.
Вплоть до начала 1990‐х годов конфликт между «Континентом» и «Синтаксисом» был основой раскола третьей русской эмиграции на два непримиримых лагеря: консервативно-почвеннический и либерально-демократический (при всей условности и приблизительности этих определений). Те, кто на родине убежденно и сообща боролись против тоталитарного строя, против «софьи власьевны» и «галины борисовны», в эмиграции нередко становились противниками. Взгляды на русскую историю, на роль православия в развитии страны, на будущее России у представителей этих противоборствующих сторон, действительно, принципиально различались. Ни о каком единстве «третьей волны», особенно в ее политическом изводе, не могло быть и речи. Однако необходимость борьбы за освобождение России от тоталитарного коммунистического режима признавали в равной мере все: от А. Солженицына и В. Максимова – до В. Чалидзе, П. Литвинова, Б. Шрагина и К. Любарского.
Этот конфликт, означавший раскол внутри диссидентского движения, осложнялся и усугублялся весьма ожесточенной полемикой между Синявским и Солженицыным. Принципиально важные публицистические работы Солженицына: «Образованщина» (1974), Гарвардская речь (1978), содержавшая открытую критику западных общественных институтов и демократических ценностей, полемическая статья «Наши плюралисты» (1982) способствовали резкому обострению этой полемики. Как известно, Андрей Донатович довольно подробно обосновал и сформулировал свои расхождения с Александром Исаевичем в статьях «Диссидентство как личный опыт» (1986) и «Солженицын как устроитель нового единомыслия» (1986), опубликованных на страницах «Синтаксиса». Кроме того, Синявский решительно отвергал идеологическую составляющую писательского творчества, отстаивал артистическое начало в искусстве, художественный поиск и эксперимент. Солженицыну же было ближе учительное, проповедническое начало в русской литературе, ее нравственная составляющая. Творческая манера Синявского-Терца оставалась ему глубоко чужда, книгу «Прогулки с Пушкиным» Солженицын не принял. О. Матич справедливо отмечает, что эта книга оказалась чуждой не только Роману Гулю и первой эмиграции. «Многие представители Третьей волны, в первую очередь Солженицын, моралист на страже священных русских мифов, тоже были возмущены»[1532].
В среде третьей эмиграции, особенно в кругу авторов журнала «Синтаксис», бытовала шутка о «Парижском обкоме» и «Вермонтском ЦК». Подразумевалось, что Максимов постоянно получает указания Солженицына и четко их выполняет. Но в реальности дело обстояло намного сложнее. Максимов относился к Солженицыну с большим пиететом и очень хотел, чтобы Александр Исаевич стал постоянным автором «Континента». Солженицын же после нескольких публикаций в первых номерах журнала не только прекратил сотрудничество с этим изданием, но и прямо высказывал редактору свои претензии и недовольство. «Континент» не вполне оправдал его надежды, духовно близким Солженицыну оставалось другое издание – «Вестник РХД».
15 декабря 1978 года, формулируя свои претензии к Максимову-редактору, Солженицын писал:
По отношению собственно к России, ее прошлому и будущему, журнал часто равнодушен, а иногда и враждебен. <…> Одного за другим Вы выпускали на подмостки русоненавистников, начиная со знаменитой синявской «суки», от которой журнал публично так никогда и не отмылся. Не перечисляю всех, разных Лосевых, но вершиной их – ядовитый Янов, по поводу которого Вы обещали дискуссию, да что-то никто не нашелся[1533].
В письме от 28 января 1979 года Солженицын упрекал Максимова в том, что в «Континенте» «общий воздух какой-то – без боли за Россию». Признавая, что «внешних трудностей» Максимова в издании «Континента» и в реакции на журнал со стороны леволиберальной общественности он «почти не знает», Солженицын подчеркивал: «А вот с Синявским Вы сами виноваты: Вы вовремя не сделали резкого движения отграничения, а такое движение всегда очищает, он во многом вырос именно благодаря „Континенту“ и Вам»[1534].
Солженицын не раз признавал, что восточно-европейское направление в «Континенте» удалось и что «противобольшевицкую линию Максимов выдерживал вполне» (об этом можно прочесть и в мемуарных «очерках изгнания» «Угодило зернышко промеж двух жерновов»)[1535]. Однако разработки именно русской темы, проблем русской истории Солженицыну в журнале постоянно не хватало, и в этом отношении редактор «Континента» его весьма разочаровывал. В письме от 12 марта 1979 года Солженицын пояснял Максимову:
Не склоняю Вас к тому, чтобы тема России была ведущей, – но когда уж касаетесь ее – то чтоб это было и сильно и достойно! Не скрою от Вас, что нищета и физическая гибель, и духовное развращение России болят во мне больше, чем победное движение коммунизма сквозь болванный мир – поэтому больней всего воспринимаю, когда русские авторы или редакторы облыгают Россию. Пусть Синявский смеет писать, что русский народ – навоз (это едва прикрыто сказано в «Синтаксисе» № 2, я его в руках не держал, но по Би-Би-Си он хвастался статьей: уподобимся навозным жукам и будем иметь дело с тем материалом, который единственно есть, – да и статья-то очевидно все того же Янова, только под псевдонимом, бездарно выбранным). Но, о, если бы (выражаю и чувства моих друзей в России) в Континенте не было по крайней мере пинков России. А они – бывают[1536].
Далее Солженицын вновь высказывал недовольство тем, что в «Континенте» была опубликована работа Янова («Комплекс Грозного» – 1976. № 9, 10), извращающая русскую историю, и что за два года никто на страницах журнала не ответил этому автору по существу. Теперь же, когда в распоряжении редакции есть обстоятельная и глубокая статья Б. Парамонова, ее публикация по непонятным причинам задерживается, а текст подвергается сокращению (статья Парамонова «Парадоксы и комплексы Александра Янова» была опубликована в «Континенте» № 20, 1979).
У нас нет возможности проверить, что именно сказал Синявский в своем выступлении на Би-би-си, но обратимся к № 2 «Синтаксиса». Здесь и близко нет высказывания Синявского, хоть как-то напоминающего сентенцию о том, что «русский народ – навоз». Что же есть? В разделе «Современные проблемы» опубликована статья под псевдонимом Л. Ладов: «Несколько мыслей о России, спровоцированных современными „славянофилами“». Эти заметки сопровождаются комментарием Синявского – «Называя имена». Размышляя об антисемитизме в СССР, Синявский говорит об опасности развития фашистских идей на русской почве и, в частности, называет одну из разновидностей такой идеологии – «православный фашизм»:
Должен признаться, на мой субъективный взгляд и вкус, этот «православный фашизм» наиболее опасен, и само сочетание – Православия с тоталитарной властью под христианскими знаменами (или подмена Государства – Церковью, Теократией), сулит надругательство, какое на Руси нам и не снилось. Заранее можно представить: победи эти идеи, и мы получим еще одно кровавое и пародийное Царство Божие на земле, каким уже был для нас марксов «социал-коммунизм»… Только страшнее, кощунственнее – оттого, что на сей раз это сделать обещают именем Христовым (запятнав). Собирая под слепые хоругви толпы изголодавшихся по вере и по крови подвижников. Церковь обратив (Церковь!) в новый тюремный застенок…[1537]
Разумеется, такого рода опасения Синявского могли вызвать у Солженицына только гнев и раздражение, поскольку он совершенно искренне считал и утверждал (исходя из собственного мировоззрения и веры), что в России медленно, но неуклонно, вопреки гонениям на церковь, началось возрождение православия и что этот процесс целителен для духовной жизни страны.
Как известно, Синявский в восприятии Солженицына был убежденным «русофобом» (термин, широко вошедший ныне в политический лексикон). Его имя дважды упомянуто в отрицательном смысле в статье «Наши плюралисты». С нескрываемым раздражением, порой в язвительных тонах пишет о нем Солженицын и в «очерках изгнания». Это действительно были убежденные идейные противники, и конфликт между Солженицыным и Синявским – один из основополагающих в истории третьей русской эмиграции.
Максимова же Солженицын воспринимал, безусловно, как союзника, но недостаточно последовательного. В июне 1979 года – очень трудный для Максимова период, когда тот выдерживал жесткие критические атаки в связи с публикацией «Саги о носорогах», когда либеральная и коммунистическая печать Запада восстала против него – Солженицын вновь отправил редактору «Континента» письмо, полное упреков:
Твардовский сказал как-то: «Идти на костер – только за дело бы, а не зря». В некотором смысле это относится к Вам, дорогой Владимир Емельянович! Я знаю, что Вам сейчас трудно, враги лютуют (и мое жесткое письмо попадет не на легкую Вашу минуту) – у Вас много ненавистников – но за что? За какое великое дело Вы перед ними страдаете? Страдали бы за правду своего народа – так нисколько бы и не жалко. Ненависть к Вам льется за Вашу собственную – острую и непримиримую, позицию в западных делах. В значительной мере и журнал держит этот фронт. Но – Россия? Но Россия провалилась, а ведь в ней – ключ к мировому будущему[1538].
22 июля 1979 года, получив текст интервью Синявского, опубликованного в газете «Монд» (от 7 июля 1979), Солженицын настаивает на том, что редактору «Континента» нельзя далее отмалчиваться и нужно непременно отвечать. При этом он подчеркивает, что у Синявского, в отличие от Максимова, «довольно складный» идейный фронт, который «имеет множество союзников на Западе». «Последовательной борьбой против коммунизма Вы лишаетесь всех „прогрессивных“ на Западе, – поясняет Солженицын, – но и поддержки русских национальных сил Вы тоже не имеете, и не из‐за „осторожной линии в российском вопросе“, как Вы пишете, но потому, что Ваши собственные чувства к России –