Печатаемое выше письмо относится к расцвету отношений Прасковьи Михайловны с семейством Ивановых. Парадоксальным образом это время – лето 1916 года – одно из наименее изученных в ивановской биографии. Это оборотная сторона благополучия фондообразователя: практически все члены ивановского семейства находятся тогда вместе, так что переписка между ними не завязывается, а значит, и узнать об их обыденной жизни нам неоткуда. Л. В. Иванова вспоминала: «Летом 1916 года мы наняли вместе с Эрнами дачу в Красной Поляне – несколько десятков верст к югу от Гагр. Это был греческий поселок с несколькими дачами, построенными группой профессоров из разных университетов»[573]. Таким образом, сообщаемые Васиной (в двойном пересказе!) подробности о дорожных перипетиях мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть. Кто была ученица Л. В., мы также не знаем – может быть Ирина Владимировна Эрн? Упоминаемый далее Борис Соломонович – Гольденвейзер, отец А. Б., Н. Б., Т. Б. и М. Б. Гольденвейзеров. Он умер спустя несколько дней после этого письма, 6 июля. Анна Алексеевна – урожденная Софиано, жена А. Б. Гольденвейзера. Дочери – Татьяна Борисовна (1869–1955) и Мария Борисовна (1873–1940), жена М. О. Гершензона. Котя (он же Кот) – упоминавшийся выше К. А. Софиано, родственник Анны Алексеевны и муж Татьяны Борисовны.
Вязовов – весьма загадочная личность. Л. В. Иванова единожды, кажется, упоминает его в письмах: 2 июня 1914 года она сообщает, что приехала в Петровский завод к Вязовову, не застала его и сидит в буфете в Калуге[574]. В ивановском архиве сохранились два письма Вязовова к Лидии Вячеславовне; оба они датированы тем же летом, и в одном из них он предлагает навестить его по случаю предстоящего солнечного затмения. Обратный адрес на них – квартира директора Николаевской гимназии в Калуге[575]. Директор этой гимназии – отнюдь не Вязовов, а, напротив, Сергей Васильевич Щербаков[576] (это важно для дальнейшего). На этом синхронные сведения иссякают и начинаются современные: на одном генеалогическом форуме под рубрикой «Вязовов» имелась запись (сейчас она уже удалена): «Мой дед – Валентин Алексеевич Вязовов (1880–1934) – сын купца Вязовова Алексея Сергеевича (1850–1905), одного из шести сыновей Вязовова Сергея Васильевича (1812–1885), проживавших в г. Арзамасе». Это удачно, поскольку лихой росчерк подписи на посланиях из 109‐го фонда легко можно прочесть как «Вал. Ал.» – собственно, именно так их отправитель помечен в описи. Согласно данным генеалогического портала www.geni.com, В. А. Вязовов (годы те же) был женат на Татьяне Сергеевне Щербаковой (1882–1969) – без сомнения, дочери калужского гимназического директора. Таким образом, речь идет об одном и том же человеке – и, может быть, вслед за его точными датами жизни последуют впредь и биографические подробности.
Марфуша – Марфа Кузьминична Федулеева, московская прислуга Ивановых. Ее полное имя мы знаем по счастливой случайности, благодаря обратному адресу на конверте, некогда содержавшему трогательное недатированное письмо:
Много уважаем Марий Михайловнай зравствуйте марий михайлавнай вичислаф иван вера константиновна лида вочславна посилаю вам свой привет мария михалавна я пасилаю вам третию писма атвас слуху нет я очень абидилась как ви гаварили марфуша ти нам шли а ми тибе пришлите пожаласта мне писмо и када мне ехать мама порпавилас пока писать нечива досвиданья прашу пожаласта пишите атвет паскарей целую целую вас всех
Наш Адрес
Станцые Богоявленски имения М. М. Любощинского получить Марфи Кузьминишной Федулеевой[577].
Вера Константиновна – это, конечно, В. К. Шварсалон. Димочка – Д. В. Иванов. Имени няни (которая регулярно появляется в семейной переписке) мы пока не знаем. Вполне возможно, что необследованные до этих дней глубины и тайники 109‐го фонда рано или поздно подарят нам и его.
Роман Тименчик (Иерусалим)ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ АХМАТОВОЙ: ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ
Предлежащая публикация – сороковая по счету в ряду подобных – продолжает исполнять обязанности расположенного по именнику персонажей интенсивного и экстенсивного комментария содержания ахматовских рабочих блокнотов последней декады ее жизни.
Статус комментария предполагает отсутствие несколько комичного оппонирования заявлениям комментируемого автора по образцу «Hier irrt Goethe» и еще более комичного пафоса прозелитирующих блоковско-гоголевских доцентов с кандидатами, рассеивающих эти заявления ex cathedra под девизом «так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!». Назначение комментария – документальный эскорт для доставляемых в научный оборот извлечений.
Комментируемый документ аннотируется по изданию: Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Составление и подготовка текста К. Н. Суворовой, вступительная статья Э. Г. Герштейн, научное консультирование, вводные заметки к записным книжкам, указатели В. А. Черных (М.; Torino, 1996) [в дальнейшем в тексте: С. и номер страницы в скобках].
Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924) – поэт, пушкинист, редактор. Его имя открывает коллективно сочиненный в Цехе поэтов сонет о сонете, встав на место пушкинского Данта: «Valère Brusoff не презирал сонеты…» (С. 13), и, может быть, этот зачин аллюзирован во фразе ахматовского письма к Гумилеву 1914 года: «С недобрым чувством жду июльскую „Русскую мысль“. Вероятнее всего там совершит надо мною страшную казнь Valère» (Ахматова А. Десятые годы / Сост. и прим. Р. Д. Тименчика и К. М. Поливанова. М., 1989. С. 132).
«В августе 1911 г. Н<иколай> С<тепанович> и я поехали из Слепнева в Москву. В ресторане „Метрополя“ завтракали с С. А. Поляковым (издателем „Весов“). Он подробнейшим образом объяснял нам, отчего он закрыл „Весы“, что очень огорчало Гумилева. Оказывается, дело было в том, что тогдашняя молодежь пошла не за Брюсовым, а за Белым, и тогда Брюсов решил, что „Весам“ не быть» (С. 366) – ср. изложение хода событий историками символизма: «Наконец, положение в „Весах“ обостряла фактическая диктатура Брюсова. Белый сам способствовал ее утверждению своими восхвалениями и даже был заинтересован в ее существовании с целью укрепления платформы „Весов“. Однако единовластие Брюсова не могло не повлечь за собой новых конфликтов; неизбежно обнаруживалась разнонаправленность теоретических и художественных установок создателей „ортодоксального“ символизма, давали о себе знать и личные разногласия. <…> В 1908 г. журнал Брюсова и Белого перешел в новую, последнюю фазу своего существования. Белый утрачивал интерес к „Весам“, вплотную работая в 1909 г. над организацией издательства „Мусагет“, ставившего своей задачей утверждение религиозно-философского символизма; Брюсов также находился в поисках нового литературного пристанища, пока не стал (с сентября 1910 г.) заведующим литературно-критическим отделом журнала „Русская мысль“» (Переписка [В. Я. Брюсова] с Андреем Белым. 1902–1912 / Вступ. ст. и публ. С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова // Литературное наследство. Т. 85. М., 1976. С. 342–343); «Сам Брюсов все больше отдалялся от журнала. Его отношение к религиозно-мистическим исканиям Белого и других сотрудников „Весов“ было, как известно, скептическим. Еще в 1905 г. в письме к Перцову он называл Белого „запредельным граммофоном“ и „выкликателем условно мистических слов“. Со временем это чувство отчужденности все более возрастало. <…> Ближе других по духу своей поэзии стоял к Брюсову будущий акмеист Гумилев, но он был тогда еще начинающим, малоизвестным автором. Не случайно Брюсов уже в 1907 г. сравнивал себя – хотя бы и гиперболически – с „заложником в неприятельском лагере“. Граница между ним и другим членами редакции существовала всегда. В „Весах“ последнего периода она обозначилась с полной очевидностью и резкостью. Растущее отчуждение Брюсова от его товарищей по символизму было вызвано также изменением его собственных эстетических взглядов, о котором отчасти уже говорилось. К концу существования „Весов“ Брюсов был уже далек от приверженности к „новому искусству“. Он воспринимает теперь критически не только „религиозно-мистическую“ линию русского символизма, но и „эстетическую“ и даже шире – все движение в целом» (Азадовский К. М., Максимов Д. Е. Брюсов и «Весы» (К истории издания) // Там же. С. 311); ср. о ситуации весны 1909 года, которая «определялась тем, что к этому времени отстранение Брюсова от руководства „Весами“ стало фактом и переживалось Брюсовым болезненно, несмотря на то, что совершилось в значительной мере в согласии с его собственной волей» (Переписка [В. Я. Брюсова] с С. А. Поляковым (1899–1921) / Вступ. ст. и комм. Н. В. Котрелева, публ. Н. В. Котрелева, Л. К. Кувановой и И. П. Якир // Литературное наследство. Т. 98. Кн. 2. М., 1994. С. 123).
«В 1912 в Москве были у Брюсова в „Русской мысли“. Это было уже после „Вечера“, и Брюсов сказал мне, что мои стихи очень понравились какому-то знаменитому московскому коннозаводчику. Я приняла это как „сомнительный“ комплимент» (С. 366) – ср. ее рассказ в 1926 году: «В июле АА приехала в Москву на несколько дней. Ее встретил Николай Степанович. Вместе были в редакции у Брюсова. АА познакомилась с ним. Это единственный случай, когда АА видела Брюсова» (Лукницкий П. Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2: 1926–1927. Париж; М., 1997. С. 29).
Следующий меморат Ахматовой относится к весне 1913 года, и тогдашняя литературная ситуация Брюсова была некогда описана И. Г. Ямпольским: «Брюсов остался почти в полном одиночестве: „Весы“ ушли в прошлое, а „Русская мысль“ была не по нутру, акмеисты напоминали о приближении поэтической старости, футуристы выступили как открытые враги, и среди символистов тоже почти не осталось ни друзей, ни соратников» (