у что дождь в Москве идет очень часто) с тренером. Потом гуляю немножко на Девичьем поле, но не каждый день. Ну, вот описала тебе мое житье бытье и мое безделье. Читаю разные романчики и неорганическую химию (хочу иметь маленькое понятие о химии). Извиняюсь, что пишу на таком клочке, нет бумаги, а купить сегодня негде (не знаю как писать это слово) потому что воскресенье. Ах забыла тебе написать про Вязовова. Когда Ваш поезд ушел, и я с вашей Марфушей иду по платформе, вдруг вижу, идет Вязовов по платформе с грустно опущенной головой и меня не замечает (конечно, сделал вид, что не замечает). Но я все-таки его окликнула, хотела узнать, почему он так быстро исчез. Он говорит, что вернулся на то место, где мы были, но нас не застал и очень обиделся, потом отправился искать тебя в вагон, но не нашел и так поезд уехал. Я по возможности его убедила в том, что обижаться здесь не на что. Мне показалось, что он успокоился. Передай привет своим. Поцелу<й> себя, Веру Константиновну и Димочку. Поклонись няне от меня. Ну, прощай, целую тебя. Пиши, не ленись. Мне очень и очень даже приятно получать от тебя весточку, хотя она и идет до меня целых 9 дней. Кланяются Вам Александр Бор., Анна Алексеевна.
Прощай пиши. Параша.
Автор этого письма – Прасковья Михайловна[558] Васина (ок. 1898? – 1953). Она – дочь горничной Дуняши, работавшей в семье композитора Александра Борисовича Гольденвейзера. В поздних воспоминаниях он посвятил ей несколько абзацев:
Однажды к нам поступила в качестве горничной некая Дуняша Васина, женщина редкой красоты и необыкновенно романтического склада. Она была родом из Тульской губернии и была замужем, но муж ее был беспутный забулдыга и пьяница. В конце концов он бросил ее с двумя детьми; сам же пропал без вести. Дуняша оставила у матери девочку лет пяти, Парашу, и совсем маленького мальчика. Эта маленькая Параша, несмотря на свой младенческий возраст, как это было принято в деревне, должна была по отношению к своему братишке играть роль няньки. Кончилось это печально: случилась какая-то катастрофа, не помню, в чем она состояла, обварили ли его или что-то другое, словом, мальчик погиб. Дуняша обратилась к моей жене (тогда мы с женой уже жили отдельно от других членов семьи; с нами жил только мой отец) с просьбой, не разрешим ли мы ей перевезти из деревни ее дочку Парашу, которой в то время было лет семь, так как она боится, как бы и ее в деревне не постигла та же судьба, как и ее младшего брата. Жена моя, заручившись предварительно согласием Елены[559], сказала, что мы ничего против этого не имеем. Дуняша поехала в деревню и привезла свою Парашу – милую, хорошенькую девочку.
У Дуняши постоянно бывали романы, то с одним, то с другим. Я уже говорил, что она была изумительно хороша собой и как человек очень привлекательна, но необыкновенно горяча. Тут уж, как говорится, нашла коса на камень, так что, при дружеских отношениях, Дуняша с Еленой Андреевной вечно ссорились, причем предметом ссор в значительной степени была Параша. Елена Андреевна возымела к Параше необыкновенно горячие чувства, а Дуняша, которая постоянно была увлечена своими кавалерами, тем не менее, любила свою дочь и страстно ревновала ее к Елене.
Однажды Дуняша тяжело заболела: у нее поднялась очень высокая температура, были страшные боли. Пригласили друга нашей семьи, лечившего еще нашу мать, известного московского гинеколога, профессора Благоволина[560]. Он констатировал у нее внематочную беременность и сказал, что необходима немедленная операция. Ее отвезли в городскую больницу, причем оказалось, что высокая (свыше 40°) температура вызвана тем, что, параллельно с беременностью, она заболела еще брюшным тифом. Ввиду остроты положения, несмотря на высокую температуру и тиф, ей пришлось немедленно сделать операцию, которую она не выдержала и умерла. Таким образом, маленькая Параша осталась у нас. <…>
Она впоследствии училась в «Капцовской» школе в Леонтьевском переулке, потом, закончив среднее образование, поступила в Московский университет. В университете Параша училась недолго, так как вскоре вышла замуж за некоего Павла Павловича Тикстона (по отцу англичанина), не знавшего, впрочем, ни слова по-английски. Он работал бухгалтером в одном из крупных московских спортивных учреждений. Это был очень красивый, приятный молодой человек, превосходный спортсмен, особенно увлекавшийся игрой в футбол. У них было две дочери – Лена и Наташа. Жизнь их в первые годы протекала счастливо. Муж Параши достаточно зарабатывал, и материально они пользовались относительным благополучием. Павел Павлович был на год или на два моложе Параши, и, по-видимому, с годами, когда красота Параши естественно начала тускнеть, у него начались всевозможные увлечения на стороне, которые кончились тем, что около 1940 года он завел роман с сестрой одного из видных спортсменов, разошелся с Парашей, оставил семью, продолжая их, впрочем, материально поддерживать.
Вернувшись из эвакуации, я узнал тяжелую историю о том, что Павел Павлович оказался замешанным в каких-то растратах, был арестован, попал под суд и был осужден на несколько лет ссылки. Таким образом, Параша оказалась в тяжелом материальном положении. Она где-то служила, жила с девочками нелегкую жизнь и в конце сороковых годов умерла[561].
Существенная часть сказанного подтверждается сторонними документами: Гольденвейзер ошибается лишь в годе ее смерти (в действительности она умерла в 1953 году)[562]. Благодаря причудам знаточеской биографики жизнь ее мужа известна превосходно: дело в том, что он был одним из первых профессиональных советских футболистов, героем множества мемуаров, игроком московских команд КФС, «Красная Пресня» и «Пищевики». Арестован он был по нашумевшему делу братьев Старостиных.
Еще об одном немаловажном семейном сюжете Гольденвейзер по очевидным причинам умолчал: Прасковья Михайловна была предметом неразделенной страсти его брата Николая Борисовича и его зятя Константина Алексеевича Софиано[563].
В 1913–1914 годах она училась на курсах Василия Вартановича Каспарьянца, преподавателя женской гимназии Ржевской. Там она познакомилась с Лидией Вячеславовной Ивановой, обучавшейся на тех же курсах со второго полугодия 1913 года[564]. Много лет спустя Л. Иванова вспоминала:
Я поступила в Консерваторию и оказалась на 4‐м курсе в классе Вилшау. Одновременно я записалась на курсы Каспарянца [sic!], подготавливающие в два года желающих получить аттестат зрелости (8 классов мужской классической гимназии), где я встретила Парашу. Мы были единственные девушки среди мужчин и естественно сдружились. Возвращались вместе по Пречистенке; я шла дальше на Зубовский бульв<ар>. Я стала часто посещать Парашу и таким образом близко познакомилась с А. Б. и Анной Алексеевной <Гольденвейзерами>; постоянно у них обедала. <…> Что же до Параши – я с ней тесно дружилась 11/2 года, пока я посещала курсы Каспарянца, помню ее сердечные драмы, а затем жизнь как-то нас разлучила. Я поступила в 8‐й класс гимназии Хвостовой и кончила ее, она продолжала курсы, а затем поступила на медицинский факультет. У меня была консерватория, – мы были обе поглощены разными вещами. Фотография, кот<орую> Вы видели, 14‐го года, и относится к маскарадному балу. Наташа мне говорила, что судьба у Параши была очень несчастная[565].
Действительно, после 1917 года упоминания Васиной в переписке практически сходят на нет. Иванов передает ей привет в числе прочих домочадцев Гольденвейзера в письме к нему 28 апреля 1917 года («…приветствуйте… Прасковью Михайловну…»[566]); Лидия Вячеславовна спрашивала о ее судьбе в апреле 1923-го[567].
Фотографию с маскарадного бала 1914 года Л. В. упоминала еще несколько раз. Об этом же бале вспоминала и дочь Гершензонов, связанная с семейством Гольденвейзеров родственными узами:
Лишь один раз за все годы моего детства родители устроили званый вечер. Это была встреча Нового года, либо 1915-го, либо, скорее, 1916-го. На встрече этой было много народу <…>. Были также все мамины родные – отец, братья с женами и Таня с Котом[568]. Нас на эту ночь выселили наверх, в библиотеку. У Сережи[569] был грипп, повышенная температура, и потому нам не дали посидеть с гостями нисколько, мы были отправлены наверх до их прихода. Внизу между всеми четырьмя комнатами настежь распахнули двери, и гости располагались по всем комнатам. Три молодые женщины – Вера и Лидия Ивановы и подруга Лидии по гимназии Параша (воспитанница дяди Шуры) – нарядились в маскарадные костюмы. Они снялись в этот вечер, и у нас сохранилась такая карточка: Параша в наряде цыганки, Вера в большом тюрбане, Лидия тоже в чем-то восточном. Нам это все казалось ужасно интересным[570].
Помимо приведенного, разысканы еще три письма Васиной (и конверт от одного ответного)[571]: все они также хранятся среди посланий неизвестных лиц. Написаны они в 1914–1915 годах и в основном содержат сведения об учебе обеих корреспонденток. Единственное знаменательное исключение – подробный рассказ о несостоявшейся мобилизации А. Б. Гольденвейзера:
У нас из‐за этой войны такое беспокойство вышло, что ужасно вспомнить. Как только объявили мобилизацию, то Александру Борисовичу прислали отрезок [sic!], по которому он должен был явиться в казармы и отправляться туда, куда пошлют. (Ты можешь себе представить, какое у нас было от этого настроение.) Так должны были бы поступить с Алекс. Бор., который никогда не служил, не умеет держать ружья (он был записан прямо запасным) и притом человек с больным желудком. Но к его счастью есть такой закон, по которому профессора освобождаются от военной службы и его пока впредь до особого распоряжения освободили