Благодарю, коллега
За благие пожеланья!
На вечере вчерашнем
Сисситии домашнем
На этом набросок обрывается (заставив, между прочим, не один час посидеть над весьма неразборчивым, да еще и недописанным «сисситием» – древнегреческой общей трапезой), но история текста не заканчивается – поскольку в ивановском фонде среди черновых рукописей[542] хранится еще один карандашный набросок этого же стихотворения.
Труднее, чем за ветром,
Поспеть за вольным метром
Вашего, сосед, посланья!
[Пуститься, что ль] А все ж пущусь с разбега
И с [вашим] вами в лад, коллега
Спеть <Спою?> благие пожеланья
На этом заканчивается и он. Последовательность версий ивановской багатели неочевидна: кажется, естественным было бы набросать первый черновик прямо на обороте письма-триггера, но при этом запечатленный там вариант выглядит более отделанным. Неизвестно также, было ли это стихотворение закончено и отправлено адресату.
II. Карт. 10. Ед. хр. 65. Письмо к Вяч. Иванову от неустановленного лица с просьбой передать И. Гюнтеру, что это лицо прерывает с ним всякие отношения.
Очень прошу Вас, дорогой Вячеслав Иванович, будьте другом, исполните мою просьбу. К Вам в дом таскается Гюнтер и вы его видаете, увидите, передайте ему, что я с ним знакомство мое прекращаю, а прекращаю за его болтовню дурацкую, что о С. П. болтал
У этого Гюнтера стало нахал<ьства>, что он может втерет<ься> и на торж<ество> аничковское, а мне не хочется ни какой истории подымать на анич<ковских> торж<ествах>, а кроме того, скажи я ему, что не хочу больше знакомство водить, он примет это по своему обыкнове<нию>, какой-нибудь причиной, лестной ему: ну, скажет, это я из ревности – а я не хочу, что<бы> он даже теперь подумал так, и вижу единств<енный> исход – сказали бы Вы ему. Отбрить его надо по-брюсовски.
Конечно, даже первые строки письма, не говоря уже про характерный почерк, выдают авторство Алексея Михайловича Ремизова[544]. Само место этого послания в их хорошо изученном диалоге определяется с чуть меньшей очевидностью: переписка их сохранилась (хотя и не полностью) и давно напечатана[545], никаких сведений, относящихся к этому эпизоду, в ней нет. Явно черновой вид рукописи, представляющей собой клочок бумаги с недописанными словами, свидетельствует не только о том, что сочинялась она в гневе (это следует из самого текста), но, вероятно, и впопыхах: можно представить, что Ремизов зашел на «башню», не застал хозяев, начал писать записку – и в этот момент, например, они вернулись и дальше он передал свою просьбу на словах. Для практики Ремизова, более чем тщательно относящегося к собственным письмам, запискам и даже черновикам, настолько небрежно исполненный документ весьма нехарактерен.
Контекст письма реконструируется без особого труда. Иоганнес фон Гюнтер познакомился с Ремизовыми (и даже жил в их доме) во время своего первого петербургского вояжа; отправляясь тогда из Петербурга в Москву, он имел с собой рекомендательное письмо от Ремизова к Брюсову, до наших дней не дошедшее[546]; впрочем, уже тогда Ремизов не сдерживал легкого недовольства гостем: «Гюнтер давным-давно уехал. Так он надоел, страсть. Хвастунишка, не люблю таких»[547]. В мемуарах Ремизов подробно описывал коллизию, связанную с постояльцем: будто бы он настолько зажился в их квартире, что пришлось выдать явившегося с неожиданным визитом херсонского знакомца за самого Савинкова – и, опасаясь тревожного пришлеца, Гюнтер якобы бежал[548].
Знакомство было возобновлено в следующий приезд Гюнтера в Россию, весной 1908-го. В своих подробных мемуарах он явно намекает на некоторое охлаждение, произошедшее между ними: «Состоялась новая встреча с Ремизовыми, во время которой мне показалось, что Серафима Павловна ведет себя как-то сдержаннее, в то время как ее муж совсем не изменился и в своей прежней манере, прихихикивая, рассказал несколько анекдотов»[549].
Гораздо лучше документированы отношения Гюнтера с Ивановым. Одним из важных источников к хронике их отношений служит дневник Кузмина, особенно хорошо фиксирующий детали второй гюнтеровской поездки. В некоторые периоды 1908–1909 годов его имя возникает на страницах дневника почти ежедневно, причем существенная часть их встреч происходит на «башне». Впрочем, даже Кузмин, даром, что был участником подразумеваемого в письме конфликта, не упоминает само столкновение вовсе. Предположительно датировать его можно по упоминанию «аничковских торжеств» – скорее всего, речь идет о чествовании профессора Евгения Васильевича Аничкова по случаю освобождения его из тюрьмы. Благодаря неукротимому политическому темпераменту арестовывался (и, соответственно, освобождался) он многократно. Одним из самых запоминающихся эпизодов был осенний 1903 года, когда он, пройдя таможенный досмотр, с облегчением сообщил по-французски своей спутнице: «ну, кажется, на этот раз мы свободны». Жандарм-полиглот немедленно вернул их в ревизионный зал, где при более тщательном изучении профессорского багажа из него была извлечена кипа запрещенного «Освобождения» (которое стало для Аничкова «Заключением», каламбурил хроникер)[550]. Впрочем, единственный случай, когда окончание его отсидки сопровождалось хорошо документированным праздником, пришелся на осень 1909 года. Арестован он был не позже февраля: уже 11 числа он из тюрьмы интересовался у Иванова: «Напишите, что Вас теперь волнует? Что делают друзья: Блок, Чулков. О Сологубе иногда слышу»[551]. В начале марта его жена, А. М. Аничкова, подробно описывала Иванову процедуру получения официального дозволения на свидание в тюрьме[552]. Освобожден он был около 20 октября 1909 года. Еще 17 октября Л. Д. Блок писала свекрови: «Приходил еще Пяст, сговариваться о банкете, который хотят устроить Аничкову по поводу его выхода из тюрьмы, как раз сегодня. Банкет маленький, без дам»[553]; впрочем, согласно другим сведениям, освобождение произошло только три дня спустя[554].
31 октября Кузмин упоминает в дневнике «комиссию по несчастному аничковскому обеду», в которую входил и Иванов[555]. В результате торжественный обед в ресторане «Малый Ярославец» состоялся в 8 часов вечера 27 ноября 1909 года; среди присутствовавших были Ал. Блок, Вяч. Иванов, Д. Философов, Вс. Мейерхольд, В. Бородаевский, В. Пяст, С. Городецкий, Г. Чулков, А. Ремизов и К. Сюннерберг[556]; возможно, отсутствие Гюнтера означало успех ремизовской просьбы.
С. П. в письме – это, конечно, Серафима Павловна Ремизова-Довгелло, жена писателя. Предложение «отбрить по-брюсовски» означает, что запомненная Гюнтером и переданная в мемуарах холодность Брюсова при прощании с ним была хорошо известна и в Петербурге[557].
III. Карт. 26. Ед. хр. 12. Письмо к Л. В. Ивановой от неустановленного лица с подписью «Параша».
26 июня 1916 год.
Москва.
Милая Лидия, уже десять дней прошло, как получила твое письмо и до сих пор не могла собраться ответить на него. Очень и очень извиняюсь. В Москве такая скука, что отбивает охоту писать кому-нибудь. Ты может быть удивляешься на это и заявишь, что от скуки и пишут. О, нет! моя милая, когда человеку скучно, то он не может писать, потому что он может навести скуку большую на чтеца сего письма. Да что правда я! Уж целую страницу написала, а не сказала здрасте и не справилась о здоровье, как я обыкновенно начинаю писать. Ну, здрасте, Лидия Вячеславовна! Как Вы поживаете и какое уж [sic!] Вас самочувствие? Успешно ли идут Ваши уроки по английскому языку с Вашей ученицей. Вы думаете, что я не знаю, как Вы ехали на моторной лодке, так Вы жестоко ошибаетесь милостивая государыня. Я все знаю! Знаю, что сбоку Вас ехала немецкая подводная лодка. Теперь Вы очень далеко и высоко от нее, то Вы сознайтесь откровенно, ведь Вы очень трусили? Правда? Я б так очень и очень струсила бы. От страха пожалуй бы к ним прыгнула бы на крышу лодки. Мы Вас благодарим за поздравление и пожелание. Вас мы тоже поздравляем и всего лучшего желаем. Не ленитесь, не скучайте и нас не забывайте. Смотрите ж! Мы свою дорожку уж наметили и в будущем не будем раскаиваться. Так как мне это дело очень даже по душе. Мы уж мечтаем об этом очень давно и, надеюсь, сделаю это хорошо.
Время я провожу очень бессодержательно. Так как Борис Соломонович у нас совсем очень даже слаб, (у него отказывается работать сердце, очень часто задыхается, впрыскивают ему камфору и кофеин и доктор сказал, что он может быть проживет недели две, а может быть и меньше). Но так как у него сильный организм, то он все-таки борется. Он совсем не может ложиться, страшно начинает задыхаться и проводит все время сидя в кресле, то [sic!] Анне Алексеевне приходится сидеть с ним, когда нет дочерей. А мне тогда приходится немножко заботиться по хозяйству. Играю два раза в неделю в теннис с Котей или с Александром Борисовичем. Александра Борис. обставляю 6:2, а Коту проигрываю 6:2; 6:3, только один раз взяла у него 8:6. Александр Борисов. уже как с месяц играет каждый день (исключая тех дней, когда идет дождь, а их порядочно, потом