[699], Горбатозской – Елецкого уезда и, наконец, Пошехонской – Ярославской губернии). Первоначально, помимо социально-исторического, финансово-экономического и политико-юридического факультетов, планировался художественно-литературный, однако с началом занятий в Академии последний был упразднен. Согласно предварительному списку профессорско-преподавательского состава Академии, приводимого газетой «Известия», Белый был включен в число профессоров художественно-литературного факультета, помимо него действительными членами были избраны: А. В. Луначарский, В. М. Фриче, В. Я. Брюсов (кандидат); профессорами: А. Н. Бенуа, Ф. Ф. Комиссаржевский, П. М. Лебедев, Е. Лундберг, В. Ф. Переверзев, К. Эрберг; преподавателями: И. Ю. Крачковский, В. П. Потемкин, И. С. Гроссман-Рощин[700].
Уже 10 августа, непосредственно после появления этой заметки, Белый одновременно пишет письма Блоку и Иванову-Разумнику, из которых следует, что его позиция принципиально отдалена как от левоэсеровской, так и от большевистской. Блоку он сообщал: «Левые „эс-эры“ во всех отношениях путаники: запутали меня с Академией, сами из нее вышли, а меня подвели – тем, что в „Известиях“ появилось извещение о том, что я выбран „профессором“. Я, разумеется, отказался: очень жаль, что все это время не вижу ни Тебя, ни Разумника Васильевича – просто в смысле информационном я один: никого не вижу, ни у кого не бываю, ни от кого никаких вестей не имею»[701]. В письме к Иванову-Разумнику Белый продолжил разъяснение собственной внепартийной позиции:
Я сейчас, как улитка, спрятался в свою скорлупу: не радуют эс-эры (правые, средние, левые), на «большевиков» – злюсь, на кадетов – тоже; ощущаю себя анархистом-индивидуалистом. <…> Евгений Германович [Лундберг. – Е. Г.] – только путал, терял мои фельетоны и задолго до прекращения «Знамени Труда» отбил у меня всякую охоту там писать. «Путаники» – Ваши левые эс-эры!..[702]
Как видно из письма, раздражение Белого было направлено прежде всего на Лундберга, который, как он подозревал, был причастен к появлению фамилии «Бугаев» в списках профессорско-преподавательского состава. Однако если опираться на приводимое самим Белым свидетельство об избрании его профессором САОН уже в апреле 1918 года, можно предположить, что в действительности такой факт имел место, а затем он просто забыл об этом и обвинил Лундберга. По свидетельству Покровского, в члены Академии принимали строго по рекомендации: «Нам говорили, что вот этот человек – крупный ученый и притом марксист. – Хорошо, говорили мы, давайте его сюда, а потом оказывалось: этот человек вовсе не марксист и вовсе даже не тот известный ученый, за которого мы его принимали, а только однофамилец этого ученого»[703]. Можно предположить, что Покровский имеет в виду как раз Андрея Белого, который фигурирует в заметке «Известий» под своей фамилией Бугаев, а не под псевдонимом, и чей отец, Н. В. Бугаев, был известным профессором математики. Таким образом, путаница могла произойти с фамилией Бугаева. Кроме того, если Белый был указан профессором Академии, то, например, Валерий Брюсов, который затем читал в САОН в течение двух семестров курсы по истории культуры, в списке значился всего лишь кандидатом в действительные члены Академии.
В любом случае ситуация запутывается еще более ролью в этой истории ученого-марксиста Д. Б. Рязанова[704] – с 1918 по 1920 год он возглавлял Главное управление Наркомпроса по архивному делу (Главархив), одновременно являясь руководителем Главного управления по делам науки; кроме того, Рязанов входил в состав Государственного ученого совета и президиума Социалистической Академии и участвовал в ее основании. В июле Белый устроился на государственную службу (обещавшую постоянный паек) в «Русский архив», где под руководством историка и крупного архивиста Н. Н. Ардашева занимался разбором исторических материалов Воронежской судебной палаты. В записях Белого за август того же года: «Работа в „Архиве“. Профессор Ардашев мною очень доволен, как служащим; проф. Цветаев (директор „Архива“) – тоже, но Рязанов меня не утверждает в „Архиве“, мотивируя, что я – профессор „Социалистической Академии“, между тем как я уже с месяц послал отказ от профессуры; мне лень объяснять „qui pro quo“, потому что ясно: против рожна (Рязанова) не попрешь»[705]. Можно предположить, что Рязанов мог знать о нежелании Белого поступить на службу в Академии, это и стало основной причиной отказа в утверждении его в должности сотрудника архива.
Помимо письма Рейснеру, отправленного 9 августа, в составе фонда Белого в РГБ сохранилось письмо к Покровскому (вероятно второй экземпляр), написанное, скорее всего, в тот же период. Скорее всего Белый получил такое же приглашение, как и Брюсов[706], отправленное Советом САОН 30 августа (или несколько раньше). Это было, по всей видимости, безличное стандартное уведомление, вызвавшее ответную реакцию в виде письма на имя Покровского, которое мы приводим ниже. Думается, что письмо могло быть прочитано публично на заседании ученого Совета САОН и его мог услышать Рязанов.
Свидетельство отказа Белого от сотрудничества с Социалистической Академией позволяет прояснить позицию писателя в точке его кардинального идеологического расхождения с большевиками в области формирования философской базы советского государственного строя, основанной на политике экономического материализма, глубоко чуждой Белому-антропософу.
Глубокоуважаемый Михаил Николаевич,
глубоко извиняюсь, что затрудняю Вас. Мне вторично приходится обратиться в Президиум Социалистической Академии Общ<ественных> наук с нижеследующим:
в апреле 1918 года я был приглашен группой лиц, вошедших в организационное ядро формирующейся Академии, в сотрудники Академии; некоторые из этой группы мотивировали мне мое приглашение в Академию не партийными соображениями, а идейными: они желали меня видеть в Академии на основании знакомства с моими работами, насквозь проникнутыми индивидуалистической и даже спиритуалистической тенденцией; и когда я выражал свое недоумение в том, что я – спиритуалист – вряд ли могу быть полезным деятелем в Социалистической Академии, мне возражали, указывая на то, что в Социалистической Академией [так! – Е. Г.] направление эконом<ического> материализма есть одно из направлений, отнюдь не единственное; впоследствии товарищ Лундберг уведомил меня в частной беседе, что я выбран Академиком вместе с Ивановым-Разумником, Ал. Блоком, Ал. Бенуа и другими (что было, приблизительно, в мае); я был глубоко польщен этим, но меня не интересовала форма моего участия (сотрудник ли я, лектор ли, академик ли – форма для меня безразлична).
Но уже тогда я указывал товарищу Лундбергу, что чувствую крайнее нервное переутомление и вместе с тем, приступая к очень большому роману, мне будет затруднительно подготовить к осени основательный курс лекций, на что тов. Лундберг заметил мне, что, будучи академиком, я не обязан немедленно приступить к курсу; как я ни смотрел скромно на свои силы, внутренне протестуя против высокой чести избрания в академики, – мне было близко участие Академии. Но вот что произошло:
Определилось, что Академия является рассадником экономического материализма, что она – учреждение партийное; после этого группа лиц, внесших меня в списки кандидатов Академии (т. е. социалисты-индивидуалисты), вышли из Академии, сняв с кандидатуры предложенные ими имена, т. е. и меня (так я полагал); в этом убеждении я жил весь июнь, июль и часть августа, когда к изумлению получил приглашение от Президиума, подписанное проф. Рейснером; тогда же я написал письмо проф. Рейснеру, прося его довести до членов Президиума мой отказ от участия в работах Академии (в виду того, что лица, пригласившие меня в Академию, приглашали меня сознательно, как индивидуалиста): мой отказ мотивировал я тем, что я 1) беспартийный 2) индивидуалист и даже спиритуалист – не могу становиться под знамя экономического материализма; письмо мое было помечено 8 августом и передано швейцару в помещении Академии с просьбой передать проф. Рейснеру, но на другой день я прочел в «Известиях» о своем избрании в профессора Академии.
И вот во избежание недоразумений я вторично обращаюсь через Вас к Президиуму с благодарностью за оказанную мне честь, но с просьбой не считать меня сотрудником Академии на основании вышеприведенных соображений, а также вследствие перегруженности работою (днем – служба, вечером – работа над романом), на что я указывал еще в мае сего года товарищу Лундбергу; будь я даже идейно родственен марксизму, и тогда бы вынужден был отказаться от курса лекций в виду необходимости работать над своим литературным произведением и в виду крайней нервной усталости; да и кроме всего – за это время я поступил на службу в Архив Ком. юстиции для того, чтобы днем углубляясь в работу, отвлекающую меня от литературы, я бы мог вечером со свежей головою работать над своим романом (срочная мелкая литературная работа совершенно переутомила меня); <первое,> род деятельности, которую нашел я в Архиве, меня освобождает от умственного переутомления и во-вторых: дает мне тот скромный заработок, который позволяет отдаться любимому своему роду занятий по вечерам; необходимость готовить курс, читать его при моей нервной усталости было бы мне крайне обременительно: три дела я не мог бы выполнить добросовестно (Архив, роман, профессура).
Все это вместе взятое определяет мое решение (отказ от профессуры); еще раз позвольте выразить благодарность за высокую честь избрания меня профессором; но, повторяю, все обстоятельства (личные и идейные) обусловливают мое отстранение от профессуры.