<…> Сам я живу в деревне[958] и вряд ли скоро попаду в Москву хотя бы уже потому, что въезд туда воспрещен (да и денег нет).
Поэтому поневоле нужно искать заглазно.
Тем не менее, на участии Белого в судьбе его сочинения Перцов настаивал и даже предложил вариант, кажущийся ему оптимальным:
Так вот (если тема Вас заинтересовала), не будете ли так добры, не поможете ли мне советом, к кому обратиться? Т. е. к какому издателю или издательству? Я ничего в этом [зачеркнуто: отношении] смысле не знаю. Помнится (мне г<ово>рил когда-то Брюсов) Вы сами имели отношение к издательству «Мусагет». Не знаю, существует ли сейчас это издательство и имеете ли Вы к нему какое-либо касательство. Но если да, то м. б. они взялись бы издать мою работу? Судя по прежним его изданиям «Пневматология» подходит к его типу.
Если же «Мусагета» нет или ему это не идет, м. б. Вы назовете мне что-нибудь иное?
Предложение пристроить «брошюру» в «Мусагет» выглядит одновременно и наивным, и бестактным. Оно показывает, насколько далек был в то время Перцов от литературной жизни Москвы и от литературных скандалов. Очевидно, он не знал ни про громкий разрыв Белого с «Мусагетом» (из‐за антиштейнеровской брошюры Эллиса «Vigilemus!» – М.: Мусагет, 1914[959]), ни про ссору с Э. К. Метнером, последовавшую после выхода его книги «Размышления о Гете. Кн. 1. Разбор взглядов Рудольфа Штейнера в связи с вопросами критицизма, символизма и оккультизма» (М.: Мусагет, 1914) и жестким ответом на нее Белого («Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности» – М.: Духовное знание, 1917), ни про открытое письмо И. А. Ильина (19 февраля 1917 года), расколовшее общество на защитников Метнера и сторонников Белого[960].
Закончил Перцов словами надежды на общность их с Белым духовных ориентиров, предполагающую все же помощь со стороны Белого, который в ту пору был более востребован, чем Перцов:
Я все-таки твердо верю в Ваш «пневматологизм» и потому убежден, что тема моего письма будет Вам интересна, а вместе с тем и само письмо не покажется таким странным, к<ак> м. б. показалось бы другому адресату.
Всего хорошего! <…>
Уваж<ающий> Вас П. П.
Однако Белый на послание не отреагировал. Это следует из раздраженной приписки Перцова на верхнем поле листа: «Ответа не было. При встрече (осень 1918) Бел<ый> уверял, что письмо „пропало“ (обычная москов<ская> история)».
Подозрение Перцова оказалось вполне обоснованным: в фонде Белого в НИОР РГБ хранится это письмо[961], то есть оно было получено и прочитано, но оставлено без ответа. Не исключено, что Белого могли вывести из себя неуместные слова о «Мусагете». Но столь же вероятно, что Белый, утомленный лекционными курсами, собраниями, заседаниями, мог забыть про письмо. Или же – что хуже – его просто не заинтересовала тогда теория Перцова. Как бы то ни было, но встреча перенеслась еще на десять лет.
Тогда же Перцов попытался найти еще один путь для публикации своего труда. Сохранились гранки первой части – «Введения» к «Основаниям пневматологии»[962], предназначенные, как определил А. Л. Соболев, для журнала «Художественное слово», который редактировался В. Я. Брюсовым.
28 июня 1920 года Перцов писал Вячеславу Иванову:
В газетах сообщается, что в Москве будет издаваться журнал «Художественное слово» <…>. Если, несмотря на условия, в журнале возможно появление и философско-теоретических статей, если журнал действительно беспартийный, то не мог ли бы там найти себе место хотя бы краткий, «осведомительный» очерк Пневматологии?[963]
Иванов, отдавший в первый номер «Художественного слова» (1920) стихотворный цикл «Зимние сонеты»[964], возможно, и оказал Перцову какое-то содействие, но публикация, запланированная Перцовым с продолжением еще в четырех номерах, в итоге не состоялась. Перцовский материал или вообще не подошел (журнал все же был ориентирован на художественную литературу), или его не успели напечатать: второй номер, вышедший в 1921 году, стал последним. Других попыток предать свой труд гласности Перцов или не предпринимал, или они оказались столь же неудачны.
Материал для журнала «Художественное слово», доведенный до гранок в 1920 или 1921 году, содержит «план книги» и, что особенно важно, датирован: «1918 г.; IV» – тем же годом и месяцем, когда Перцов обратился к Белому с процитированным выше письмом. А значит, именно этим материалом Перцов хотел – случись встреча с Белым тогда – его заинтриговать.
Несмотря на то, что попытки опубликовать хотя бы фрагмент труда не удались, Перцов в 1920‐х продолжал работу над ним – видимо, на основе записей 1918 года и плана, изложенного в апрельском письме к Белому. Работал неспешно, объясняя это не только занятостью, но особенностями характера: «Еще счастье, что у меня как-то от природы нет никакой интенсивной потребности выражения»[965]. К середине десятилетия, похоже, было подготовлено всего две главы, и то вчерне или не полностью.
Теперь доверенным лицом и конфидентом Перцова оказался С. Н. Дурылин, ставший одним из первых и постоянных (на протяжении нескольких десятилетий) читателей «Диадологии».
Дурылин писал Перцову 23 сентября 1939 года:
«Интерес» у меня к этой работе именно «большой» и давний, еще с того вечера в 1925 году, когда Вы впервые познакомили меня с замыслом [зачеркнуто: своего] труда, и я поразился его самобытностью и смелостью. Я всегда скорбел, что Ваш труд остановился на двух главах и всячески был рад тому, что за двумя последовали еще две, а теперь, как Вы оповещаете меня, и опять еще две. Надеюсь, эти двоицы будут продолжаться, пока не объединятся в законченное целое. Я радуюсь, повторяю, тому, что Вы продолжаете большую работу больших людей, которые искали законов бытия, а не законов бывания, радуюсь и считаю Вашу работу благородной, нужной, блестящей[966].
Однако Дурылин, хоть и испытывал к этой работе Перцова «„интерес“… „большой“ и давний», хоть и поражался ее «самобытности и смелости», находил «благородной, нужной, блестящей», хоть и самоотверженно помогал Перцову на протяжении многих лет с перепечаткой рукописи, но вряд ли – в силу склада своего ума – мог быть адекватным собеседником по волнующим ее автора вопросам:
Я плохой чтец философских сочинений <…>. «Система философии» мне, признаться, всегда казалась огромной могилой, куда пытаются закопать клейкие листочки и сердечные слезы живого бытия. <…> Нет, какой я читатель «Систем»! Я всегда гораздо больше любил разрушителей «систем», чем их творцов. Мне всегда казалось, что даже величайшие из творцов «систем» – Кант и Гегель – стремятся к тому, чтобы накрыть стеклянным колпаком прекрасный мир природы и истории <…>. Ну, куда годен такой читатель, судите сами? Его нельзя подпускать к системам. <…>
Живое дерево вашей мысли – с зелеными и желтеющими листьями, с трепетом и шумом листвы, с уходящими в землю корнями мне ближе, чем Ваше превосходно построенное «родословное древо» бытия. Иными словами: статьи Ваши о Лермонтове (кстати: они перепечатаны для Вас в двух экземплярах) мне ближе двух глав Вашей системы[967].
К тому же в 1927 году Дурылин был арестован и на некоторое время выпал из тесного общения с Перцовым как на философские, так и на другие, более «живые» темы.
При таких обстоятельствах возобновилось общение Перцова с Андреем Белым. Возможно, этот «стык» не случаен, так как Перцову остро нужен был очередной понимающий собеседник, тот, кто отнесся бы к его философской системе серьезно, оценил бы ее значимость. Белый, в котором Перцов еще в 1918 году разглядел «пневматологизм», на эту роль опять мог сгодиться.
У обоих жизненная ситуация во второй половине 1920‐х оказалась весьма сходной. Перцов большую часть времени проводил под Костромой, Белый – в подмосковном Кучине. Оба были заняты созданием универсальной философской системы, призванной объяснить законы и историю мироздания: Белый только недавно закончил первую редакцию «Истории становления самосознающей души» (работа шла с конца 1925 по 1931 годы), Перцов продвинулся со своей «Пневматологией»/«Диадологией». Белый, конечно, был более востребован, чем Перцов, но ему тоже жилось не сладко. И, главное, оба писали свои трактаты без какой-либо надежды на их публикацию в Советской России – в стол. Встреча двух мыслителей была предрешена.
В свидетельствах о хронологии их общения (эпистолярного и личного) Перцов и Белый несколько расходятся. Перцов пишет о «многих разговорах в Кучине (в 1927–28)»[968], Белый отмечает в «Ракурсе к дневнику» контакты с Перцовым только в 1928 году: в октябре (26‐е – «Письмо от Перцова»; 31‐е – «Был Перцов») и в декабре (2‐е – «Был Перцов»)[969]. Сохранившиеся немногие письма относятся к концу 1928 года (коррелируя с записями Белого), а также к 1929 году, который не упоминается ни Белым, ни Перцовым[970].
Самое раннее из писем Белого датировано 26 октября 1928 года:
Сердечно был бы рад видеть Вас в Кучине – в среду 31 октября. Расписание поездов: 1) из Москвы в 12 дня, в 1 ч. 15, 2 ч. 10; в 3,35; 4 ч. 5 м.; 4 ч. 20 и т. д. 2) Из Кучина: 5 ч. 1 м., 5 ч. 24 м.; 6 ч. 40; 7 ч. 6; 8 ч. 3; 10 ч. 08 мин. (последний).