а написана еще до выхода книги, 6 декабря 1916 года, осталась неопубликованной[479].
Февраль, 10. Тихие Горы.
Письмо Лидии Пастернак.
Восхищается стихами (четверостишием) Лиды: разговор о банальных и оригинальных рифмах. «„Барьеры“ первая, пусть и тощая моя книга. Этим я и занимаюсь сейчас. Учусь писать не новеллы, не стихи, но книгу новелл, книгу стихов…»[480]
Февраль, 11. Тихие Горы.
Телеграмма и письмо С. П. Боброву.
Телеграмма: «Выслал прозу. Статьи даю <при> условии непременно напечатать посылку». В посылке содержалась половина новой прозаической вещи «Поэма о ближнем», которой П. очень дорожил.
Письмо было получено адресатом 20 февраля. В письме уточняется: «Дорогой Сергей, прошу тебя, выкинь (исключая сонет – из‐за посвященья) всю мою стихотворную дребедень – (слава Богу, всего две штучки) из лирического отдела и, пожалуйста, сделай милость, напечатай „Наброски“»[481].
Февраль, 13. Тихие Горы.
Телеграмма С. П. Боброву: «Получил твою книгу. Нравится. От души поздравляю. То, что писал <в> письме <к> тебе <о> безупречности Николая, относится больше <к> тебе» (получена 14 февраля).
Письмо К. Г. Локсу.
Оправдывается, что не ответил вовремя на письмо Локса, полученное 3 февраля: взялся за продолжение начатой прозы, стал без передышки писать крупную вещь в стихах (вместо драмы «Смерть Робеспьера») – «Поэма о ближнем», которая в черновике гораздо больше части, предназначенной для публикации в «Третьем сборнике Центрифуги». Рассматривает это как «первую попытку выйти за тесные границы лирической миниатюры». Хвалит книгу «Алмазные леса» Боброва.
К маю надеется быть в Москве[482].
Февраль, 14. Тихие Горы.
Письмо С. П. Боброву с оценкой и разбором книги «Алмазные леса», сопоставлением с «Оксаной» Асеева. Содержит антисимволистские выпады: «…Понятье о духовной зрелости у нас имеется (прости, что и себя в это широкое „мы“ включаю); я полагаю, Сергей, что в этом как раз залог того, что поэзия (хотя бы и не нами) будет когда-нибудь выведена на ту царскую дорогу, с которой ее свели в детские, в альковы, в притоны теургии ли или разврата».
«„Наброски“ отошли в какое-то по-будничному далекое прошлое. Скучно и тяжело. Но писать поэму все же не оставлю. Если можешь и хочешь, напечатай ее все же, как я просил. Пускай и не интересная, она для меня очень характеристична. Рад быть в ответе за нее» (имеется в виду прозаическое произведение «Поэма о ближнем»)[483].
Февраль, 16. Тихие Горы.
Телеграмма родителям: «Горячо благодарю за все. Обнимаю. Целую. Привет Шуре, Косте». Телеграмма получена в Москве 16 февраля в 13 ч. 02 м.[484]
Февраль, 18.
Письмо И. А. Аксенова С. П. Боброву о «Поверх барьеров»: «…Асеев-то крепче будет, хотя он еще зелен, а Пастернак сейчас поспел. Нет, ему еще надо много работы, ох много, и ямб у него… однообразненький. Все-таки, не изменяя его им самим (в возможности), надо признать, что это сборник лучший за год…»[485].
Конец февраля (до 27). Тихие Горы.
Письмо родителям.
Планы о возвращении в Москву в мае, через два месяца (эти планы изменились после получения известия о революции в Петрограде). Сообщает о своих творческих планах: «Все чаще мечтаю и все с большею верой в исполнимость этой мечты о драме (классического типа, но в современном духе – то есть как я современность понимаю) – боюсь сказать – о ком. Для этого придется мне много в Румянцевской библиотеке поработать» (речь идет о замысле драмы «Смерть Робеспьера»).
Сообщает о неравномерности творческого процесса: «Куда исчезает то, что называется вдохновением, когда побыв у тебя несколько суток, вогнав в пот холодный и лишив сна – оно уходит, не оставив даже воспоминания о том, каково оно с виду…?»[486].
Февраль, 27.
Февральская революция в Петрограде.
Конец февраля – до 5 марта. Тихие Горы.
Письмо к родителям и Жозефине Пастернак в Москву.
Пишет о замысле крупной вещи («Смерть Робеспьера»). В продолжающемся споре с отцом отстаивает свое право на собственный темп в работе над произведением: «Но ты ошибаешься, дорогой, дорогой мой папа… приписывая мне in concreto то, что у меня пока все еще в намереньях. Ты не понял меня – я задумал действительно крупную вещь и ее исполню». Радуется совпадению во взглядах на литературу с сестрой Жозефиной: «Твоя система деления мира на жизнь и искусство, исключение литературы из второй колонны и подчинение ее – первой (обнимающей жизнь) – замечательны» (ср. перевод П. из Верлена – «Искусство поэзии», 1938)[487].
Март, 1. Тихие Горы.
Письмо к С. П. Боброву в Москву.
Радуется, что Боброву понравилась статья о Маяковском (см. Январь; Февраль, 3–4). Посылает Боброву черновой отрывок (текст неизвестен). Иронически высказывается о стилистике рабочих записей А. П. Чехова в приложениях к «Ниве» (имеется в виду дополнительный, 23‐й, том собрания сочинений Чехова, выпущенного издательством А. Ф. Маркса как приложение к журналу «Нива» в 1916 году). «Буду скоро в Москве…»[488]
Март, 5–10(?).
Возвращение из Тихих Гор в Москву.
Узнал о совершившемся в Петрограде восстании (27 февраля 1917 г.) с опозданием на неделю, отменил свой прежний план возвращения домой в мае и незамедлительно выехал в Москву. Из Тихих Гор почти сутки ехал в кибитке через Ижевск, куда был командирован Б. И. Збарский, дальнейший путь проделали вместе. В написанной позже «Главе из повести» («Безлюбье», 1918) описал поездку в кибитке двух людей: революционера, для которого мысли о революции «дороже шубы и дороже клади, дороже жены и ребенка, дороже собственной жизни и дороже чужой», и его спутника, вспоминающего прощальный разговор с той, о встрече с которой он теперь мечтает.
Вернувшись в Москву, П. снова поселился в комнате, в Лебяжьем переулке (д. 1, кв. 7), воспоминания о которой у него были связаны с творческим подъемом 1913 года[489].
Середина марта – середина мая. Москва.
Разговор П. с К. Г. Локсом.
Локс вспоминал: «День шел за днем, и в один из этих дней приехал Борис Пастернак. Он был счастлив, он был доволен. „Подумайте, – сказал он мне при первой же встрече, – когда море крови и грязи начинает выделять свет…“ Тут красноречивый жест довершил его восторг. Тотчас было приступлено к делу и задуман роман из времени Великой французской революции». – «…В середине мая я отправился в Сураж и вернулся в Москву лишь в конце августа».
Работает над планом романа (в письмах конца февраля – начала марта речь идет не о романе, а о драматическом произведении) о Великой французской революции, берет из университетской и Румянцевской библиотеки книги, рассматривает планы Парижа конца XVIII в., изучает быт и нравы. Читает К. Г. Локсу отрывки одной из глав.
Замысел воплотился частично: «Драматические отрывки» были опубликованы в газете «Знамя труда» (1918. 18 апреля, 3 июня)[490].
Конец марта – начало апреля. Москва.
В квартире, расположенной в Лебяжьем переулке, П. посетила его давняя знакомая, Е. А. Виноград. Этому событию посвящено стихотворение «Из суеверья», а также опубликованные воспоминания Е. А. Виноград (Дородновой): «Я подошла к двери, собираясь выйти, но он держал дверь и улыбался, так сблизились чуб и челка. А „ты вырывалась“ сказано слишком сильно, ведь Б. Л. по сути своей был не способен на малейшее насилие, даже на такое, чтобы обнять девушку, если она этого не хотела. Я просто сказала с укоризной: „Боря“, и дверь тут же открылась» (Письмо Е. А. Дородновой Е. Б. и Е. В. Пастернакам 3 августа 1986 года)[491].
Март, 24.
В. В. Маяковский выехал из Петрограда в Москву для выступления в театре Эрмитаж на «Первом республиканском вечере искусств», организованном В. В. Каменским. «Охранная грамота»: «Вскоре после Февральской революции я вернулся в Москву. Из Петрограда приехал и остановился в Столешниковом переулке Маяковский»[492].
Март, 25 (или 26?). Москва.
Встреча с В. В. Маяковским.
«Охранная грамота»: «Утром я зашел к нему в гостиницу. Он вставал и, одеваясь, читал мне новые „Войну и мир“. Я не стал распространяться о впечатленьи. Он прочел его в моих глазах. Кроме того, мера его действия на меня была ему известна. Я заговорил о футуризме и сказал, как чудно было бы, если бы он теперь все это гласно послал к чертям. Смеясь, он почти со мной соглашался». Мотив расхождения с Маяковским по вопросу о футуризме начинается с этой встречи. В черновике «Охранной грамоты» был фрагмент, впоследствии исключенный, акцентирующий тему противоречий между П. и Маяковским. Завершается он так: «Он соглашался со мной, но предложенья выступить против [футуризма] экзотики того периода не принял. Мы дошли до Лубянки и разошлись в разные стороны. Впереди меня ждало лето „Сестры моей жизни“». П. отчетливо указывает на разность избранных ими путей[493].
Март, 26. Москва.
Предположительно присутствует на выступлении Маяковского в Театре Эрмитаж на «Первом республиканском вечере искусств». Он читал там отрывки из поэмы «Война и мир». На этом вечере, организованном В. Каменским, кроме него и Маяковского, выступили Бурлюк, Василиск Гнедов, композитор Рославец, художники Лентулов, Жорж Якулов, Татлин, Малевич: «Все говорили о необходимости вынести мастерство на улицу, дать искусство массам трудящихся, ибо эти демократические задания всегда входили в программу футуризма» (