Светло воскресну в Небесах».
Кто не послушался его,
Тот так и умер в тот же час.
А отчего? Да оттого,
Что в плясках час торопит нас.
А сам он вырос, жил и жил.
Когда ж он умер раз, с весной,
Он в свите вспыхнувших светил
На синем Небе стал Луной.
И вновь к нему приходит смерть,
И вновь, как в звонах нежных струн,
Взнеся свой тонкий серп на твердь,
Живет он жизнью юных лун.
Когда ж в ночах поет вода,
Но наш его не видит взгляд,
С двумя он женами тогда,
В стране, зовущейся – Закат (149–150).
В свою очередь для «Малайских заговоров» Бальмонта, включенных в состав раздела «Океания» во втором, берлинском издании «Зовов Древности», источником стала книга В. Скита: Malay magic: Being an introduction to the folklore and popular religion of the Malay Peninsula by Walter William Skeat. London, 1900. P. 576–577. В оригинале тексты, к которым обращается Бальмонт, входят в раздел «Charms, Talismans and Witchcraft» и используются в качестве примеров искусства черной магии («Divination and the black art»).
При этом из четырех заговоров, представленных Бальмонтом, только три («Заговор о стреле», «Заговор любовный» и «Заговор для памяти») можно назвать переводами, а в случае с «Заговором ступни» необходимо говорить о поэтической переработке текста В. Скита, представленного в оригинале следующим образом:
The following is an instance of direct contact between the soul receptacle and its owner’s body —
Take soil from the centre of the footprint <…> of the person you wish to charm, and treat it ceremonially <…> for about three days.
The ceremonial treatment consists in wrapping it up in pieces of red, black, and yellow cloth (the yellow being outside), and hanging it from the centre of your mosquito-curtain with parti-coloured thread <…>. It will then become (the domicile of) your victim’s soul <…>. You must, however, to complete the ceremony, switch it with a birch of seven leaf-ribs taken from a green cocoa-nut <…> seven times at sundown, seven times at midnight, and seven times at sunrise, continuing this for three days, and saying as you do so:
It is not earth that I switch,
But the heart of So-and-so…[447]
Подводя некоторые предварительные итоги нашего исследования, следует отметить, что Бальмонт часто использует в качестве источника не строго научные аналитические труды, посвященные древности, а издания, носящие описательный, научно-популярный характер. Кроме того, приемы творческой обработки источника у поэта столь многообразны, что не поддаются строгой классификации. В ряде случаев читатель имеет дело с достаточно точным и целостным переводом, иногда поэт обращается лишь к небольшим, наиболее вдохновившим его фрагментам. В «Зовах Древности» ряд текстов вполне можно назвать и оригинальными поэтическими произведениями самого поэта. При этом Бальмонт демонстрирует особое отношение к источнику, а механизмы его творческого взаимодействия с ним подчинены не только культурному заданию (как это принято в переводческой практике), но и определенной художественной цели и творческой логике. Для Бальмонта не только реальность, зафиксированная в тексте, является предметом творческого переживания, но и сам текст – источник вдохновения.
«Зовы древности» Бальмонта – это своеобразный текст-гибрид, поэтический эксперимент. В своих «воссозданиях» поэт стремится передать то «эхо», которое прозвучало в его поэтической душе под воздействием текста-источника. Думается, такой подход по-своему предвосхищает и игровой принцип отношения к тексту, и тексты-симулякры, и квазимоделирование как явления постмодернистской культуры и поэзии. Таким образом, можно утверждать, что «Зовы Древности» Бальмонта значительно опередили свое время, а потому и были восприняты современниками как творческий и художественный казус.
Анна Сергеева-Клятис (Москва), Рахель Лихт (Ришон ле Цион)ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА Б. Л. ПАСТЕРНАКА ЗА 1917 ГОД[448]
Творчество и биография Б. Л. Пастернака – предмет самого скрупулезного изучения уже на протяжении по крайней мере 30 лет, даже если не принимать во внимание длительный период накопления материала, который начался еще при жизни Пастернака преимущественно в русском зарубежье и продолжился после его смерти. Не считая огромного количества исследований и статей, вышедших по всему миру за эти годы, можно назвать четыре значимых биографии поэта[449], одна из которых, принадлежащая авторству Е. Б. Пастернака, стала энциклопедией и источником ценных сведений для разных областей пастернаковедения. Опубликовано множество документов, стараниями Е. Б. и Е. В. Пастернак составлено и выпущено одиннадцатитомное собрание сочинений Пастернака[450], несколько книг его переписки[451]. Дважды переиздавались воспоминания современников о Пастернаке, сейчас готовится к изданию новый, расширенный и дополненный вариант. Вышли книги воспоминаний брата и сестры Пастернака[452]. Чтобы не продолжать этот бесконечный список, подытожим: накопилось достаточное количество материала, чтобы приступить к объемному и трудоемкому проекту – составлению летописи жизни и творчества. Как ни странно, до сих пор ни одной попытки составить более или менее подробную хронологию творческого пути Пастернака не предпринималось, за исключением вынужденно размытой, ознакомительной хронологической канвы, предваряющей произведения Пастернака, изданные в одном томе[453].
Существует представление, что долгая 70-летняя жизнь Пастернака хорошо задокументирована. Действительно, если посмотреть на список мемуаристов, оставивших свои воспоминания о поэте, он разворачивается в десятки имен. Количество писем, написанных поэтом за его жизнь, намного превышает три многостраничных тома, приближается к двум тысячам. Он был всегда на виду, становился предметом обсуждения в критических статьях, события его жизни фиксировались в газетах, записывались в дневники его современниками.
Все это отчасти верно, однако только отчасти. Такое густое документирование фактов его жизни началось тогда, когда для окружающих стала очевидна роль Пастернака в литературе, а еще более – когда стал заметен масштаб его личности. Иными словами – после войны. Действительно, количество источников, покрывающих поздний период творческой биографии Пастернака, связанный преимущественно с годами работы над «Доктором Живаго» и в особенности последующими событиями – огромен.
Значительно меньше документальных сведений о Пастернаке приходится на 20–30‐е годы: его фигура теряется на фоне тех тектонических процессов, которые происходят в обществе. Хотя мемуаристы фиксируют его глубоко индивидуальную позицию по отношению к происходящему, но такие воспоминания, как правило, эпизодичны. Правда, в этот период берет начало наибольшее количество дневниковых записей, зачастую покрывающих очень большие временные отрезки: А. Н. Афиногенова[454], А. К. Тарасенкова[455], С. Д. Спасского[456], Л. К. Чуковской[457], К. И. Чуковского[458] и др. Эти материалы для составления «Летописи жизни и творчества» поистине бесценны.
Наименее задокументированный период – до 1922 года, иными словами, до выхода в свет книги «Сестра моя жизнь». Здесь фактически единственным несомненным источником могут быть только письма, к примеру, переписка с О. М. Фрейденберг или с С. П. Бобровым. В этом отношении наиболее плодотворны те периоды, когда Пастернак уезжал из дома и охотно переписывался с родителями, сестрами и друзьями, остававшимися в Москве. К таким периодам относится, например, его пребывание на Урале в 1916 – начале 1917 года.
Для этой публикации нами был избран 1917 год как один из наиболее значимых в жизни Пастернака, год создания книги «Сестра моя жизнь», революционный не только для страны, в которой Пастернак родился, но и для его собственной жизни и поэтики. Летопись 1917 года, однако, столкнулась с упомянутыми выше проблемами. Мы не знаем точно ни одной даты, связанной с написанием Пастернаком текстов его главной поэтической книги «Сестра моя жизнь», потому что и в рукописях они, видимо, не содержали датировок, и изданы были без них (таков был авторский замысел не сборника, составленного хронологически, но книги стихов, основанной на развитии сюжета). Поэтому многие даты предположительны, и периоды, обозначающие границы событий, иногда слишком велики. Мемуарные источники той поры – воспоминания С. Н. Дурылина[459], С. П. Боброва[460] и, наиболее информативные, К. Г. Локса[461] предлагают крайне расплывчатые датировки. Эпистолярный блок тоже невелик и в основном относится к началу года, которое Пастернак провел на Урале. Ни дневниковых записей, ни инскриптов, ни газетных заметок о Пастернаке в это время не существует, публикаций (его и о нем) крайне мало. Таким образом, почти каждая дата становится предметом специальных разысканий, многие из которых облегчаются очевидными датировками исторических событий, которыми был богат 1917 год. Поскольку упомянутые трудности – естественная часть большой работы по составлению «Летописи жизни и творчества Пастернака», то о них имеет смысл говорить, открывая этой скромной публикацией поистине амбициозный проект.