<…> От Вити нет вестей[367].
В ответном письме, датированном 9 января 1909 года, В. А. пытался переубедить сына:
Я рад, что ты побывал у Петра Алексеевича. Он хороший человек, да и вся семья симпатичная. А ты не написал, понравился ли тебе маленький Петя? Все, что тебя смущает, пустяки. Нужно чаще бывать в обществе, быть и все. Тогда не будешь таким застенчивым. Думаешь ли сходить к ним еще и когда? Я послал Петру А<лексееви>чу виз<зитную> карточку на новый год, но ответа не получил. Вообще боюсь, что многие мои карточки не дошли по назначению[368].
Скорее всего Александр больше не посещал П. А., так как был крайне стеснительным человеком. Известно, что он избегал посещать даже близких родственников со стороны матери – Вербицких, у которых прежде останавливался. Он ответил отцу на его вопрос: «У Петра Алексеевича давно не был и воображаю, как меня там вспоминают»[369].
Во время встречи со старшим братом в Одессе в конце 1908 года В. А., без сомнения, рассказал ему о своей большой семье и о проблемах, связанных с поиском новой работы. В ответ на это, как следует из цитированных писем, П. А. предложил брату вместе с семьей переехать в его имение на юго-запад Франции. В. А. колебался, как видно из его письма к дочери, но не принял этого предложения, скорее всего потому, что его сыновья были тогда еще студентами и не определились с профессиями. Поддерживал ли отец поэта в дальнейшем переписку с П. А., нам неизвестно. Никаких следов писем П. А. в семейном архиве Хлебниковых обнаружить не удалось.
Необходимо подчеркнуть, что Велимир Хлебников, вероятно, не был лично знаком с П. А. (он приезжал в Одессу к родственникам только два раза – в 1910 и 1912 годах), но, как известно, внимательно штудировал его труды и высоко их ценил. Конечно, он не раз слышал от своих родителей, от Александра и других родственников о неожиданной встрече двух братьев через 37 лет.
Это, пожалуй, все, что нам удалось выяснить на сегодняшний день о французском периоде жизни П. А. и его семье. Добавим лишь, что, живя в Мэзон-Альфоре, в 1878 году он начал работать над воспоминаниями, которые назвал «Автобиографией». Удалось найти только начало рукописи, состоящее из 78 страниц[370]. Оно посвящено первым детским годам его жизни в Астрахани. П. А. подробно описал Астрахань первой половины XIX века и нарисовал замечательные портреты своих родителей, а также дедушки Ивана Матвеевича Хлебникова (1758–1847) и бабушки Агафьи Михайловны Холшевниковой. Эти характеристики очень ценны, так как о предках поэта не сохранилось почти никаких сведений. Рукопись «Автобиографии» П. А. еще до войны была передана (или продана) в Государственный литературный музей, а затем попала в РГАЛИ, и установить, кто ее передал в ГЛМ, сейчас невозможно[371]. Продолжил ли П. А. работать над воспоминаниями в дальнейшем, увы, нам неизвестно.
Приведем небольшой фрагмент с характеристиками дедушки и бабушки автора мемуара:
Семья, к которой я принадлежал, по своему происхождению была великороссийской и по крайней мере за двести лет до моего появления на свет переселилась в Астрахань из какой-то подмосковной области. Что побудило моих отдаленных предков «удалиться с милого севера в сторону южную», до моего поколения уже не дошло. <…> Когда я родился, были еще живы отец и мать моего отца. Дед был первой гильдии купцом и вел дела на довольно крупный капитал. В доме было всего довольно: если в нем не допускалась большая роскошь, то и не было больших недостатков. С того самого момента, с которого я начал сознавать и оценивать предметы, видимые мною глазами, впечатление, производимое фигурами дедушки Ивана Матвеича и бабушки Агафьи Михайловны скорее были приятны, чем неприятны. Дедушка был седой и лысый старик с умным лицом, гладко обритым, роста он был выше среднего и держался прямо, – походку имел твердую; глаза у него были светло-голубые, несколько холодные, – взгляд, бросаемый им из-под густых седых бровей, был повелительный, автократический, но приятная улыбка скоро сгоняла с его <лица?> всегда строгое выражение. Бабушка была женщиной небольшого роста, приличной полноты, с белыми нежными руками. Круглое лицо ее было полно жизни и признаков увядшей красоты: оно дышало необыкновенной добротой и ласковостью, – во взгляде ее было удивительно много мягкого и нежного, вследствие чего мы, маленькие ее внучата, шли к ней всегда с таким же доверием и охотой, как к нашим матерям. Одевалась она всегда безукоризненно чисто, по праздникам наряжалась в шелковые платья и кружева, а при более торжественных семейных празднествах можно было любоваться на белой ее шее ниткой жемчуга и бриллиантов[372].
Вернемся к переписке Н. П. с Буниным. Супруги Эспозито вели в Дублине светскую жизнь. У них дома был литературно-музыкальный салон, в котором собирались представители местной элиты. В своих письмах к Бунину Н. П. подробно рассказывала о жизни в Дублине, о своих рефлексиях, об одиночестве, о том, что ей не нравится светская жизнь, которую она вынуждена вести из‐за мужа, о своем круге чтения из русской и мировой литературы, а также о том, что она ведет дневник, который собирается ему послать. В уже цитированном письме от 31 декабря 1901 года (в последний день года по традиции подводят итоги) она решила поделиться с Буниным важной биографической информацией о себе:
С моими родственниками я переписываюсь редко; не о чем писать, наша жизнь разошлась и общих интересов нет, я единственная русская не только в Дублине, но и во всей Ирландии, так что и говорить по-русски не с кем; мой муж итальянец, познакомилась я с ним в Неаполе, женились мы в Париже, а теперь поселились здесь, он профессор музыки в здешней консерватории, он также дирижирует здешним симфоническим оркестром, он тоже и музыку пишет – одним словом он во главе музыкальной профессии в Дублине, вследствие чего мне приходится вести жизнь полусветскую, принимать и отдавать жизнь на визиты, бывать на вечерах, обедах и т. п., что мне очень скучно. У меня четверо детей, две старшие девочки почти взрослые, пока они были маленькие, то я за ними ухаживала, теперь они подросли и во мне больше не нуждаются, так что на руках у меня много свободного времени, которое я провожу, читая. Читаю я много и думаю много и пишу, но только для себя; друзей у меня нет, да и не может быть, я слишком различна <так!> от здешних дам, что касается мужчин, то я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, разве только, когда один на крайнем Востоке, а другая на крайнем Западе? <…> Говорю и пишу на четырех языках, читаю на шести. <…> В России я не была со время <так!> моего замужества, но тем не менее я чисто русская по вкусам и по натуре, хотя и разучилась писать[373].
В этом письме она объяснила Бунину основные причины, по которым решила начать с ним переписку. Н. П. продолжала писать Бунину еще полтора года, последнее ее письмо датировано 29 июля 1903 года, но затем переписка оборвалась.
Как мы теперь знаем, Н. П. прожила в Ирландии значительную часть жизни, а в начале 1920‐х годов вместе со взрослыми детьми переехала из Дублина на родину мужа в Италию. Одно время она занималась переводами ирландских писателей. В начале января 1944 года она скончалась во Флоренции. К сожалению, никто из итальянских славистов не заинтересовался ее перепиской с Буниным, и письма писателя, вероятно, пропали. Эта романтическая переписка с «ирландской незнакомкой» сыграла определенную роль в творчестве Бунина, и он неожиданно вернулся к ней через двадцать лет – в рассказе «Неизвестный друг» (1924).
Когда в 1973 году Л. Н. Афонин опубликовал письма Н. П. к Бунину, он не знал, что автор этих писем – кузина Велимира Хлебникова. Знала ли она сама, много лет не поддерживавшая связь с родиной, что ее двоюродный брат стал выдающимся русским поэтом и что он известен во всем мире, а его стихи переведены на многие языки, – сказать трудно, хотя она пережила брата на двадцать с лишним лет. Но можно с уверенностью сказать, что Н. П., ровесница отца поэта и поклонница Бунина, вряд ли приняла бы его новаторскую поэзию.
Здесь неожиданным образом возникает новая тема – тема связей Хлебникова с творчеством Джойса и с европейским модернизмом. Переводчик и исследователь Джойса С. С. Хоружий написал тотальный комментарий к «Улиссу». Мы не будем останавливаться на сопоставлении поэтик Хлебникова и Джойса и отсылаем читателей к этой книге. По законам природы мир Хлебникова и мир Джойса никак не могли пересечься, они существовали в разных пространствах и разных мирах и как бы шли параллельными путями. Но по неевклидовой геометрии Лобачевского, ярым приверженцем которой был Хлебников, они могли встретиться, и такая «встреча» действительно состоялась – на страницах «Улисса». Нас интересует прежде всего «биографический» аспект взаимоотношений Хлебникова (вернее, его ближайших родственников) и Джойса. И он, как ни странно, существует.
Как нам удалось установить, семья Микеле Эспозито была в Дублине знакома с Джойсом, который, как известно, увлекался музыкой и любил петь. В американской монографии Ричарда Эллманна[374] и в русской биографии Джойса, написанной Аланом Кубатиевым[375], имеются несколько упоминаний о Микеле Эспозито и его дочерях – Бьянке и Вере. Кроме того, некоторые свидетельства приведены также в монографии Джереми Диббла о самом Эспозито[376]. Однако исследователи и биографы Джойса, упоминавшие о дочерях Эспозито, не подозревали, что те являются племянницами известного русского поэта.