,
Фигурные огни,
В какой бесценный почерк
Уложены они (232).
Огни города или аэродрома являют собой «почерк», в котором почему бы не быть и «многоточию» – такова общая поэтическая логика двух лирических фрагментов. Находку Тихонова Визбор преобразил по-своему: его «текст» – памирское лето, завершающееся «многоточьем», за которым кроется радость возвращения в родной город, домой… Между тем, «авиационное» звучание метафоры было предвосхищено у него в уже цитировавшейся нами песне «Капитан ВВС Донцов»: «И красные строчки – посадочный знак…»
И, наконец, звучит в песне «Передо мною горы и река…» уже знакомый нам «космогонический» мотив (с неожиданным выходом на любовную тему):
Господь соединил хребты и воды,
Пустынь и льдов различные природы,
Вершины гор соединил с восходом
И нас с тобой, мой друг соединил.
Влияние поэзии Тихонова на творчество Визбора ощущается и безотносительно к военной или альпинистской тематике. Так, нам представляется, что песня «Вересковый куст» (1972) навеяна стихотворением Тихонова «Лодка». Визбор перенял у своего поэтического учителя ностальгическую атмосферу воспоминания о любви, лирическую импрессионистичность, умиротворенность, мотив «лодки» и даже стихотворный размер – пятистопный ямб (порой, впрочем, переходящий, в том числе в припеве – «Вересковый куст, словно лодка, / И далёко-далёко земля» – в дольник или даже тактовик):
Вёрсты любви – их вдоволь было, вдоволь —
За горизонт ушли, за облака,
Только вот жалко вереск тот медовый,
Да и, пожалуй, тех мест не разыскать (1, 234).
Зачин стихотворения Тихонова таков:
Кустарник стаял. Поредели сосны,
На неожиданном краю земли
Лежала лодка в золотых осколках
Последнего, разбившегося солнца.
Ни голоса, ни следа, ни тропы —
Кривая лодка и блестевший лед (124).
У Визбора есть мотивы и кустарника (сам заглавный образ), и сосен («Мачта сосны и парус облаков»), и солнечного света («Вешнее солнце щиплет щеки нам»). Визборовское «А в лодке ни весел, ни руля» синтаксически и интонационно наследует предпоследней из приведенных нами строк стихотворения Тихонова. Завершается же тихоновское стихотворение, вполне «по-визборовски», мотивом воспоминания: «Как этот вечер в золотых осколках / Плывет в моей груди».
Но почему куст у Визбора именно «вересковый»? Мотив «медового вереска», наверное, можно объяснить памятью поэта об известной балладе Стивенсона «Вересковый мед» в переводе Маршака (Визбор, впрочем, хорошо знал английский). Но стихи о вереске есть и у Тихонова – в его цикле «Палатка под Выборгом», навеянном советско-финской войной:
Мерзлый вереск, мерзлый вереск,
Ты звенишь прибоем,
Пред тобою черный берег,
Опаленный боем.
Мерзлый вереск, мерзлый вереск,
Ты звенишь печально… («Мерзлый вереск…»; 298).
Написанное энергичным разностопным хореем, с неоднократным повторением словосочетания «мерзлый вереск» вплоть до финала, оно легко запоминается и словно просится в песню. У Тихонова вереск уже не «медовый», а согретый и пропитанный кровью бойцов: «Мы тебя согреем, вереск, / Нашей кровью». Казалось бы, это, как и вообще северная тема (Выборг), уводит в сторону от лирического «Верескового куста». Но зато напоминает о том, что у Визбора же есть именно северная, позднейшая, песня – «Хибины» (1981), где отголосок этого мотива Тихонова слышится более явственно:
И если огонь на суровой заре
Погаснет, воскреснуть не смея,
Я сердцем прижмусь к этой мерзлой земле
И, может, ее отогрею (1, 360).
Появляется даже знакомый эпитет – «мерзлой», не говоря уже о мотиве «согревания» земли/вереска – сердцем/кровью. Эта реминисценция не оставляет сомнений в том, что бард хорошо помнил стихотворение Тихонова – а значит, вероятность того, что оно отозвалось и в песне «Вересковый куст», высока.
Обратим внимание на следующие строки песни Визбора «Три сосны» (1972):
Ах, как мало я сделал на этой земле:
Не крещен, не учен, не натружен,
Не похож на грозу, не подобен скале,
Только детям да матери нужен (1, 232).
Источник отрицательного сравнения лирического героя со скалой – стихотворение Тихонова «Цинандали» («Я прошел над Алазанью…»), в свое время одно из самых известных его произведений:
Потому что я, прохожий,
Легкой тени полоса,
Шел, на скалы непохожий,
Непохожий на леса (199).
Тихоновский герой словно ощущает свою «неполноценность» по сравнению с теми, кто живет в этих краях. Визбор усиливает этот мотив, связывая его не с местностью, а с судьбой своего героя, с его, как ему кажется, нереализованностью («как мало я сделал на этой земле»).
Строка «И беспечно я лил на баранину соус „ткемали“» (1, 359) из песни «Леди» (1979–1981) может восходить к стихотворению Тихонова «Ночной праздник Алла-Верды», представляющему собой подробное лирическое описание кавказского пиршества. Подробно развитый «гастрономический» мотив «баранины» – сквозной в этом стихотворении:
Чихиртмой, очажным дымом пахли жаркие харчевни,
Над стенаньями баранов с перепуганным лицом.
Люди чавкали и пели с кахетинскою истомой…
<…>
И, скользя в крови бараньей, шел, на шкуры наступал я…
<…>
…И руками рвал я мясо, пил из рога, пел я хрипло,
Сел я рядом с тамадою, непохожий на себя (200–201).
Дело, как мы чувствуем, не только в баранине. Визборовского лирического героя герой Тихонова предвосхищает тем, что ощущает себя на этом празднике «не в своей тарелке» («непохожий на себя»). У Визбора же «баранина» вместе с «ткемали» – знак чужой жизни, предшествовавшей жизни настоящей, наступившей с появлением в ней героини. Продолжим цитату из его песни: «…И картинки смотрел по утрам на обоях чужих, / И меня принимали, которые не понимали, / И считали, что счастье является качеством лжи» (и далее). Отметим интонационно-синтаксическое сходство цитат, достигаемое за счет динамичного глагольного ряда и анафоры: «И, скользя в крови бараньей… И руками рвал я мясо…» (Тихонов) – «И беспечно я лил на баранину…» (Визбор).
В песне Визбора «Когда мы вернемся» (правда, визборовские там только стихи, а мелодия принадлежит С. Никитину; сама же песня написана для телефильма «Среди космических дорог одна – моя» о космонавте, друге Визбора Валерии Рюмине) есть сквозной лирический мотив ключа от дома, неожиданно звучащий в контексте темы космоса:
Тогда мы пробьемся сквозь полчища туч
И через все ветра,
И вот старый дом открывает наш ключ,
Бывавший в других мирах (1, 456).
И ниже этот мотив звучит еще раз: «Не даст нам покоя ни память, ни ключ, / Бывавший в других мирах». Нам приходилось высказывать версию о том, что он мог быть подсказан Визбору стихотворением Бродского «Ночной полет» («В брюхе Дугласа ночью скитался меж туч / и на звезды глядел, / и в кармане моем заблудившийся ключ / все звенел не у дел…»)