<Замятин Е.> Тетрадь примечаний и мыслей Онуфрия Зуева // Русский современник. 1924. № 2. С. 310; при участии К. Чуковского и, возможно, П. Е. Щеголева); речь идет об издании: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений / Под ред., со вступ. ст. и объяснительными прим. В. Брюсова. Т. 1. Ч. 1. М.: ГИЗ, 1920. С. 328; ср.: «В годы блокады, холода, военного коммунизма и голодной халтуры крупный поэт и выдающийся филолог перевел эпиграф, избранный Пушкиным к стихотворению „Пятнадцатый год“: „C’est l’âge de Chérubin“ (это возраст Керубино) словами: „Это – возраст Херувима“» (Шор Р. О переводах и переводчиках // Печать и революция. 1926. № 1. С. 130). В рецензии В. Ходасевича на это издание среди ряда неточностей данная не упомянута (Творчество. 1920. № 2–4. С. 36–37).
«„Брюсов? Да его попросту не было! Он писал два стихотворения в день и не написал ни одного. Стихи нельзя придумывать. У Бальмонта есть хоть жемчужины в груде мусора, а у этого нет ничего! Его „Огненный ангел“ – это же переписанный в двадцатом веке колдовской роман, и больше ничего…“» (Глёкин Г. Что мне дано было… Об Анне Ахматовой. М., 2015. С. 61).
«„В. Брюсов – ошибка раннего поколения. Напыщенный поэт, холодный, и еще хуже прозаик“ (А. А.)» (Поза Модильяни, лицо Тышлера: Непубликовавшиеся воспоминания Любови Большинцовой об Анне Ахматовой // Известия. 2002. 22 июня).
Разговор 26 апреля 1959 года о «Герое труда» М. Цветаевой: «Брюсова она ругает недостаточно, он ей представляется ученым, а он был невеждой» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2: 1952–1962. М., 1997. С. 266–267). См. подробнее: Боровикова М. В. К вопросу о реконструкции брюсовского мифа М. Цветаевой (На материале эссе «Герой труда») // Русская филология 9. Тарту, 1998. С. 171–180; Войтехович Р. С. Брюсов как римлянин в «Герое труда» Марины Цветаевой // Блоковский сборник XV. Русский символизм в литературном контексте рубежа XIX–XX вв. Тарту, 2000. С. 192–196. Ср.: «Кто-то, говоря о поэзии, назвал имя Валерия Брюсова. Газданов поморщился и заметил, что, кажется, действительно был такой стихотворец, но ведь совершенно бездарный, и кому же теперь охота его перечитывать? С места вскочила, вернее, сорвалась, Марина Цветаева и принялась кричать: „Газданов, замолчите! Газданов, замолчите!“ – и, подбежав к нему вплотную, продолжала кричать и махать руками. Газданов стоял невозмутимо и повторял: „Да, да, помню… помню это имя… что-то помню!“» (Адамович Г. Памяти Газданова // Русская мысль. 1971. 30 декабря).
«…Купчик, прочитавший в тридцать лет Буало, известного любому гимназисту. Его дневник – приходная книга успехов. В 1908 году, когда успехи кончились, Брюсов дневник бросил» (Самойлов Д. Памятные записки. М., 1995. С. 383; видимо, речь идет о записи двадцатичетырехлетнего Брюсова от 15 марта 1897 года: «Чем я занят теперь? Непосредственно: Предисловие к „Истории Русск. Лирики“. <…> Надо читать: Канта, Новалиса, Буало» (Брюсов В. Я. Дневники 1891–1910 / Подг. к печати И. М. Брюсовой, прим. Н. С. Ашукина. [М.,] 1927. С. 28). Имя Никола Буало Депрео возникло в планах Брюсова в этом году в связи с культурной аурой его невесты Иоанны Матвеевны Рунт, о которой он писал приятелю в июле того года: «Она – не из числа замечательных женщин; таких, как она, много… <…> Она была воспитана, как в монастыре, проникнута идеями единой папской церкви и в поэзии чтит „L’art poétique“ Буало, из которого знает длинные цитаты наизусть» (Письма [В. Я. Брюсова] к М. В. Самыгину / Вступ. ст., публ. и комм. Н. А. Трифонова // Литературное наследство. Т. 98. Кн. 1. М., 1991. С. 378–379); тогда же он писал Бальмонту: «Буду много и много заниматься „Историей русской лирики“. План ее возрос до необъятн<ости>, это уж даже не „История русской лирики“, а „История русской культуры“ за последние сто лет (1780–1880); пока занят подготов<ительной> раб<отой>: изучаю английский и польский языки, читаю Буало и о Петре Великом. По основанию судите о самом задуманном здании. Автора пошлее, чем Буало, трудно найти, хотя он умный человек» (Письма из рабочих тетрадей (1893–1899) / Вступ. ст., публ. и комм. С. И. Гиндина // Литературное наследство. Т. 98. Кн. 1. С. 755); см. комм. публикатора: «В сохранившемся в библиотеке Брюсова полном собрании сочинений Н. Буало (Boileau N. Oeuvres completes. P., 1886. V. 1–2 – Ф. 386. Книги, № 469) большая часть брюсовских помет сосредоточена на полях важнейшего теоретико-литературного сочинения Буало, поэмы „L’art poétique“ („Поэтическое искусство“). Брюсов дал сравнительный анализ этого сочинения и „Эпистолы о стихотворстве“ Сумарокова в главе о „лжеклассической поэзии“ для „Истории русской лирики“ (41.1, л. 2 об. – 5 об.; 41.19, л. 26–27, 30–35)» (Литературное наследство. Т. 98. Кн. 1. С. 757).
Ахматовская и брюсовская лирика не раз противопоставлялись в критике – например: «О маленькой книжке Ахматовой можно написать десять томов – и ничего не прибавишь. А о бесчисленных томах полного собрания сочинений Брюсова напишешь только одну книжку – величиной с ахматовскую – и тоже ничего не прибавишь» (Цветаева М. Неизданное: Записные книжки: В 2 т. Т. 1: 1913–1919 / Подг. текста, предисл. и прим. Е. Б. Коркиной и М. Г. Крутиковой. М., 2000. С. 150); «Не письмо, не дневник, а любящее сердце в паноптикуме рядом с ассирийскими приспособлениями Брюсова и Сологубовскими розгами из Нюренберга» (Эренбург И. Портреты русских поэтов. Берлин, 1922. С. 8) и т. п.
Тема «брюсовского слоя» (в отличие от таковых «блоковского», «кузминского», «анненского») в поэзии Ахматовой практически еще не поднималась (см., например, опыт сближения стихотворения «Призраки» («Огни погашены и завеса задвинута») и «Поэмы без героя»: Корхмазян Н. С. Брюсовское «зеркало» в системе зеркал «Поэмы без героя» Анны Ахматовой // Брюсовские чтения 1996 года. Ереван, 2001. С. 251–258). Релевантность ее представляется очевидной: «Все, почти без исключения, русские поэты последних трех-четырех десятилетий – перед Брюсовым в неоплатном долгу. Все могли бы повторить, думая о нем, пушкинский стих: „В начале жизни школу помню я“» (Адамович Г. В. Ф. Ходасевич // Последние новости. 1939. 24 августа); «„Великим поэтом“ мы вслед за [Л. П.] Гроссманом Брюсова, может быть, и не назовем. Но вся русская поэзия за последнюю четверть века столь многим Брюсову обязана, и так часто об этом теперь забывают, что не хочется с Гроссманом спорить» (Адамович Г. Литературные беседы // Звено. 1926. 4 апреля).
В числе учеников называли иногда и Ахматову – см., например: «…весь символизм (как старшие, так и младшие: Блок, Белый, Гумилев, Городецкий, Ахматова и др.) обязаны ему большей половиной своих достижений» (Кусиков А. Две встречи с В. Я. Брюсовым // Накануне. 1923. 16 декабря). К «брюсовской школе» причислял Ахматову украинский критик Б. В. Якубский (вместе с Гумилевым, Эллисом, Мандельштамом, да и Блоком и Белым, а в чем-то ему наследовал «сам Бальмонт») (Поберезкина П. Вокруг Ахматовой. М., 2015. С. 287). См. также родословную ахматовской стилистики с восприемниками Брюсовым и Гумилевым: «Любовная нежность („Колчан“) появилась, наверно, не без Блока, хотя больше там было очень хорошо понятого Брюсова из лучших вещей последнего (любовная лирика „Всех напевов“), а также, как нам сдается, и де-Виньи. Позднее это, несомненно, здоровое движение было рассыроплено Ахматовой» (Бобров С. Рец. на кн.: Гумилев Н. Огненный столп. Пг., 1921 // Красная новь. 1922. № 3. С. 265).
Следом юношеского интереса к поэзии Брюсова является цитата из стихотворения «Тезей – Ариадне» (1904): «…всем судило Неизбежное, / Как высший долг – быть палачом» в письме С. В. фон Штейну 1907 года (Десять писем Анны Ахматовой / Публ., вступ. ст. Э. Герштейн // Анна Ахматова: Стихи. Переписка. Воспоминания. Иконография / Сост. Э. Проффер. Ann Arbor, Michigan. 1977. P. 96). Эпиграф из стихотворения «Прокаженный» она взяла к стихотворению «То, что я делаю, способен делать каждый…» (1941): «Прокаженный молился…» (С. 717). Несомненно, что брюсовские строки застревали в памяти поэтессы, как, скажем, «Звезд вечерние алмазы», отразившаяся в ее стихе «Звезд иглистые алмазы» (см. подробнее: Тименчик Р. Чужое слово у Ахматовой // Русская речь. 1989. № 3. С. 33–36). Как на показательный пример укажем на появление определения «залетейский» сначала у Пастернака, потом у Ахматовой, описанное В. Баевским (Баевский В. С. Из наблюдений над поэтикой Пастернака // Исследования по лингвистике и поэтике: Памяти Григория Осиповича Винокура (1896–1947). Frankfurt a. M., 1997. S. 60–67) – и у обоих, видимо, вослед Брюсову:
Не забыл я полей асфоделей,
Залетейских немых берегов («Я вернулся на яркую землю…»).
И Александр, со взором странным,
Глядит на залетейский мрак («Смерть Александра»).
Первичная сводка материалов по теме: Superfin G., Timenčik R. À propos de deux lettres de A. A. Ahmatova à V. Brjusov // Cahiers du Monde russe et soviétique. 1974. 15(1/2). P. 183–200; сжатая версия: Письма А. А. Ахматовой к В. Я. Брюсову / Вступ. ст. и комм. Г. Г. Суперфина и Р. Д. Тименчика // Записки отдела рукописей ГБЛ СССР им. В. И. Ленина. Вып. 33. М., 1972. С. 272–279. В первой итоговой советской персональной библиографии Брюсова имена публикаторов опущены, поскольку Г. Г. Суперфин находился тогда в заключении: Даниелян Э. С. Библиография В. Я. Брюсова: 1884–1973 / Ред. К. Д. Муратова. Ереван, 1976. С. 384.
Александра Чабан (Москва)АНТОЛОГИЯ ИОГАННЕСА ФОН ГЮНТЕРА «НОВЫЙ РУССКИЙ ПАРНАѻ КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНЫХ ДИСКУССИЙ НАЧАЛА 1910‐Х ГОДОВ[578]
На всех этапах развития русского модернизма неоднократно поднимались вопросы, касающиеся его генезиса, идеологической платформы, системы и иерархии. Безусловно, по преимуществу эти задачи решались в критических статьях, количество которых стало своеобразным феноменом того времени